Сеть паладинов

Албанец чувствовал, что сходит с ума. Они ему не верили! Он хотел все рассказать, он написал письмо в Совет Десяти. Но к нему заходили только тюремщики. Раз в сутки. Благодаря этому он мог считать дни своего заключения. Он пытался с тюремщиками заговорить, но они пятились от него, как от чумного. Он сидел, а большей частью лежал на каменном столе, покрытом досками, уже потеряв счёт времени, в полном мраке. Он сам себе устраивал допросы, задавая вопросы от имени тех, кому хотел все рассказать. И сам же на них отвечал, пространно пересказывая самому себе своё письмо. Ему казалось, они не откликнулись, потому что он написал слишком мало и коротко. Тогда он стал наговаривать на себя, на несуществующих и существующих товарищей, украшая свой рассказ красочными деталями.

Он рассказывал им, то есть самому себе, про Далмацию, про городок Спалато, выросший внутри древнего императорского дворца, про турецкую крепостицу, находящуюся в нескольких милях от него. В сотый, в тысячный раз. Пока, наконец, не понял — они, то есть Совет Десяти, не хотят ничего слышать.

Камера албанца была словно мешок со слепыми окнами. В неё вёл низкий дверной проём, в который можно было пробраться лишь на корточках. Его посадили в самую ужасную тюрьму, которая находилась на первом этаже дворца юстиции, почти вровень с водой канала, и соединялась узкими потайными лестницами с залой Трёх руководителей Совета Десяти. Тюрьма эта называлась Поцци из-за видений, которые возбуждала в заключённых, тюремщиках и посетителях своим мраком и теснотой, сыростью и отсутствием свежего воздуха.

В камере, обшитой деревянными досками, из мебели был лишь один большой стол, который служил также и ложем. Небольшая круглая дыра в стене над дверью пропускала мрачные отблески света, если кто-нибудь проходил с факелом по коридору. Но это случалось редко.

Как же он попал в эту мышеловку? Он пытался разобраться в этом снова и снова. Несколько лет назад его, бывшего сопракомити[55] капитана Витторио Капуциди за случай грабежа выслали за пределы Республики. Ещё три месяца назад он был на свободе и пытался договориться в Милане с тамошним венецианским резидентом о прекращении его ссылки — хотел вернуться в Венецию и, чтобы заслужить прощение, рассказал любопытные вещи о венецианских делах в Далмации. Резидент якобы договорился с Советом Десяти...

Но едва он пересёк границу Светлейшей республики, как его арестовали, несмотря на рекомендательное письмо от венецианского резидента в Милане! Письмо изъяли.

И вот он тут.

Они не хотят его слушать! Они не хотят ничего от него узнать! Почему? Но почему?

Он услышал гулкие шаги по коридору. Затем в маленьком отверстии в стене над низкой дверью мелькнули отсветы пламени. Заскрипел засов. Тюремщики — на этот раз их было трое, низко склонившись, проползли в помещение, зазвенев железом. Один держал перед собой факел.

Албанец тяжело приподнялся на своём столе и сел, ослеплённый светом и с трудом стряхивая отупение. Когда привык к свету, огляделся. Пламя дрожало, и от факела поднималась копоть. Отблески света пробегали по потным лицам тюремщиков.

— Поднимайся, албанец.

— Куда? — Капуциди всё ещё не пришёл в себя, потряхивая головой и хлопая глазами.

— Идём.

Тюремщики надели ему на руки и на ноги кандалы. Факельщик посторонился, пропуская капитана вперёд, к выходу-лазу из этой душной норы.

Они двинулись по узкому каменному коридору, освещаемому лишь факелом тюремщика, дошли до лестницы, но не поднялись по ней, а свернули в боковой коридор, проследовали по нему, пока не остановились перед крепкой и низкой дубовой дверью. Открыли. По приказу стражника албанец прополз в такую же, как и его, камеру.

В ней было лишь два отличия: она хорошо освещалась факелами, вставленными в стену, а вместо стола-кровати стояло большое деревянное кресло с верёвками и ремнями на подлокотниках и верхе спинки. Оно стояло слева от входа у внутреннего окна в коридор, забранного двумя толстыми решётками. Называлось это зловещее сооружение гаротта — кресло для удушения. Даже тот, кто видел его впервые, мгновенно догадывался об его страшном предназначении.

