Страница 16 из 117
У Алисы глаза были карие, и мать не хотела её рожать. Но новый гражданский муж настоял. А в итоге слился, когда узнал, что ребёнок неизлечимо болен. Они растили её вдвоём. Мать и Максим.
Матери, которая так и не получила высшего образования, да и вообще никакого образования не получила, кроме школьного, с её работой то официанткой, то барменшей лечение Алисы было не потянуть, и Макс полностью взял на себя эту заботу.
Конечно, не за все лекарства приходилось платить. Частично их выписывали бесплатно. И оплачивать отдельную палату тоже было не обязательно. Но мать раздражали другие больные дети. Поэтому он платил. Платил, пока мог. Но лечение становилось всё дороже. А сейчас он как никогда на мели. Ещё и кафе сегодня разрушили.
Но деньги придётся найти. А вариантов было не много. Продать кафе, в котором он не только работал, но и жил, а это означало перебираться жить к матери или снимать жильё, так как вместе они и двух дней без ругани не продержатся. В кафе жить было дешевле. И после сегодняшней аварии его сначала придётся отремонтировать, а на это тоже нужны деньги.
Второй вариант — продать байк. Если срочно, то денег хватит как раз на лечение и ремонт.
Он думал над этим, пока Алиса ела свой ужин. С раннего детства у неё обнаружился редкий для ребёнка талант — молчать. Они могли часами сидеть вдвоём и молчать, и при этом никто из них не чувствовал себя неловко. Вот и сейчас она тщательно пережёвывала пищу, запивала компотом таблетки, а он просто сидел рядом и думал о своём.
Нет, продать дорогой байк задёшево — тоже не вариант. Потому что завтра ей понадобятся новые лекарства и небулайзер, а потом неинвазивная вентиляция, или кислородная терапия, или виброжилет, на который прошлый раз уже намекал доктор Петров. Семьсот тысяч за то, чтобы ребёнок мог откашляться и жить дальше — столько стоил волшебный жилет. И кто знает, что будет дальше.
Байк он оставит на крайний случай. Он сделает то, что делал всегда — пойдёт играть.
— Тебе уже пора? — спросила девочка, когда он встал.
— Да, лисёнок. Но я запомнил — золотой карандаш. Принесу в выходные.
Он засунул во внутренний карман куртки рецепт.
— Подожди! — она взяла свой альбом, достала красный карандаш, что-то дописала и вырвала оттуда рисунок. — Это тебе.
— Как ты сказала, его зовут? — спросил он, глядя на грустного ангела.
— Ковбой, ну ты что? Натаниэль.
— Натаниэль. Постараюсь запомнить. А это что за цифры?
— Я не знаю, — она вновь прятала в пластиковый футляр карандаш. — Он сказал, тебе пригодится.
— Прямо так и сказал? — он посмотрел на неё с недоверием и, сложив лист тоже засунул его в карман.
— Да. До завтра!
Она помахала ему рукой.
Мужеству этого ребёнка мог бы поучиться любой взрослый. Особенно это не помешало бы её матери.
— Мааам! — он заглянул в комнату, открыв входную дверь своим ключом, но, судя по стойкому запаху табака из кухни, она была именно там.
— Мам!
Она сидела в полной темноте на видавшем виды когда-то мягком стуле, положив ноги на табурет. На втором табурете рядом с ней стояла пепельница с початой пачкой сигарет и открытая бутылка шампанского — алкогольный напиток, который она предпочитала всем остальным.
Нет, она не пила. В принципе не пила. И эта бутылка шампанского, которую она выпивала иногда, всегда в одиночестве и всегда из горла, в дни особо жестокого отчаяния была не в счёт.
После смерти отца в ней поселилось такое беспросветное одиночество, которое не лечил алкоголь. Иногда, спустя какое-то время после его смерти, она бывала ничего, и они даже разговаривали, куда-нибудь ходили вместе и она даже смеялась. Но иногда целыми днями сидела на этом стуле, уставившись в окно.
Из их окна можно увидеть половину города. Ночью — сплошные полосы огней проспектов, и одинокие уютные светлячки частного сектора, расположенного прямо под ногами. Днём — голубые сопки и сизый лес справа от них, в который с каждым годом всё сильнее вклинивался растущий город.
Но с её стула, что ночью, что днём видно только небо — голубоватое с серыми облачками днём, густо чернильное с мигающими маяками звёзд ночью. Даже луна обходила эту часть неба стороной. В детстве он ещё пытался понять, что видит она в этой вселенской пустоте, но годам к пятнадцати бросил это занятие.
Отец Алисы стал единственным, в череде мужиков, который вывел мать из этого ступора. Но после его бегства всё стало стократ хуже.
— Мам! — он включил свет, и она прикрыла глаза рукой с давно потухшей сигаретой.
— Выключи, комары налетят, — сказала она своим всегда ровным голосом.
— Я лучше закрою окно. Надо поговорить.