Страница 61 из 74
Итак, мы сидели в башне, отдавая должное стряпне Труды, и Цедрик расспрашивал Эдгара о событиях в Нормандии.
Мне было любопытно наблюдать за мирно беседовавшими ривом и графом Норфолкским. В богатых нормандских усадьбах никогда не наблюдалось такой простоты в общении, но у нас, саксов, ещё сохранилась эта патриархальная терпимость к слугам. По поводу грядущего военного столкновения Эдгар заметил, что, хотя войска с обеих сторон готовы и граф Анжу уже намеревался выступить, неожиданное недомогание Матильды заставило его повременить. Матильда в тягости, и беременность протекает у неё столь тяжело, что Жоффруа предпочёл остаться рядом с женой. Король же, узнав о нездоровье дочери, также не спешит нанести удар и развлекает своих вассалов охотами близ Руана.
О войнах и политике мужчины могут говорить бесконечно. Поэтому я отправилась к себе, чтобы прочесть привезённое Эдгаром письмо от Риган — то есть сестры Бенедикты. Она писала живо и ярко, поэтому я, никогда не бывавшая в Шропшире, всегда была неплохо осведомлена о том, как обстоят дела в этом графстве. Риган уже была старшей монахиней, а теперь сообщала, что вскоре может стать помощницей приорессы. Эдгар порой посмеивался, что не будет ничего удивительного, если вдова его брата через год-другой сама станет настоятельницей, а там, глядишь, и святой.
Но из этого письма я узнала, что у Риган началась полоса неприятностей, связанных с появлением в Шрусбери её брата Гая. Она с ним не виделась, но ей стало известно, что Гай попытался вступить во владение родовыми манорами. Однако аббат — попечитель этих земель воспротивился этому, зная, что Гай не в чести у короля. Он направил в эти маноры своих людей, с приказом схватить объявившегося наследника, и Гаю пришлось укрыться в пограничном с Шропширом Уэльсе, где всегда принимают английских беглецов. Там он собрал отряд лихих парней и повёл с аббатом настоящую войну за свои владения, что тотчас отразилось на сестре Бенедикте, которую аббат объявил едва ли не подстрекательницей.
О Гае я читала с волнением. Я искренне привязалась к этому рыцарю, спасшему нам с Эдгаром жизнь. Это был удивительный характер — полный энергии, безудержный в чувствах и безрассудно смелый. Порой мне приходило в голову, что если бы моё сердце не принадлежало Эдгару, то и я могла бы влюбиться в Гая — бродягу и неудачника, как влюблялись в него многие молодые дамы и девушки.
От этих нескромных мыслей дитя в моём чреве, словно осуждая мать, беспокойно задвигалось. Этот бойкий и живой младенец иной раз вытворял такое, что я не могла ни присесть, ни прилечь. Но я была бесконечно благодарна Господу за то, что он послал нам это дитя. После всего, что нам пришлось пережить, это было знаком свыше, что я поступаю верно, оставаясь с Эдгаром. И больше всего я хотела подарить своему возлюбленному сына. Эдгар боготворил Милдрэд, и я не сомневалась, что его любовь не уменьшится с появлением второго ребёнка, но я знала, как он хочет, чтобы родился тот, кто продолжит род Армстронгов.
Когда ко мне поднялся Эдгар, я уже дремала. Он лёг, стараясь не потревожить меня, но я чувствовала его взгляд, слышала его сдерживаемое дыхание и, улыбнувшись, не открывая глаз, потянулась к нему.
Как я любила его объятия, запах его кожи, аромат благовоний, исходивший от его волос, силу и надёжность его рук! Иные женщины не решаются заниматься этим, вынашивая дитя, но, когда в нас с Эдгаром вспыхивала страсть, не поддаться ей было невозможно. Он ласкал и целовал меня до тех пор, пока я, уже не владея собой, не начала сама умолять его, чтобы он взял меня.
Я обожала его тихий радостный смех, обожала чувствовать его в себе... И не важно, что теперь мы занимались любовью не так, как обычно принято. В этом была особая изощрённость. Нам не мешал мой живот, мы всегда находили удобное положение, всё было так естественно и прекрасно... И вскоре я стала задыхаться и закрыла глаза, погружаясь в сладкую, жаркую истому, заполнившую всё тело. А когда чувственный порыв сотряс наши тела, я вскрикнула, не сумев сдержаться...
