Достоевский. Энциклопедия

«Подросток» – это роман-исповедь. И – самая крупная и сложная по сюжету исповедь в мире Достоевского. Если, к примеру, «Записки из подполья» «писал» уже сложившийся, потерявший во многое веру и отчаявшийся герой-автор, и вследствие этого читателю приходится сквозь словеса его «сверхисповеди», под напускной шелухой самонаговоров угадывать его истинную сущность, то Подросток в своём дневнике перед читателем, как на ладони. Даже в стиле (Достоевский долго искал «тон» этих записок, добиваясь того, чтобы буквально был слышен молодой, ещё ломкий голос формирующейся на наших глазах личности Аркадия Долгорукого) проявляются возраст и характер Подростка. Как и многие авторы-герои Достоевского, он горячо отрекается от звания литератора, потому что творчество для него – не лестница к славе и не средство наживы, нет, такие люди по самой своей богатой творческой натуре хотя бы раз в жизни не могут не выплеснуть свои чувства и мысли в литературной «автобиографии», не исповедаться хотя бы на бумаге. В соответствии со своим возрастом Подросток начинает записки с броского максималистского афоризма: «Надо быть слишком подло влюблённым в себя, чтобы писать без стыда о самом себе…» Себя он оправдывает тем, что пишет в первый и последний раз в жизни. Поставив перед собою творческую задачу – обнажить полностью свою душу в момент её формирования, Аркадий подводит под это прочный теоретический фундамент: «Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснётся откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания; читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет <…>. А потому, если я иногда обращаюсь в записках к читателю, то это только приём. Мой читатель – лицо фантастическое…» Не верить этому заявлению нельзя (как и аналогичному Подпольного человека), без такой внутренней установки, конечно же, никогда бы не получилось и не могло получиться полной откровенности. Принцип откровенности в творчестве был одним из краеугольных у самого Достоевского. Характерно в этом плане заявление Подростка-писателя: «Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное, от литературных красот, литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет. Я – не литератор, литератором быть не хочу и тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынок почёл бы неприличием и подлостью…» Здесь чрезвычайно знаменательно упоминание о тридцати годах: во время работы над «Подростком» у Достоевского за плечами были как раз эти тридцать лет творческой деятельности и в письмах, «Дневнике писателя» того периода у него не раз проскальзывали мысли, выражающие сомнение в могуществе литературы, в значимости всего им сделанного…

Критика на «Подростка» была неоднозначной. Ещё в период печатания романа появились развёрнутые отзывы В. Г. Авсеенко в «Русском мире» (1875, № 27, 55), А. М. Скабичевского в «Биржевых ведомостях» (1875, № 35), Вс. С. Соловьёва в «С.-Петербургских ведомостях» (1875, № 32, 58), П. Н. Ткачёва в «Деле» (1876, № 4—8) и ряд других, но они совершенно не удовлетворили Достоевского – ему было ясно, что его опять не понимают. Продолжая работать над романом, он заносит для памяти в записную книжку: «В финале Подросток: “Я давал читать мои записки одному человеку, и вот что он сказал мне” (и тут привести мнение автора, то есть моё собственное)…» Что это за мнение? От имени своего героя, Николая Семёновича, Достоевский, намекая, в первую очередь, на Л. Н. Толстого, с выстраданной убеждённостью констатирует: «Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя. <…> Признаюсь, не желал бы я быть романистом героя из случайного семейства!

Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти, во всяком случае – ещё дело текущее, а потому и не могут быть художественно законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать, однако ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и… ошибаться…»

Но, несмотря на это «самооправдание» Достоевского, упрёки современников в искажении действительности и т. п. в его адрес продолжали раздаваться. Каково же было Достоевскому сознавать это непонимание при твёрдой уверенности в правильности своего литературного пути, творческого метода! У него невольно прорывались, может быть, не совсем скромные (и то на взгляд обывателя!) восклицания вроде следующего (в главе «Ряженый» из ДП, 1873 г.): «Но я всё-таки выскажу, что только гениальный писатель или уж очень сильный талант угадывает тип современно и подаёт его своевременно; а ординарность только следует по его пятам, более или менее рабски, и работая по заготовленным уже шаблонам…»

Наиболее интересные и точные суждения о «Подростке» содержались в цикле очерков «Вперемежку» Н. К. Михайловского, которые начали публиковаться в «Отечественных записках» с января 1876 г.

Пожар в селе Измайлове

Статья. Гр, 1873, № 24, 11 июня, без подписи. (XXI)

В «Московских ведомостях» (1873, № 134, 1 июня) появилось сообщение о большом пожаре в подмосковном селе Измайлове. Достоевского в заметке привлекли «особые обстоятельства», сообщённые корреспондентом – пожар нечем оказалось тушить, так как крестьяне пропили в кабаках все ломы, топоры и вёдра… Отталкиваясь от этого и других подобных сообщений, редактор «Гражданина» продолжил разговор на злободневную тему, поднятую им незадолго до того в «Дневнике писателя» («Мечты и грёзы») и которая остро интересовала его всегда (см. «Пьяненькие») – повсеместное пьянство на Руси, «спаивание народа».

Ползунков

Рассказ. «Иллюстрированный альманах, изданный И. Панаевым и Н. Некрасовым», 1848. (II)

Основные персонажи:

Марья Федосеевна;

Марья Фоминишна;

Ползунков Осип Михайлович;

Федосей Николаевич.

Чиновник Ползунков в кругу своих сослуживцев вспоминает горький анекдот, случившийся с ним в прежней канцелярии за 6 лет до того: подшантажировал он своего начальника Федосея Николаевича (было за что!) и получил с него мзду-взятку. Однако ж Федосей Николаевич приманил его своей дочкой-невестой, обещанием приданного, обкрутил, объегорил, свои деньги назад выманил, да и ещё и со службы Ползункова «по собственному желанию» выгнал, ибо тот имел глупость в качестве первоапрельской шутки написать собственноручно будущему тестю прошение об отставке…

Рассказ написан в 1847 г. специально для альманаха, задуманного Н. А. Некрасовым как приложение к «Современнику». В письмах и объявлениях об издании «Иллюстрированного альманаха» произведение Достоевского упоминалось под названиями «Рассказ Плисмылькова» и «Шут». После прохождения корректуры через цензуру альманах был отпечатан в нескольких экземплярах с рассказом Достоевского уже под заглавием «Ползунков», но в сентябре 1848 г. повторная цензура, ожесточившаяся после революционных событий во Франции, запретила альманах. После хлопот И. И. Панаева редакции «Современника» разрешили издать другой сборник-приложение, куда был допущен и «Ползунков», но рассказ Достоевского в «Литературный сборник» не попал, вероятно. из-за расхождения писателя с кругом С.

«Ползунков» стоит в одном ряду с другими ранними произведениями Достоевского – «Бедные люди», «Двойник», «Господин Прохарчин» и по жанру близок к физиологическому очерку из петербургской жизни. В «Иллюстрированном альманахе» рассказ Достоевского был украшен тремя рисунками П. А. Федотова (1815—1852), что, вероятно, послужило впоследствии рождению сплетни в литературных кругах о том, будто молодой Достоевский, возомнив себя гением, требовал выделять при публикации свои произведения «каймой» (см. П. А. Анненков).