Страница 5 из 32
Это утверждение и было сущностью гностицизма. Оно появилось на свет несколько раньше Иисуса. Оно было приметой бесчисленного количества разновидностей христианств, и оно в конце концов было отвергнуто победившей церковью как слишком опасное, потому что, с точки зрения церковной бюрократии, новым воплощением Христа был не индивидуум, а сама бюрократия: церковь и ее епископы. «Почитайте епископа, как Иисуса Христа»{12}.
Именно отождествление Иоанна Крестителя и автора книг Еноха (даже больше, чем отождествление Иоанна и Цадока) является самым спорным – и вместе с тем самым важным местом данной книги. В какой-то мере всю эту книгу можно рассматривать как вступление к ее последней главе.
Глава 1. Находка в Наг-Хаммади
В декабре 1945 года недалеко от утеса под названием Джабал-ал-Тариф, в трехстах милях от Каира и в сорока милях к северу от Долины Царей несколько египетских феллахов копали сабах – местную почву, используемую крестьянами как удобрение. Феллахов было семеро, и родом они были из крошечной деревушки аль-Каср, находившейся, в свою очередь, по ту сторону Нила от самой крупной деревни района, Наг-Хаммади. Главного среди феллахов звали Мохаммед Али.
Внезапно кирка младшего брата Мохаммеда Али за что-то задела. Вскоре феллахи выворотили из земли древний скелет. Они продолжили копать и выкопали изрядный глиняный кувшин в полметра высотой, с крышкой, запечатанной битумом.
Как было хорошо известно любому египетскому феллаху, в таких кувшинах обыкновенно были запечатаны джинны. Поэтому Мохаммед Али не стал поначалу открывать кувшин. Потом, однако, ему пришло в голову, что вместо джинна в кувшине может быть золото. Жадность победила осторожность, и феллахи размозжили кувшин мотыгами.
Золота в кувшине не обнаружилось, и это был минус. С другой стороны, там не обнаружилось и джинна, что, несомненно, было плюсом. Вместо золота в кувшине нашлась уйма старинных книг. Это были кодексы, а не свитки – с папирусными листами и твердыми кожаными обложками. Мухаммед Али начал делить книги и даже порвал одну напополам, чтобы всем было поровну, но никто из его товарищей не выразил интереса к находке, и в конце концов Мухаммед Али забрал все книги с собой. Вечером того же дня его старая мать пустила несколько листов на растопку.
Во время, на которое пришлась эта находка, Мухаммед Али жил непростой и насыщенной событиями жизнью. Дело в том, что за полгода до этого отец Али, состоявший сторожем при германском импортном оборудовании, застрелил лезшего на склад вора, а на следующий день родственники вора застрелили отца Али. Поэтому Мухаммед Али был занят местью больше, чем книгами, тем более что он все равно не умел читать.
Через месяц после находки ему сообщили, что убийца его отца спит в поле рядом с кувшином, полным сахарной патоки. Мухаммед Али и братья поспешили по указанному адресу и убили обидчика теми же заступами, которыми они разбили кувшин с рукописями. После этого они отрубили ему руки и ноги, разворотили грудь, вытащили еще теплое сердце и съели, как того требовали обычаи кровной мести, – по крайней мере, так сам Мухаммед Али рассказывал впоследствии одному из главных исследователей рукописей из Наг-Хаммади, Джеймсу Робинсону. Конечно, он, может быть, и привирал, но согласитесь: если бы он привирал, он бы рассказал, скорее, о том, что они сошлись с обидчиком в жестоком поединке. Кто же будет хвастать, что убил спящего?
Так или иначе, убитый был сыном местного начальника полиции, и Мухаммед Али боялся, что их дом будут обыскивать. Поэтому он отдал кодексы на сохранение местному коптскому священнику. К тому же Мохаммед Али навел справки и заподозрил, что книги могут представлять какую-то ценность. К этому времени книг оставалось двенадцать штук, плюс листы тринадцатой, разорванные и засунутые между остальными. Сколько книг пошло на растопку, сказать сложно.
Зять священника – его звали Рагиб – был местным учителем. Избежавшие феллахской печки книги были в прекрасной сохранности, но они были на древнем коптском языке, и прочесть их, конечно, никто не мог. Рагиб забрал одну из книг и поехал с ней в Каир, чтобы ее продать. Предприятие Рагиба оказалось не очень успешным – египетские власти услышали о его затее и отобрали книги. Одиннадцать книг и разорванные страницы двенадцатой они передали на сохранение в Коптский музей в Каире.
Последняя, тринадцатая книга, была вывезена из Египта и вскоре была предложена на продажу в США. Среди людей, узнавших о предложении, был профессор Жиль Киспель, историк религии из университета Утрехта, в Нидерландах. По его совету кодекс был приобретен Фондом Юнга, однако, когда Киспель начал с ним работать, он сразу заметил, что нескольких страниц в книге недостает. Зная, что остальные книги из Наг-Хаммади переданы в Коптский музей, профессор Киспель спешно вылетел в Каир, надеясь разыскать там недостающие страницы.
