Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 13



Немцы поняли замысел противника, открыли плотный огонь по моей плошке дров. Дерево отдаёт в спину от каждой пули. Но ничего, а мы вот так, перекатиком, перекатиком, под прикрытие дома. Так. А теперь на полусогнутых – и вперёд!

…– Влад, родной, век не забуду!

Взводный весело скалится в ответ. Выручил старого боевого товарища из очередной передряги, чего б ему не улыбнуться.

Хотя сколько знаю нашего «физкультурника», он вечно улыбается, по ситуации и без. Не потому, что дурак, нет, а потому, что оптимист. Но лейтенант умеет расположить к себе своей открытостью и любовью к доброй шутке, девкам и бабам нравится.

По распределению из училища он попал в Энгельс, перед самой отправкой на фронт. В первые дни мы толком не успели познакомиться со взводным – стояла невообразимая суета. Своё прозвище он получил уже в эшелоне, когда заставил мающихся от безделья и ожидания бойцов отжиматься, приседать и выполнять приёмы борьбы «самбо», что изучал в пехотном училище. Не сказать, что мы были в восторге, за что и наградили взводного пренебрежительным прозвищем. Хотя, с другой стороны, спорт действительно отвлекал, а некоторые разученные приёмы мне даже пригодились в рукопашных.

Белик старался дистанцироваться от подчинённых, поставить себя над взводом, и до боёв у него это получалось. Но первые же схватки сроднили командира и бойцов. Особенно кода от взвода осталось 6 человек…

– Командир, нас сейчас сомнут, у меня два диска к ДП, один пустой. Сверху содят, гады… А от Собора улицы к низу идут, там мы у немцев всё время на прицеле будем. И 654-й они отрежут, погибнет полк!

– Умный, да?! Может, что предложишь?

И снова ухмыляется командир, да только измученно, измождённо. Что говорить, если от не до конца сформированного взвода осталось чуть более 30 человек, а враг неудержимо давит?

– Есть предложение, командир, есть. Только надо с комроты и, возможно, с комбатом согласовать.

Белик напряжённо смотрит на меня, улыбку с лица стёр.

– Ну?!

– Я про подземный ход, он ведь от Собора к Чёрной слободе идёт…

…Бой за Казинку закончился нашей победой, причём настоящей победой. Враг не просто отступил, сохраняя порядок и жёстко огрызаясь, как много раз до того; снова отличились зенитчики. Они уделали целых три тягача, тащивших полковые гаубицы; одну уничтожили вместе с машиной. Также под раздачу попали две автомашины с пехотой; очереди 37-мм осколочных снарядов превратили людей в жуткий фарш, куски тел валялись вокруг в радиусе 30 метров. Этот удар наших артиллеристов заставил немцев если не в панике бежать, то ретироваться со всей возможной поспешностью.

После боя полк всем составом вывели в город. Немцы уже вели обстрел Ельца (бессистемный, но всё же), администрация контроль над гражданскими службами утратила. Да и была ли она на месте? По крайней мере, большинство защитников порядка в это время находилось уже в партизанском отряде.

Так вот, люди, несмотря на вой снарядов и грохот взрывов, начали мародёрствовать. Расстрельное дело, если посмотреть с одной стороны, а с другой…

Женщины, дети, старики – они выносили из магазинов всё, что можно было унести, что ещё вчера не было возможности купить. Кто-то нёс посуду, кто-то одежду, даже швейные машинки и какие-то картины… Хотя гораздо чаще – продукты питания и предметы первой необходимости: соль, спички, мыло, пуговицы, нитки с иголками, керосиновые фонари, топливо. Никто не верил, что мы удержим немца, хотя удачный бой приободрил бойцов. Да и свыклись мы с Ельцом за практически месяц, проведённый в городе. Ребята в коротких увольнениях знакомились с местными девушками и молодыми женщинами, крутили короткие романы и даже серьёзно влюблялись. Пополнение же набиралось из местных, и мужики готовились драться за родной дом до конца.

Но немец пёр неудержимо. Бои шли уже на окраинах, противник занял станции Бабарыкино и Телегино, Александровку. И хотя радио, почта и узел связи работали, хотя функционировала электростанция, люди почувствовали бесконтрольность со стороны гражданской и военной администрации, а это могло означать лишь одно – город не удержат.