Увидев гарроту, Капуциди отпрянул. Ноги его мгновенно ослабли и подогнулись.

В помещении находилось ещё несколько человек, одетых в чёрные длинные платья магистратов Республики. Один из них, высокий степенный мужчина, подал знак тюремщикам. Капуциди схватили и силой усадили в кресло, закрепили локти кожаными ремнями.

— За что?! Я не совершал ниче... За что? — Голос капитана дрожал от волнения и страха.

— Успокойся, албанец! — грозно прикрикнул на него магистрат. — Никто не причинит тебе зла. С тобой пришли поговорить. Ты ведь сам этого хотел?

Несчастный продолжал дёргаться в истерике.

— Развяжите его! — приказал магистрат.

Тюремщики выполнили приказание, но остались поблизости. Капуциди затих в кресле, не в силах подняться.

— Я хочу с тобой поговорить, албанец, — сказал магистрат. Голос его был властным, не терпящим возражений.

Капуциди с облегчением заметил, что в камере отсутствовал священник. Значит, его последний час ещё не пробил! Магистрат сделал повелительный знак рукой, и тотчас все присутствующие покинули комнату. Они остались наедине.

— Капитан Капуциди, — сказал магистрат, — ты сейчас говоришь с одним из руководителей Совета Десяти.

— Меня собираются казнить?

— Тебя привели сюда для разговора, а вид гарроты будет напоминать тебе о той тонкой грани, которая отделяет тебя от другого мира.

— Я готов говорить! — воскликнул албанец.

— Ты утверждал, что знаешь, будто в Далмации готовится какой-то заговор. Это так?

— Да. Это правда.

— Какова цель заговора?

— Этого я не знаю.

— Но ты утверждаешь, что он направлен против государства и чести нашей Республики?

— Да.

— В чём заключается этот заговор?

— Мне известно, что заговорщики тайно связываются с некоторыми боснийскими и далматскими священниками и дворянами и хотят объединиться с ускоками.

— Для чего они это делают? Ускоки — враги нашей Республики.

— Я думаю, что они готовятся к каким-то военным... вооружённым действиям, — поправился Капуциди. Он немного успокоился. Кроме того, магистрат, говоривший с ним, знал содержание его письма. Это было ясно.

— Почему ты считаешь, что заговор направлен именно против Венеции? — В голосе члена Совета Десяти албанцу послышалось недоверие. — У тебя есть какие-то факты? Может, тебе кто-то сказал об этом или это твои умозаключения?

Капуциди горячо возразил, но постарался быть точным и ясным в своём ответе, как это ему удавалось, когда он разговаривал сам с собой:

— Фактов, что это заговор против Венеции, у меня нет. Также мне никто не говорил, что затевает что-то против Венеции. Но я исхожу из того, что это заговор. Если бы это был не заговор, а военная операция венецианского правительства, то, во-первых, я бы знал это. А во-вторых, меня, изгнанника, никто бы не пригласил в этой операции участвовать.

Магистрат некоторое время молчал, обдумывая слова албанца. Затем продолжил допрос:

— Что тебе предлагали заговорщики?

— Мне предлагали вступить с ними в союз, поступить к ним на службу.

— То есть они хотели тебя завербовать?

— Да.

— Что они предлагали тебе сделать?

— Мне предложили стать капитаном боевой галеры и подобрать команду для неё.

— Кто хотел тебя завербовать? Кто из заговорщиков с тобой говорил? Назови имя.

— Некто Франческо Аллегретти, дворянин из Рагузы, капитан галеры его святейшества Папы римского. Он говорил, что скоро здесь, в Далмации, будет жарко.

— Что ты о нём знаешь?

— Он плавает вдоль далматского побережья на своей галере — Рагуза, Спалато, Себенико и Зара, остров Лесина. Он торгует кое-каким товаром. На самом деле, я думаю, он занимается разведкой.

— Для кого? Для понтифика?

55

Сопракомити — командир боевой галеры венецианского флота.