Страница 41 из 78
Почему-то показалось, что мои слова не сильно её обнадёжили. Ушла. Позже я увидел её коленопреклонённой, погрузившейся в молитву настолько глубоко, что она не заметила, как я подошёл. И я вынужден был ждать, пока она закончит молиться. Но моё терпение не безгранично. Я взял девушку за плечо:
— Вот что, миледи...
Она вздохнула и поднялась, осеняя себя крестным знамением. Не дожидаясь моих слов, заговорила сама:
— Нам изначально не следовало полагаться на Тауэр-Вейк. Это было ошибкой. И да помогут нам Бог и святые угодники, ибо выхода у нас теперь нет.
Так, значит, она сожалеет, что доверилась мне. С некоторых пор в глубине души я и сам сознавал свою неправоту. Но признать это мне не позволяла гордость. Поэтому я принялся уверять леди Гиту, что наше положение не так уж и безнадёжно — башня отменно укреплена, подобраться к ней можно только по насыпи, но и насыпь не поможет нашим врагам, ибо её пересекает ров, а мост поднят. Вокруг — глубокие воды озера, и даже если эти нормандские умники попробуют атаковать нас на плотах и лодках, то в Тауэр-Вейк достаточно камней, стрел и дротиков, чтобы отправить их на корм рыбам. Главное для нас — продержаться хотя бы несколько дней, а там поднимутся саксы по всему графству и помогут нам...
— Сомневаюсь, — перебила меня девушка, да так резко, что я опешил. Она же, словно почувствовав себя виноватой, взяла мою ладонь своими маленькими ручками. — Разве вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают, если они побеждают, а не когда в беде.
— Плохо же вы думаете о своём племени, Гита Вейк, — возразил я. — Они годами изнывали под тиранией норманнов и теперь...
— Я бы не назвала её тиранией, — отмахнулась Гита. И только я набрал в грудь воздуха для отповеди, как она быстро заговорила: — Вы что же, не замечали, сколько лет саксы мирно уживались с норманнами, вступали в браки с ними, рожали общих детей, вели общие дела?
— О чём ты говоришь, девушка?!
Я презрительно усмехнулся.
— Сейчас я словно слушал этого продавшегося норманнам предателя, Эдгара Армстронга. Вы говорите как он, и это весьма прискорбно, если учесть, что наш герефа покинул графство, предпочёл попросту исчезнуть, только бы не вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.
Она вздрогнула, задышала так, что подумал — вот-вот расплачется. Может, следовало утешить её, но я всё ещё был сердит.
Нас отвлекло появление Альрика. Молодой тан пришёл сообщить, что под покровом ночи норманны прокрались к мосту и пытаются перепилить брусья там, где крепятся цепи, удерживающие мост на весу.
Мне стало не до леди Гиты. Я вновь ощутил жар в крови, почувствовал себя соколом, рвущимся в полёт. А потом... Клянусь старыми богами саксов — это была бешеная ночь!
Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов неприятеля. Тогда я распорядился бросать с башни подожжённые вязанки хвороста, и в свете их пламени наши стрелы и дротики стали куда точнее поражать цель. Но вместо павших из тумана возникали всё новые воины.
Тем временем башню окружили норманны на плотах, на которых были установлены мантелеты[55], и при свете огней довольно метко поражали из луков наших защитников. Проклятые псы! В конце концов я решил открыть ворота и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял свою ошибку. Едва ворота Тауэр-Вейк отворились, как норманны устремились на мост, словно осы на мёд. Закипела жаркая сеча. Лязг оружия, проклятия, крики — все смешалось в адском грохоте. Мы отбивались, рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился, повис на одной цепи. И стал столь скользким от крови, что мы съезжали по нему, как по глиняному откосу. Я сам едва не свалился, но меня удержали. И кто? Мой сын Олдрих. Он выволок меня, уже цепляющегося за край, помог встать, а в следующий миг сам стал сам оседать. Я едва успел подхватить его и внести в башню, ибо в него впились сразу две стрелы. Олдрих вопил не своим голосом, точно в горячке. А тут ещё часть норманнов просочились за ворота, бились в самой башне, среди рвущихся на привязи коней, блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли ворота, невзирая на то что снаружи ещё остались наши люди. Главное — успеть укрыться в башне.
Олдрих уже не вопил — он потерял сознание. Я передал его кому-то на руки, развернулся, рубанул секирой ближайшего норманна и кинулся помогать кузнецу Аббе и Цедрику закрыть ворота. Последнее, что я заметил, так это своего хромого воина Гирта, пытающегося протиснуться в проём. Я оттолкнул его, и створки захлопнулись. Мы бросили брусья в пазы и наконец смогли перевести дух. Снаружи сильно стучали, ломились. Я даже различил голос Гирта, славшего проклятья на мою голову, а ещё через миг раздался его отчаянный вопль.
— Это же был ваш воин, — тяжело дыша, заметил Цедрик.
Я только махнул рукой. Нестрашно потерять одного или двоих, когда спасены остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жён.
Снаружи на ворота посыпались глухие мощные удары. Видимо, норманны пытались прорубить их секирами. Потом с глухим ударом упал мост — этим псам всё же удалось опустить его. И тотчас удары в ворота участились. Конечно, их створки были сделаны на совесть, и нападавшим требовался по крайней мере таран. А пока пусть наши стрелки снимают их, пока у нападавших не пройдёт охота подставлять себя под жало стрел и дротиков.
Но оказалось, Утрэд приготовил для них кое-что получше. Он велел лить с башни на нападавших кипящую смолу. И как же орали, вопили, стонали эти норманны! Сладостная картина! Враги горели, метались, катались по дамбе, сваливаясь в воду, тонули. Ибо когда смола проникает под доспехи, её адского жжения не охладит даже ледяная вода.
В конце концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали, хохотали. А тут ещё с таким трудом отвоёванный ими мост воспламенился, и Тауэр-Вейк оказалась отрезанной от дамбы. Правда, ворота тоже загорелись, и нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы погасить их. И всё это под обстрелом норманнских лучников.
Когда все окончилось, я почувствовал, как устал. Но самое дивное — у меня не оказалось ни единой царапины. Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но я не ликовал. Поднялся на этаж, где лежали раненые. Женщины оказывали им помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын был без сознания. Сегодня он проявил себя как мужчина, спас меня. И если ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нём.
Гита увидела, как я смотрю на сына.
— Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной стрелы с трудом удалось достать, а древко второй раздробилось, жизненно важные органы всё же не повреждены.
Разрезав куртку и тунику на плече Ольдриха, она промыла рану каким-то остро пахнущим снадобьем. Что ж, она провела большую часть жизни в монастыре, а там неплохо обучают врачеванию.
— Так я могу быть спокоен за Олдриха?
Гита как-то странно поглядела на меня:
— Этого я не говорила. Ранение серьёзное. Хорошо, что он в беспамятстве и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю всё, что могу. Но боюсь...
Она виновато развела руками:
— Кость серьёзно смещена. Наконечник глубоко ушёл, нам пришлось сильно разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка...
Я отвернулся, не мог глядеть, как она что-то извлекает из кровавого месива, в которое превратилось плечо Олдриха. Крови я не боялся только во время схватки. А так... Я не мог этого видеть, начинало подташнивать.
Гита негромко сказала:
— Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.
— Рука-то левая, — заметил я, всё ещё не в силах оглянуться. — Это главное. Настоящему воину нужна правая, чтоб держать оружие.
И опять этот её странный взгляд. Я ушёл. Мне надо было хоть немного отдохнуть.
55
Мантелет — защитное ограждение для лучников при штурме укреплений.