Всадник времени

Запах мясного варева, пряностей, своеобразный чуть кисловатый дух кумыса, которым угощали гостей, витал в юрте.

Всё это согревало и успокаивало после долгого пути и перед более долгим странствием.

...Ещё ночью, после чая перед сном, барон выходил из юрты. Крупные и низкие звёзды, казалось, почти лежали на тёмных, чуть поблескивающих снегами, вершинах Хан-Тенгри. Первозданная чистота и свежесть горного воздуха как будто остудила душу, разгорячённую походом, трудами, мыслями, чувством ответственности и тревоги. Да и интересной, необычной встречей с принцем, с почтенной киргизской горной царицей.

И от этого стылого дыхания гор полковник вдруг ощутил отдохновение, будто великая природа земли очищала его от душевных тягот и вливала в сердце новые великие силы.

Словно сам, мерцающий в ночи небесным свеченьем, могучий хребет Хан-Тенгри с высочайшим пиком Тянь-Шаня дохнул на него своим чистым и летучим духом, первозданным и холодным, как вечность.

И сейчас, утром, барон снова вспомнил звёзды, огромные и низкие, ночное дыхание гор, прозрачную и бездонную тьму, которая вчера, казалось, закрывала целый мир.

Вставало солнце. Пора было готовиться к отъезду.

Прежде чем отправиться в путь, пока караван собирался в дорогу, навьючивая и седлая лошадей, полковник фотографировал окрестности. Все понимали, что финский учёный — а так он и был представлен в экспедиции, — фотографирует красочные горные ландшафты. Он же, будучи действительно учёным — этнологом, географом, картографом, историком, всё-таки съёмки делал для своего главного сегодня задания — военной разведки. Горные тропы и дороги он наносил на карту, тщательно вычерчивая не только основные маршруты дорог, но и дополнительные, обходные, порой тайные горные проходы по тропам и скалам.

Солнце уже выходило из-за гор, прогоняя ночной холод, многократно отражаясь яркими лучами в снегах вершин, и от этого восход становился и ярче, и светлее, и торжественней.

2. ШАЙТАН-ТОО

1906. Август.

Маннергейм, как и все в караване, двигался верхом. Его молодой, но умный и сильный иноходец с коричнево-золотистой гривой очень чутко понимал всадника. Шёл легко, будто играючи преодолевая большие расстояния.

Полковник, с юности привыкший к седлу, от дальней верховой дороги тоже уставал мало и всегда был бодр. Хорошо думалось на ходу, когда, конечно, не надоедал Пеллиот своим присутствием.

С трудом барону удалось избавиться от подчинения французу. Когда формировали экспедицию и с Пеллиотом шли переговоры, синолог настаивал. Но всё-таки за финским учёным стояла поддержка Российского правительства, и Пеллиоту это объяснили. Потом, уже после экспедиции, барон осознал, что болтливость француза могла ему, барону, стоить дорого. Но обошлось... Находчивость и ум молодого полковника, его истинная образованность, позволяющая ему действительно быть учёным, профессором, проводящим исследовательские работы, — всё это помогло ему не сделать военную свою миссию предметом обсуждения в китайских газетах. Копыта Филиппа звонко постукивали, топот коней каравана превращался горным эхом в лёгкий гул. Цепь экспедиции из восьмидесяти с лишним лошадей и полсотни людей, вытянулась почти на версту. Охрана — два десятка джигитов и казаков, нанятые Пеллиотом, пыталась подгонять отстающих, потому что растянувшийся караван было невозможно охранять. Дорога часто поворачивала за скалы, и за этими поворотами части каравана оставались скрытыми от глаз охранников. Правда, оружие в караване было у всех.

Проводив Маннергейма и Пеллиота, принц Хассан-Бегин сердечно попрощался и дал им в сопровождение десяток своих нукеров. Но, выведя караван из ущелья на прямой путь на Кашгар, нукеры попрощались и, поклонившись Маннергейму и Пеллиоту, поскакали восвояси.

Караван растянулся. Копыта позванивали о камень тропы. Гулкое эхо гор повторяло и множило звуки движения коней и людей. Бело-жёлтое горное солнце озаряло обветренные лица путников, отражалось в медных пряжках амуниции, конской сбруи, в металле казачьих штуцеров и шашек, горских мультуков[4].

