Всадник времени

Сегодня ещё мир с Финляндией может быть интересен Сталину. Он высвободит часть войск с Карельского фронта, чтобы отправить их на другие направления. И, при необходимости, может снять также часть войск, заслоняющих Ленинград. Сегодня ему это будет полезно. Но завтра... До завтра финская армия ещё должна додержаться. Потому что мощь у красных сейчас уже вовсе не та, что была в сорок первом и в сорок втором. А значительно больше.

Кроме того, Сталин, наверняка, помнит, что финская армия не участвовала в Ленинградской операции вермахта. И знает, что германское командование на этом настаивало постоянно. У Сталина очень сильная разведка, и он обо всём этом знает хорошо. И должен всё это учесть в стратегических своих решениях. И то, что финская армия фактически помогла сохранить Мурманскую железную дорогу, совсем не атакуя и не блокируя её. На что очень надеялся Гитлер. Потому что именно по этой дороге шли в Россию военные грузы и продовольствие. Всё! И оружие, и боеприпасы, и американская тушёнка, и грузовики, и многое, многое другое, что прибывало в Мурманский незамерзающий порт круглый год. Всё это имело единственный путь в Россию — Мурманскую железную дорогу. Которая была весьма уязвима на Кольском полуострове, да и южнее — немного на Север от Кеми. Маннергейм тогда издал специальный приказ, запрещающий войскам приближаться к этой железной дороге даже на пятьдесят километров. Чтобы не было, как он выразился, «политических последствий». То есть, чтобы высшее командование России — Сталин и остальные, не подумали, что это приближение к дороге — подготовка к её взятию, к наступлению на неё. И Сталин, конечно, это всё тоже знает.

А позиционная война Финляндии, когда финская армия почти всю войну простояла за Ладогой? Конечно, он, Маннергейм, берег свою армию. Но ведь он и тем самым в немалой степени и сберёг Ленинград! Ведь с помощью довольно сильной, почти четырёхсоттысячной финской армии, великолепно подготовленной, особенно для войны зимой, группа армии «Север» фельдмаршала Кюхлера ещё осенью сорок второго вполне могла бы взять Ленинград.

Всё это входило в тот политический багаж, который мог бы содействовать политическому сдерживанию Красной армии, кроме военного сдерживания, которое происходило в настоящее время. То есть, всё это могло оказаться на чаше весов — в пользу сепаратного мира с Россией.

Маннергейма, однако, беспокоило и ещё многое. На севере Финляндии размещался 20-й корпус вермахта. 200 тысяч немецких солдат с полным вооружением, артиллерией и танками. И во многом именно поэтому он, Маннергейм, и вёл эти успокоительные переговоры с Кейтелем. Нет, он вовсе не хотел обижать этого интеллигентного фельдмаршала! Нет. Но, прежде всего, он хотел внушить ему, что у финляндской армии, у народа Суоми, просто нет другого спасения, кроме как выход из войны.

Он, конечно, понимал, что от Кейтеля немногое зависит. Может быть, кое-что. И только от того, как он доложит об этой встрече Гитлеру.

Маннергейм долго, очень долго думал об этом. Проблема выхода из войны не даёт ему покоя уже второй год. Но последние ночи он просто не может спать. Всё думает, думает... Как сделать этот непростой военно-политический ход. Чтобы заключить мир с наименьшими потерями — от русских. И не получить серьёзного военного столкновения с немецкими войсками 20-го корпуса.

— Я полагаю, господин фельдмаршал, вы в этом правы, и нам надо постараться избежать обострений, насколько это можно. Тем более, между нашими братскими народами и армиями. В любых изменениях политической и военной обстановки. От наших с вами действий будет зависеть многое. И мы несём с вами полную ответственность за жизни наших солдат и офицеров. И мы всячески, со своей стороны, постараемся не допустить нежелательных действий.

— Я это понимаю, господин маршал, и в этом я согласен с вами.

Хейнрихс сидел, что-то записывая в толстую тетрадь. И молчал.

— Я вас прошу, господин фельдмаршал, передать мои соображения, а также причины и аргументы, вынуждающие нас к таким действиям, господину рейхсканцлеру. Со всем моим уважением к нему и пожеланием военных удач.