Магазины грабили на наших глазах. Но бойцы, понимая, что при немцах гражданским будет крайне тяжело достать хоть что-то, не вмешивались. Не стрелять же по своим, зачастую знакомым людям? Уж лучше им достанется добро, чем врагу.

Многие магазины, в том числе ГУМ, находились на центральной улице – торговой. Я смотрел, как люди разбивают двери и окна, как распихивают друг друга, пытаясь забрать что-то дорогое, как роняют награбленное, не в силах унести всё, что схватили в жадности своей… Было горько смотреть на падение достоинства, наблюдать, как страх и безнаказанность позволяют выползти наружу самой грязи, самым худшим человеческим качествам.

– Мама! Мама!! Мам…

Пронзительный детский крик привлёк моё внимание. Рядом с продуктовым магазином стояла маленькая девочка, укутанная в детскую шубку. В её глазах стояли слёзы; ребёнок отчаянно звал куда-то пропавшую мать.



Меня словно громом поразило, так стало жалко маленького, беспомощного ребёнка. Кроме того, девочка была очень похожа на мою племянницу. Вроде и черты лица те же, и взгляд родной, и даже кричит знакомо. На секунду мне подумалось, что брат почему-то оказался в Ельце. Искал меня?

Нет. К девочке подлетела женщина. Мама? Она подняла на меня глаза, и я понял: нет, не мама. И не женщина, а молоденькая и очень красивая девушка. Наверное, сестра.

Худенькая, белого цвета кожи, с иссиня-чёрными волнистыми волосами, с правильными чертами лица и полными нежно-розовыми губками. Но что больше всего кольнуло моё сердце, так это огромные, светло-карие, невероятно тёплые глаза; посмотрела на меня – и будто солнышко ясное пригрело. Впервые я такие глаза видел.

Мы случайно скрестили взгляды, и девушка не отводила свой секунд десять – значит, я ей тоже глянулся! Уже было собрался шаг навстречу сделать, да ребёнок ещё пуще заплакал, она его подхватила и унесла. А я столбом стоял, вслед смотрел. Проводить бы, так ведь на посту…

– Эх, гарна дивчина, хлопец! Да больно тощая. Но немцу, я слыхал, тощие нравятся, как пить дать, снасилуют.

Бешеная ярость ударила в голову. Я схватил за грудки гадко лыбящегося хохла-сержанта, что выслуживался перед своим взводным и старшиной, планируя занять должность его помощника. Он никогда не лез в бою вперёд и уцелел в Смоленских боях не благодаря мужеству и воинской удаче, а лишь постоянно держась в хвосте.

– Ты, мррразь!!! Ничего святого нет, да? У тебя на родине немец бесчинствует, так ты теперь и здесь драпать хочешь? Нет уж, дудки, не пройдёт! Сегодня же ротному доложу, что панические слухи распускаешь!

Хохол, достаточно крупный, чтобы вырваться, зло бросил в ответ:

– Херой! Только и могёшь перед ротным на цирлах выступать! Ну и беги, стукай!

– Я не стукаю, я тебя, мразь трусливая, предупреждаю: ещё раз увижу тебя в хвосте, лично грохну, хоть ты и не из моего взвода!

– Ой-ой-ой, напужал! Пужалка у тебя не выросла!

Васька вцепился мне в руку:

– Пойдём Гриша, пойдём. Не цепляйся ты с ним, говно не трогают, оно и не воняет. Я эту девушку знаю, её Лерой зовут. Живёт в Засосне. Хочешь, потом познакомлю?

Отойдя в сторону, ответил:

– Хочу, брат, хочу! Да только видишь, не до знакомств сейчас, немец уже припёр. Эх, хоть бы день назад её встретить!

Второй номер внимательно и серьёзно посмотрел мне в глаза:

– Что думаешь, Гриш, оставим город?

Больно мне тогда было сказать правду боевому товарищу:

– Если приказ будет, оставим. Мы военнослужащие, подчиняемся приказам. Скорее всего, командование поостережётся, что город могут в кольцо взять, сам знаешь, фланги у нас слабые. Ведь вся дивизия тогда в ловушке окажется.

Но Василий, качнув головой, ответил:

– А я думаю, что мы воины. И должны землю свою защищать, родных и любимых. Видел плакат: «Родина-мать зовёт»? Моя Родина – здесь. Как же я могу отступить?