Полковник ехал в середине конной вереницы. С ним двигались шесть вьючных лошадей, которые везли его груз. Научное и военное оборудование, одежду, еду, всё, что нужно в долгом странствии. И, конечно, оружие и припасы к нему. Всевозможные подарки для местного населения — барон тщательно изучил путешествия Пржевальского в Азию, и полностью использовал его опыт.

Рядом двигались два казака, помощники барона, вооружённые шашками и укороченными винтовками — карабинами. Немного сзади — нанятый им в Оше киргизский джигит Эссенгул и переводчик Лю.

Внезапно впереди, как раз за поворотом дороги, громыхнули два выстрела, потом ещё... Полковник мгновенно выхватил из кобуры свой мощный браунинг калибра три десятых дюйма[5] и погнал коня. Его казаки тоже пришпорили лошадей, но не поспевали за ним.

Через несколько секунд стремительной скачки он за скалой увидел горцев, напавших на караван...

Два караванщика-француза пытались обороняться, но не успели выстрелить. Ловкий конник-киргиз метнул в одного свой кара-балта, небольшой, тяжёлый топорик. Молнией пролетев пять саженей, топор врубился французу в грудь под горло... Несчастный, вскинув руки и выронив винтовку, сползал с лошади. Второго караванщика застрелил другой бандит. Ещё трое французов и казак-охранник уже валялись на дороге.

Всё это в считанные секунды барон увидел, засек, принял решение. Опытный, хладнокровный, тренированный боец, он стрелял на скаку. После трёх его выстрелов, трое шайтан-тоо[6] распластались на дороге. Тотчас же, не замедляя скачки, полковник резко наклонился почти под коня, и вскинувший свой мультук горец промахнулся. Выстрелить вторично барон ему не дал. Уложил его, всадив пулю в грудь.

Сзади уже палили из карабинов два его казака.

— Господин барон, Густав Карлович! Как вы?

— Нормально.

Не ожидавшие такого отпора горские грабители повернули коней на боковую дорогу, откуда они и напали.

Полковник убрал браунинг в кобуру, казаки продолжали стрелять в удаляющихся всадников. Спешились и прицеливались тщательно — один с колена, другой стоя. Барон смотрел в бинокль, который всегда висел на груди, и отчётливо увидел, как один из горцев упал с коня, и тот волочил его за стремя. Остальные ускакали.

Только теперь подъехали охранники, появился Пеллиот. По валяющимся телам всё было понятно. Ничего не надо было объяснять. Но казаки-очевидцы и особенно, несколько французов, вовремя спрятавшихся за коней, рассказывали, жестикулируя, шумно и взволнованно.

Все с уважением поглядывали на Маннергейма. Казаки смотрели на своего хозяина, и в расширенных глазах у них была видна их потрясённость случившимся событием.

Пеллиот подъехал и вежливо поблагодарил барона за быстроту действий, спасение имущества и людей. Тот кивнул в ответ. Достал фотокамеру и, будто снимая место события, сфотографировал развилку дорог, начало ущелья, склоны.

Вереница всадников и навьюченных лошадей двинулась дальше. После трёх часов пути Пеллиот объявил о кратком привале. Остановились, чтобы осмотреться после набега разбойников, посчитать потери. От места нападения отошли порядочно, да и бандиты, получившие отпор, уже теперь далеко. Надо было привести себя в порядок перед спуском в долину к поселению киргизов.

Встали в широкой горной складке, отходящей от дороги в сторону. Маннергейму в своей небольшой группе при караване проверять было нечего. Он сфотографировал окрестности и, чтобы сделать наброски карты дороги и окружающих высот и использовать время стоянки, прошёл тропой вверх, по горной расселине, отходящей от основного караванного пути.

Серо-зелено-желтоватые скалы из гранита и песчаника, порой со следами мха, или тёмно-серые из базальта и известняка, по обе стороны в десятке саженей от тропы, уходили почти вертикально в небо. Барон прошёл, поднимаясь выше, складка расширилась до сотни саженей. На изломах скальных трещин появились красные оттенки гранита, создавая природный узор неповторимой красочности и света.

4

Ружьё (кирг.).

5

7,65 мм. бельгийский браунинг обр. 1900 г.

6

Горский бандит (кирг.).