— Благодарю вас, господин маршал, за добрые слова пожелания удачи. Я передам всё, что вы мне сообщили.

Кейтель ушёл, вежливо попрощавшись. Начальник финского генерального штаба генерал Хейнрихс проводил фельдмаршала до автомашины.

А Маннергейм, оставшись один в кабинете, закурил чёрную гаванскую сигару, которые ему доставляли регулярно, подошёл к карте на стене и задумался.

На карте были нанесены последние военные события всего театра военных действий.

Ещё первого августа, то есть шестнадцать дней назад, русские армии находились на расстоянии не более пятнадцати—двадцати километров от границы с Восточной Пруссией. Назначенный Гитлером в июле новый главнокомандующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Вальтер Модель избрал очень умную тактику отступления. Он растянул коммуникации русских и ослабил их длительным перемещением. Он сохранил, в основном, свои дивизии. Сократил протяжённость линии фронта. Но всё-таки очень серьёзно отступил. Линия фронта, правда, стабилизировалась. Модель удерживал сто сорок три советские дивизии и более двух тысяч танков. Но эта стабилизация была явно временной. Русские наращивали силы. А от линии фронта до самого Берлина оставалось всего триста пятьдесят километров...

В Прибалтике группа армий «Север» фактически изолирована и частично разгромлена.

Здесь, на Карельском перешейке, идут тяжёлые бои. Многие позиции уже сданы, хотя финские солдаты и офицеры сражаются самоотверженно. Тяжёлые бои севернее Ладоги. Да в общем и по всему фронту. Но ведь в Лапландии — германские войска. И придётся теперь, несмотря на весьма трудное положение на фронте, снимать с Карельского перешейка не меньше дивизии, чтобы блокировать, хотя бы минимально, силы немцев.

Маннергейм отошёл от карты, прошёлся по кабинету, затягиваясь... окутываясь сигарным дымом.

Все эти сложности и проблемы: незаключённый ещё мир с русскими, германские войска на Севере, тяжёлое положение со снабжением внутри страны, близкая потеря в связи с этим мирным будущим договором огромных территорий, — давило ему на мозг, переполняло его душу тревогой, горечью и крайним напряжением.

А попытки ускорить уход немцев вряд ли дадут результат. Но надо пытаться. Для этого надо заключить мир с Россией.

...Фельдфебель Хейкка пил чай. Он сидел у костра с ещё тремя солдатами своего батальона. Хлебали из котелков горячий, крепко заваренный чай с кусочками сахара вприкуску и чёрными сухарями, доставшимися от русских, чей блиндаж финны захватили, проводя пару дней назад ближнюю ночную разведку. Ночи были уже тёмными, но пошли разведчики за линию фронта ещё в сумерках. Линия фронта весьма условная, из-за скал и оврагов. Сплошных траншей нет. Всё это стало подвижным и нестабильным. То русские ударят, и финны отступят в лес, займут старые траншеи и окопы от Зимней войны. То финский батальон или рота сделает короткий бросок и займёт свои прежние позиции. Всё перепуталось. Так что и разведчикам легче стало пробираться к противнику. Но и русские тоже не теряются.

Вчера вот из траншеи, с позиции своей роты исчез солдат Пиркконен. Исчез и всё. Не мог же он испариться! Хейкка хорошо знал его. Спокойный молодой парень. Смелый и нормальный. И он уж никак не мог дезертировать. Значит, только одно. Выкрали.

Чай был крепкий, горячий, душистый. Этот поистине домашний аромат согревал сердца фронтовиков. Солдат Тарьяла достал где-то настоящего чаю. А то давно уже заваривали всякую ерунду. Брусничные листья, чернику там всякую. Снабжение всё время нарушалось. Да и самих-то продуктов, видимо, на складах совсем не хватало.

— Костёр-то наш, дым от него русские не заметят? — Это озаботился только прибывший на фронт новобранец Микка Проккола.

— Посмотри, сколько дымится деревьев от утреннего артобстрела, да и дневного огня. А вот ещё за оврагом танк, подбитый фельдфебелем, пол-леса зачадил. А траншеи справа все в дыму, — Вальтер Ёккола, бывалый солдат, просто рассмеялся, потом добавил: — Ничего, привыкай, Микка.