Страница 10 из 11
Весь аул вышел полюбоваться на коней и джигитов Карасакала. Амангельды-бахши и Ашир-Клыч не могли оторвать глаз от ахалтекинцев, быстрым шагом поднимающихся по серпантину Высокого Копет-Дага.
— Истинно говорят: небесные кони! — прошептал Амангельды.
— Ур! Ур!
Отдохнувшие кони резво перешли в галоп. Впереди своего отряда красным беркутом летел на вороном коне Карасакал-Сардар. На своих новых нукеров он не бросил даже взгляда.
Глава 6
«Копет-Даг» на тюркском означает «Много Гор». По высоте вершин ему не сравняться ни с Памиром, носящим гордое имя «Крыши Мира», ни с Ала-Тау — «Горами Бога». Он не так известен, как Альпы, Кавказ или Гималаи, но тот, кто хоть раз прошёлся по его серпантинам и козьим тропам, на всю жизнь запомнит и полюбит его изысканную красоту.
Всадникам отряда Карасакала не до горных красот. Они вышли в горы не на праздную прогулку. Их путь не назовёшь лёгким.
Когда-то тысячи лет назад подземные силы надкололи в этом месте гигантский каменный хребет.
Вступая со стороны Кара-Кумов в лабиринт ущелья, поднимаясь по серым гранитным ступеням, поросшим кустами боярышника и дикой ежевики, ежеминутно форсируя безымянную речушку, стремительно несущую вниз свои хрустальные воды, до последнего мгновения пребываешь в уверенности, что вот-вот, за следующим поворотом ущелье расступится, и пред тобою откроется неоглядный простор…
Пустое! Ущелье неотвратимо сжимается, скалы становятся всё отвеснее, карнизы, идущие к вершине — всё у́же, и в конце концов исчезают вовсе. Всё темнее, всё мрачнее становится в ущелье, всё тревожнее становится на сердце. Непроизвольные слово, кашель, потревоженный камешек откликаются многократным эхом, способным вызвать снежный, а то и каменный обвал. Здесь нельзя заблудиться, но и некого позвать на помощь. Нежданная гроза либо снегопад в минуту превратят поэтичную горную речушку в свирепого кипящего красной глиной демона, сметающего всё на своём пути. Здесь у самых твоих ног могут рождаться молнии. Горе странникам, застигнутым грозой в таком ущелье. Гроза уйдёт и оставит волкам и грифам роскошное пиршество…
Вот место, избранное отшельником для уединённого жилья!
Табиб-ага не стал ставить юрту либо строить дом на дне ущелья, чтобы наверняка не стать заложником стихии. Он выбрал местечко повыше, посуше, но по соседству с ручейком, отвесно падающим с неприступной высоты.
Козья тропа, начинающаяся со дна ущелья, немыслимыми зигзагами петляет по его правой стороне, поднимаясь то выше, то опускаясь и поднимаясь снова, нигде не выводит на вершину хребта, но обходит тупик и поворачивает по карнизу, недоступному для путника, на левую сторону щели. Кругом, кругом, да снова в угол!
Вот эта самая тропа раз и привела Табиб-ага к пещере, точнее к сферической полости в скале, надёжно прикрытой от осадков и камнепада широким гранитным козырьком. За лето удалось возвести две каменные стены, забить щели глиной. Вход завешивался старой кошмой, узкое оконце в зимнее время служило дымоходом. От хищников на ночь вход закладывался камнями, но за много лет ни барс, ни волки ни разу не побеспокоили отшельника. Туркмены не живут в таких саклях, но Памир, Гиндукуш и Кавказ хорошо знакомы с такими жилищами, в которых живут и местные князья и простые труженики.
Очаг, чугунный котелок, жестяный чайник-кумган, лежанка, заправленная потёртым ковром, пара выделанных козьих шкур — вот и все хозяйство. Под высоким сводом на натянутых шнурах — высушенные пучки, кустики и ветви лекарственных растений. Сакля табиба благоухает всеми ароматами цветущего Копет-Дага — от арчевой смолы и сушёной ежевики до алых гранатовых лепестков и горного мумиё!
Чу?! Покой ущелья нарушил перестук кованых копыт коней. Горное эхо семикратно разнесло по ущелью голоса джигитов:
— Эй, хозяин! Встречай гостей!
— Эй, Табиб-ага! Не прячься, выходи. Мы к тебе с миром!
— Не нравится мне это место, Сардар! — один из джигитов спешился и взял под уздцы вороного, с которого соскочил Карасакал.
— Почему, Сапар?
— Один вход, он же выход. В случае погони эта щель станет для преследуемых Волчьей Смертью. Так называют это место курды, а гёклены просто — Шайтан-щель!
Карасакал рассмеялся.
— Мы сюда не надолго. Расставь посты, готовьте ужин. Берегите коней. Здесь не только волки, — барсы когти точат! — Карасакал рукой показал на старую иву, чья кора была исполосована острыми когтями до высоты человеческого роста.
Сапар встал на одно колено, понюхал ствол.
— Ну, как? Пловом пахнет?
— Это ирбис! Здоровый, старый, сегодня утром здесь был!
Спешившиеся джигиты дружно смеялись. Шутка, какая бы она ни была, всегда скрасит усталость после долгой дороги. Однако кони вели себя тревожно, фыркали, прядали ушами.
— Так, где же живёт этот костоправ?
— К нему нет конного пути, Сардар. Вот, по этой козьей тропе. Пойдёмте, я провожу.
Старый лекарь-отшельник, или, как его называли редкие пациенты, Табиб-ага, вышел встречать гостей у порога своего жилища.
— Мир вам, уважаемый Табиб-ага! — поздоровались с отшельником гости.
— Да пребудет мир со всеми нами! — ответил Табиб-ага.
В дебрях Высокого Копет-Дага Карасакал-Сардар ожидал встретить отшельника, каких он уже немало встречал и в Персии, и в Пакистане — грязных, обросших немытым волосом архатов и дервишей. Сегодня он обеими руками пожал большие сильные руки аксакала-белобородого в туркменском потёртом, но опрятном шерстяном халате. Бритую голову старца прикрывает красная круглая тюбетейка, большой чёрный тельпек лежит на плоском камне, покрытом белой овечьей шкурой. На шкуре — книга в потёртом кожаном переплёте с титулом арабской вязью и латиницей, рядом очки в стальной оправе. Грамотный человек успел бы прочесть: «Абу-Али-Ибн-Сина. Канон врачебной науки. Типография «Академия Франции» в Париже. 1842 год». Ай да табиб!
По тропе к жилищу отшельника поднялись два нукера из отряда Карасакала, разложили у ног аксакала подарки: стопу свежевыпеченного белого хлеба-чурека, двухфунтовую голову сахара в обёртке плотной синей бумаги, картонную, оклеенную фольгой пачку чёрного чая, мешок джугары-проса.
Аксакал сдержано кивнул головой, поблагодарил за подарки:
— Надеюсь, ваша щедрость не потребует от меня непосильной помощи! К сожалению, моё пристанище — не тот дом, в котором вам мог бы быть оказан достойный приём!