Рыцарь (ЛП)

Ревик взглянул на меня и кивнул, послав импульс тепла.

— Продолжай нащупывать их, Элли. Ты — наш единственный шанс получить предупреждение заранее. Но старайся, чтобы тебя не увидели.

Я кивнула ему, показывая своё положение со щитами.

Пока что они, похоже, держались.

Я вновь начала практиковаться после операции в банке, так что знала, что по сравнению с операцией в Секретариате Сан-Паулу я добилась прогресса. Мне оставалось надеяться, что я достаточно хороша и сумею сдержать СКАРБ и других агентов, особенно учитывая, что многие охранные меры, которых мы ожидали, уже не работали.

И всё же я понимала, что Ревик напряжён. Я переключилась на приватный канал с ним.

— Ты в порядке?

— Нет, — тут же послал он. — Я жалею, что ты отправилась с нами, Элли.

Уловив тугой узел чувств, звучавших в его словах, я лишь кивнула.

Я знала, что он чувствовал. Я чувствовала практически то же самое при мысли о том, что он отправится в Южную Америку. Когда из его света выплеснулся очередной импульс страха, я послала через связь между нами столько ободрения, сколько только могла, не потревожив щит.

Словно пожалев о своих словах, он сказал:

— С какой улицей будет перекрёсток?

Я знала, что у него фотографическая память. Я не колебалась.

— С 33-й. Напротив озера Спрекелс.

Он послал импульс подтверждения. Его свет ничуть не успокоился.

Мы перешли на западную сторону Станьон-стрит, посмотрели в обе стороны по Фултон, когда приблизились к перекрёстку. Вместо того чтобы свернуть направо и пойти по улице к дому Джейдена, мы последовали за Ревиком, когда он пересёк Фултон под углом и завёл нас в парк через каменные ворота.

Я осознала, что за всё это время я не видела ни единого признака человеческой жизни.

Ни шум двигателя машины, ни автомобильный гудок, ни бормотание новостного канала или видеоплеера, ни обрывок музыки, ни разговор по гарнитуре, ни человеческий голос — ничто не нарушало тишину. Я слышала чаек. Я видела и слышала зябликов на деревьях, высаженных вдоль тротуара. Я слышала ворон на деревьях повыше, но всё это вызывало у меня такое ощущение, будто я нахожусь в фильме «Птицы» Хичкока.

Я не слышала собачьего лая, не видела вездесущих котов, которые населяли улицы, аллеи и приоконные ящики того Сан-Франциско, который я помнила. Я продолжала сканировать окна, но всё они оставались тёмными. Я не видела движений или отражений, никто не смотрел на нас с какой бы то ни было высоты. Большинство окон на нижних этажах казалось заколоченными.

Заправка на углу выглядела совершенно заброшенной, а единственный магазин, который я увидела — кофейня, в которую мне нравилось ходить — стоял с разбитыми окнами. Куски эспрессо-машины валялись на улице вместе с несколькими стульями и куском стола.

Такое чувство, будто кто-то рубил мебель на растопку костра.

— Куда подевался весь город? — пробормотала я, обращаясь к Джону через гарнитуру.

Он взглянул на меня, мрачно поджав губы.

Пересекая тропинку парка, я посмотрела вдоль по Станьон-стрит, вниз по покатому холму. С тех пор, как мы выбрались из грузовика, я не видела ни одной машины, не считая тех, что стояли припаркованными вдоль дороги. У них были разбиты окна, фары, капоты, крылья, багажники, зеркала. Почти все были разрисованы краской из баллончика, у них отсутствовали сиденья, колеса, а в некоторых случаях даже рули и элементы электроники в панели управления. Я невольно гадала, сколько там осталось двигателей, если вообще остались.

— Иисусе… — ахнул Джон вслух.

Ревик немедленно заткнул ему рот, показав жест рукой, но к тому времени все мы остановились и смотрели в ту же сторону, что и Джон.

Когда я увидела их в первый раз, я подумала, что тут что-то не так.

Образы, которые мои глаза посылали в мозг, должны быть неправильными данными. Или мой мозг неправильно интерпретирует эту информацию.

Затем Юми прикрыла рот рукой, мучаясь рвотными позывами и отвернувшись.

Судя по её лицу, она готова была вот-вот расплакаться.

