Страница 11 из 24
- Журавли, - понял Санька. Он еще сильнее пригнулся и двинул к ним почти бегом, но журавли стали уходить еще быстрее и вдруг тяжело взлетели, не переставая кричать. Они прошли метрах в десяти над ним, длинношеие громадные птицы, и Санька видел длинные концы маховых перьев на крыльях и черный тревожный глаз, обращенный к нему. Он все сильнее сжимал в руках ружье с взведенными курками, но что-то помешало ему стрелять. Он только смотрел на них и повторял про себя: "Ах ты, черт! Ах ты, черт побери!" Журавли прошли над ним и улетели дальше, трубноголосые и печальные. Но Санька уже забыл о них и снова шагал дальше, все так же согнувшись. Несколько раз в стороне прошли гуси. Они летели ему навстречу, но метров за триста вдруг делали разворот и проходили в стороне, как уверенные тяжелые фрегаты.
Санька не знал, сколько времени, в какую сторону он шел, и остановился только, когда пот стал едко заливать лицо и глаза. Он выпрямился и осмотрелся. Свинцовая лента Китама куда-то исчезла, и домики рыбалки, видные издалека, тоже исчезли. Кругом была ровная грязно-желтая тундра с редкими проплешинами снега в провалах низин.
Когда-то здесь была страна мелководных озер, образовавшихся на месте ледяных линз, но потом вода исчезла, просочилась сквозь земляные трещины, и получились "сухари" - гладкие сухие блюдца с обрывистыми берегами и редкой осокой на потрескавшейся глине дна. Между сухими озерами оставались перемычки кочковатой в мертвой прошлогодней траве тундры, и кое-где торчали группами и в одиночку курганной формы бугры.
- Надо залезть на бугор, - сообразил Санька. Он зашагал к ближнему. Идти было очень неловко. Ноги соскальзывали с травянистых голов кочек, и он несколько раз плюхнулся на бок, пока не понял, что гораздо выгоднее ступать между кочками.
Холм, который казался совсем рядом, все удалялся и удалялся; Санька, разозлившись, все ускорял шаг и вдруг заметил на вершине холма четкую фигуру человека.
Человек был высок, стар, худ и носат.
- Вы кто? - спросил его Санька, мучительно вспоминая, где он мог видеть этого человека раньше.
- Я пеку хлеб, - раздельно, с акцентом неведомого языка ответил ему человек, и Санька сразу вспомнил: этот старик в точности походил на де Голля, такого, какого Санька видел в газетных карикатурах.
- Где? - глупо спросил Санька.
- В поселке Усть-Китам, - серьезно ответил "де Голль". - Я уже десять, нет, больше лет пеку хлеб в поселке Усть-Китам.
- А... - сказал Санька.
Старик посмотрел на него и улыбнулся доброй улыбкой.- Десять лет или больше я пеку хлеб и каждую весну сижу вот на этом холме. - Старик повел кругом рукой, как будто холм включал в себя все окрестности, вплоть до синих зубчиков гор на горизонте.
- Понятно, - сказал Санька. - Понятно.
- Я жил в старом Усть-Китаме, - сказал старик, - и два года изучал маршруты гуся, прежде чем нашел этот холм. Странно: у них свои постоянные маршруты, вроде как тропинки в лесу.
- Вы бывший ссыльный? - спросил Санька.
- Нет, я свободный. Всегда был свободен ехать куда мне вздумается, но мне нравится здесь. Я здесь знаю все, даже маршруты гусей. Что еще нужно старому Людвигу?
- Все-таки вы ссыльный, - сказал Санька.
- Очень смешно, - сказал старик. - Про ссыльных и ссылку больше всего любят говорить те, кто ничего в этом не понимает. Я кое-что понимаю.
- Понятно, - повторил Санька, - Понятно. А что к, вы не уезжаете?
- Куда?
- В Москву, например, или еще куда-нибудь? Старик вздохнул с сожалением и посмотрел на Саньку.
- Во всяком другом месте мне заново придется изучать маршруты гусей, сказал он. - И потом я здесь пеку хлеб.
Санька смолчал.
- Дать вам пару гусей? спросил старик. У меня пять. Будет тяжело нести.
Санька хотел отказаться, но потом вспомнил деда: "Неопытные вы еще, ребята, ох, неопытные" и сказал:
- Спасибо, я возьму, - а про себя подумал: "Чудак какой-то. Десять лет в этой дыре и никуда не хочет".
...Санька издали почувствовал, что творится необычное. Звонкий дедов голосок, отдающий приказы, доносился до средины Китама, народ расхаживал по берегу.
- Эй, - крикнул ему Муханов, когда он подгреб к берегу, - рыба пошла. Шевелись, гусиная смерть.
На полосе отмели дед и Глухой мерно размахивали руками: набирали невод. Федор с гвоздями в губах наколачивал на корме одного неводника дощатую платформу.
...Было часа два ночи, когда они на двух лодках отправились вниз по течению, на облюбованное дедом место. Рассеянный свет лежал над Китамом. В этом свете лица у всех казались расплывчатыми, как на плохой фотографии.
- О господи, господи, - молился дед. - Не было бы коряг на дне, попортим невод-то. Дикое тут дно, неизвестное, не то что у нас.
На месте дед долго ходил по берегу и сокрушался:
- И бревна ведь могут быть, топляки и корни, ох, дикое днище... - пока Славка Бенд не сказал: -- Молиться, дед, будем или начинать?
Дед огрызнулся, но скомандовал Глухому садиться за весла, остальные-то все тумак тумаком - выгребут вдоль течения. Все остались на берегу, поддерживая сизалевый канат. Глухой греб поперек реки, и дед взмахами скидывал невод, отделяясь от них бусинами поплавков. Они, казалось, уплыли совсем далеко, когда дед махнул рукой:
- Пошли!
- Давай, - сказал Федор.
Они потянули за канат, который вначале шел легко, а потом все труднее и труднее, так что ноги на ходу вдавливались по щиколотку в еще не просохшую после половодья глину. На том конце невода гнулся над веслами Глухой, а дед на корме трогал натяжение каната, видно, все молился, чтоб но было коряг, топляков и коварных кочек. Потом так же по взмаху дедовой руки они остановились, и Глухой стал загребать. Поплавки теперь выписали на реке параболическую кривую, и в центре их белел пенопластовый круг. Все смотрели на эту кривую, и Муханов сказал:
- Во какую спираль нарисовал командир наш.
- Спираль, ха, - как эхо откликнулся Толик. Мимо просвистела стайка уток. Толик машинально дернулся назад, где у него лежало ружье, но все-таки остался на месте. Славка Бенд нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и всем передавалось его нетерпение.
- Чего стоите! - заплакал на лодке дед. - Подводи ближе! Медленнее. Стой! Подводи!..