Сразу после прилета он отправился в Коптский музей и был несколько шокирован условиями, в которых содержатся манускрипты. По сути, музей представлял собой одну небольшую запыленную комнату. Часть текстов к этому времени уже была перефотографирована. Киспель забрал фотокопии, поспешил в отель и занялся их расшифровкой. Первая же фотокопия начиналась со слов:
«Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал его близнец Иуда Фома. Тот, кто обретет истолкование этих слов, не вкусит смерти».
Это было гностическое «Евангелие от Фомы». Всего тринадцать кодексов Наг-Хаммади содержали пятьдесят два гностических текста. Некоторые из них дублировали друг друга, и всего оригинальных текстов было сорок шесть.
Это было почти в полтора раза больше, чем текстов в Новом Завете[2]..
От Кодекса Брюса к Оксиринху
О том, кто такие гностики, было давно и прекрасно известно. Это были проклятые еретики, приверженцы «пропасти бессмыслия»{13}, «неистовства и безумия»{14}, «лишенные разума и полные богохульства»{15}, вылупившиеся, «как скорпионы из неоплодотворенного змеиного яйца или как василиски из осы»{16}.
Ириней Лионский около 180 г. посвятил им свой пятитомный труд «Против ересей»; спустя двадцать лет пламенный Тертуллиан громил их суетные и постыдные вымыслы в сочинении «Против валентиниан», а Епифаний из Саламиса в своем «Панарионе», сиречь «аптечке от ересей», сравнивал болезнь гностицизма с ядовитым змеем. Кроме чудовищного богохульства, гностики – если верить их противникам – вели исключительно предосудительный образ жизни.
Гностики-борбориты ели нерожденных младенцев, вырезав их из чрева матерей, забеременевших во время их дьявольских оргий. Причащались они менструальной кровью и мужским семенем{17}. Гностики-карпократы, посланные Сатаною к поруганию божественного имени церкви, «делали все те действия… о которых нам не только не следует говорить и слушать, но даже помышлять и верить, чтобы такие дела водились между нашими согражданами»{18}.
Юстин Мученик по этому поводу даже просил императора Антонина Пия казнить этих проклятых еретиков. Так как Юстин Мученик писал в середине II в., когда церковь еще не имела возможности диктовать императорам, Антонин Пий оставил его предложение без рассмотрения.
После того как христианство стало государственной религией, кампания по дискредитации этого «многоголового чудовища, подобного лернейской гидре»{19}, сменилась планомерной кампанией по уничтожению. Цензура, продолжавшаяся в течение полутора тысяч лет, была столь успешной, что до XX в. историки церкви могли ознакомиться с порочным богохульством исключительно в изложении Иринея и Епифания, точно так же, как советские студенты могли ознакомиться с ретроградными теориями буржуазных экономистов исключительно в изложении профессоров-марксистов.
12
Игнатий Антиохийский. Послание к Траллийцам, 3.
2
История находки в Наг-Хаммади сама послужила предметом увлекательного расследования одного из ее главнейших исследователей Джеймса Робинсона, изложившего свои детективные изыскания в James M. Robinson. Hag Hammadi: The First Fifty Years, Institute for Antiquity and Christianity, 1995. М-р Робинсон даже уговорил Мухаммеда Али вернуться на место его открытия. Для этого ему пришлось уговорить сына убитого: «Я должен был поехать в Хамра-Дум, найти там сына Ахмада Исмаила, человека, которого зарубил Мохаммед Али, и получить от него заверение в том, что, поскольку он уже стрелял по похоронной процессии семьи Мухаммеда Али, ранив самого Али и убив члена его клана, он считает инцидент исчерпанным. Тем самым соображения чести освободят его от необходимости напасть на Мухаммеда Али, ежели он вернется к подножию утеса. Я принес эти добрые вести самому Мухаммеду Али, который в ответ расстегнул рубаху, продемонстрировал мне шрам на груди и похвастался, что он был ранен, но не убит, и заявил, что ежели он когда-либо увидит сына Ахмада Исмаила снова, то он порешит его на месте. После демонстрации этого хвастливого бесстрашия его удалось убедить приехать к утесу, неузнаваемого в моей одежде, в правительственном джипе, со мной на стороне, откуда могли прилететь пули из деревни, и с ним на безопасной, глядящей в сторону утеса стороне, на заходе солнца во время Рамадана, когда все мусульмане сидят дома и насыщаются после длительного поста в течение всего дня». В последнее время появилось много статей, критикующих расследование Робинсона за неполиткорректность и «предвзятое колониальное отношение». Г-н Робинсон рассказывает, что арабы занимаются кровной местью и не понимают ценности древних книг: стало быть, это неправда! (См., например: Nicola Denzey, Justine Blount. Rethinking the Origins of the Nag Hammadi Codices. JBL 133, no. 2 (2014): pp. 399–419.)
13
Ириней Лионский. Против ересей. Предисловие, 2.
14
Евсевий Кесарийский. Церковная история, 2, 13, 7.
15
Ипполит Римский. Опровержение всех ересей, 7, 24.
16
Епифаний. Панарион, 26, 1, 3.
17
Епифаний. Панарион. 26, 4.2–5.7.
18
Ириней Лионский. Против ересей, 1, 25, 4.
19
Ириней Лионский. Против ересей. 1, 30, 15.