Мы зашли не очень глубоко в парк. Мы отошли от каменных ворот примерно на двадцать метров. Я знала, что справа от нас находилось спортивное поле Хорсшу Питс, где по воскресеньям торчали в основном старики — курили сигары, бросали подковы[5], сплетничали и пили эспрессо. Если мы пойдём по той же тропе, мы доберёмся до консерватории и цветочных садов, которые всегда были одной из моих любимых частей в парке.

Я заставила свои глаза воспринять образы фигур, усеивавших землю по обе стороны от тропинки.

Они лежали там так, будто кто-то бульдозером раскидал их в стороны, чтобы расчистить тропинку. Они наваливались друг на друга неуклюжими кучами, руки и ноги сгибались под такими углами, которые не получаются при естественном падении.

Я подошла на шаг ближе, и до меня дошёл запах — такой сильный, что мне пришлось зажать рот и нос.

В какой-то момент мой разум включился в работу.

Это были люди.

Они не спали. Они не были нормальным сборищем бродяг, которых я видала в парке. Большинство из них вообще не выглядело как бродяги.

Никто из тех, что лежали возле меня, не был одет в грязную одежду из секонд-хэнда, и не выглядел так, будто отошёл от мета или слишком долгих ночей с вайрами на шее. Это не делало ситуацию лучше или хуже, на самом деле, но думаю, образ ударил по мне сильнее потому, что они походили на людей, которых я встречала в нашем районе. Они толкали коляски, выходили на пробежку в парк, говорили по гарнитуре в автобусах, ездили на трамвае на работу в центр или шли на уроки в одном из полудюжины кампусов по всему городу.

Они носили джинсы и футболки, деловые юбки и пиджаки, костюмы для бега и халата, виртуальные топы, которые всё ещё жалобно мигали в тусклом свете под деревьями.

Не знаю, как все они оказались в парке.

Может, просто именно сюда они сваливали тела.

Может, эти люди вообще не добрались в карантинные госпитали.

Все они были разных возрастов, разных национальностей. Некоторые выглядели так, будто у них было много денег, другие запросто могли оказаться одним из моих неудачливых приятелей-художников, которые посреди дня торчали в «Счастливом Котике» или в тату-салонах, где я работала вечерами.

Но в одном они были одинаковыми.

Их лица с разными застывшими выражениями, с разным цветом кожи, с разной степенью разложения — все они имели те же корки засохшей крови, вытекшей из их ушей, глаз, ртов и носов. У некоторых кровь почти полностью покрыла лицо, прочертила дорожки в их макияже, тональном креме, губной помаде или щетине бороды. Она приклеила их гарнитуры к ушам, дизайнерские очки — к лицам, покрывала бриллиантовые украшения и металлическую бижутерию.

Большинство из них лежало с открытыми ртами, их языки сделались одинаково чёрными и раздутыми, отчего казалось, будто они подавились какой-то частью самих себя.

Отчего казалось, будто они умерли, испытывая ужасную боль.

Отведя взгляд от женщины и маленького мальчика, которые съёжились вместе у края дорожки, я снова прикрыла рот, ощущая очередной прилив желчи к горлу, а также волну скорби, тошноты и ужаса, которую я едва могла контролировать. Посмотрев вбок, я увидела, что Джорага тошнит в кустах немного в стороне от тропинки. Ревик просто стоял там, защищающим жестом обнимая Джона одной рукой и глядя на ряд трупов.

Только тогда я осознала, как их много.

— Вот почему здесь так тихо, — сказала Юми. В её голосе звучал ужас и тошнота. — Все здесь мертвы. Или уехали.

Её слова прозвучали зловеще громко в тишине парка.

Ревик не потрудился затыкать ей рот.

Вместо этого он попятился прочь от тропинки и рядов тел, лежавших по обе стороны. Эти ряды тянулись вместе со склоном асфальта — буквально так далеко, сколько я могла видеть.

— Идём, — послал он через гарнитуру. — Тут меньше.

Усилием воли отведя взгляд от рядов мертвецов, образовывавших кошмарную процессию вдоль газона, пока тропа поднималась к деревьям, я лишь кивнула. Там, где стояли Ревик и Джон, возле тропы, которая вела вокруг травы, было почти чисто.

5

В Америке есть такая игра — метание подковы. Есть дорожки, присыпанные песком, с одной стороны в них вбиты колышки. Игроки становятся с другой стороны, напротив колышков, и бросают подковы. Смысл в том, чтобы бросить подкову как можно ближе к колышку, а ещё лучше — чтобы концы подковы огибали колышек (как будто подкова «наделась» на колышек). У кого получится кинуть подкову ближе к колышку, тот получает больше очков и выигрывает.