Усталые и счастливые, мы приходили в себя, и вдруг я с удивлением увидела на смуглых щеках возлюбленного дорожки, оставленные слезами. Когда я принялась их нежно стирать, Эдгар отвёл мою руку и, хотя я ничего не спрашивала, проговорил:
— Я безмерно люблю тебя. В этом всё дело...
Уснула я безмятежно, как счастливое дитя. А когда утром открыла глаза, Эдгара уже не было рядом.
Из Тауэр-Вейк мы выехали, когда уже совсем рассвело. Меня сопровождали верный Утрэд, трое охранников и Труда. Пришлось прихватить и Саймона-каменщика, намеревавшегося по пути навестить роженицу, хотя его присутствие не было мне особенно приятно.
В последние день-два сильно похолодало, и всё вокруг было покрыто пушистым инеем. Рыжие тростники превратились в серебряные, заводи фэнов сверкали, как полированное олово, на ветвях дубов шуршали промерзшие, но ещё не успевшие опасть листья. Из ноздрей лошадей вырывался белёсый пар, но в плаще, подбитом куньим мехом, мне было тепло.
Мы ехали шагом по недавно проложенной гати, и всю дорогу один из сопровождающих заботливо вёл моего мерина под уздцы. Время от времени они сменялись, и наконец пришёл черёд Саймона, который двигался так осторожно, что мы с ним даже слегка поотстали от остальных.
Внезапно каменщик спросил:
— Не мучает ли вас совесть, миледи, что вы как госпожа живёте с графом, в то время как его законная супруга вынуждена скитаться?
Я молчала, опешив от его вопроса. Ведь Саймон хорошо знал, кто такая Бэртрада, и должен был сознавать, что свою участь она вполне заслужила.
— Вы не отвечаете, миледи? Для вас было бы гораздо лучше встретиться с графиней и договориться обо всём полюбовно. Это куда честнее и достойнее, чем настраивать против неё супруга.
— С каких это пор, Саймон, ты начал защищать права графини? Я же скажу, что в моём лице ты нашёл самого последнего человека, который прислушается к твоим речам о горькой участи Бэртрады Нормандской!
Он кивнул, словно услышав именно то, чего ожидал.
Этот короткий разговор оставил неприятный осадок, и, когда Труда, придержав свою лошадь, пристроилась рядом со мной, я вздохнула с облегчением. Настроение моё улучшилось только тогда, когда в тихом полуденном свете впереди замаячили высокие кровли монастыря Святой Хильды.
Ещё только подъезжая к обители, я заметила необычное оживление у её стен. Поначалу я решила, что это съехались окрестные жители к торжественной мессе по случаю дня великомученицы Хильды. Но когда мы оказались в самом монастыре, я поняла, что помимо прихожан здесь присутствует свита неожиданно нагрянувшего с визитом аббата Ансельма.
Едва ли эта встреча могла доставить мне удовольствие. Я даже пожалела, что отпустила своих сопровождающих, но, стараясь держаться как ни в чём не бывало, отправилась разыскивать сестру Отилию.
И тут меня ожидало разочарование. Оказалось, что у Отилии тяжко заболела мать, известие об этом пришло только утром, и моей подруге пришлось срочно уехать. Было и ещё кое-что странное — обычно тепло приветствовавшие меня сёстры на этот раз выглядели потерянно и, казалось, избегали разговоров со мной.
А когда на пороге церкви появился мой бывший опекун, то, едва увидев меня, он тут же разразился громовыми обличениями:
— Смотрите, добрые христиане! Вот прибыла блудница, живущая во грехе со своим погубителем! Она не стремится скрыться от мира и оплакивать своё падение, нет — у неё хватает наглости являться в святую обитель, чтобы выставить на всеобщее обозрение свой позор!
И он указал пухлым перстом на мой живот.
Мне стало не по себе, но, на моё счастье, вперёд выступила настоятельница Бриджит. Признаюсь, я была не слишком высокого мнения о сей особе, постоянно заискивающей перед знатью и выклянчивающей пожертвования. Но сейчас настоятельница не могла не посчитаться с тем, сколько я сделала для обители, и приняла мою сторону. Она попросила аббата быть снисходительным к женщине в тягости, прибывшей почтить святую Хильду.