Страница 39 из 77
Маленькая гостиная на первом этаже, почти полностью занятая очень удобной кожаной тахтой. В потолке две неяркие лампы, а посредине, над тахтой, висит писанный маслом портрет очень старого, очень почтенного джентльмена, одетого по моде 1860-х годов. За сценой звучит музыка фокстрота.
Розалинда сидит на тахте, слева от нее – Хауорд Гиллеспи, нудный молодой человек лет двадцати четырех. Он явно страдает, а ей очень скучно.
Гиллеспи (вяло). В каком смысле я изменился? К вам я отношусь все так же.
Розалинда. А мне вы кажетесь другим.
Гиллеспи. Три недели назад вы говорили, что я вам нравлюсь, потому что я такой пресыщенный, такой равнодушный, – я и сейчас такой.
Розалинда. Только не по отношению ко мне. Раньше вы мне нравились, потому что у вас карие глаза и тонкие ноги.
Гиллеспи (беспомощно). Они и сейчас карие и тонкие. А вы просто кокетка, вот и все.
Розалинда. Кокетки меня интересуют только те, что в модных журналах. Мужчин обычно сбивает с толку то, что я вполне естественна. Я-то думала, что вы никогда не ревнуете. А вы теперь глаз с меня не спускаете, куда бы я ни пошла.
Гиллеспи. Я вас люблю.
Розалинда (холодно). Знаю.
Гиллеспи. И вы уже две недели не даете себя поцеловать. Мне казалось, что после того, как девушку поцелуешь, она… она завоевана.
Розалинда. Это в прежнее время так было. Меня каждый раз надо завоевывать сызнова.
Гиллеспи. Вы шутите?
Розалинда. Как всегда, не больше и не меньше. Раньше были поцелуи двух сортов: либо девушку целовали и бросали, либо целовали и объявляли о помолвке. А теперь есть новая разновидность – не девушку, а мужчину целуют и бросают. В девяностых годах, если мистер Джонс похвалялся, что поцеловал девушку, всем было ясно, что он с ней покончил. Если тем же похваляется мистер Джонс выпуска тысяча девятьсот двадцатого года, всем понятно, что ему, значит, больше не разрешается ее целовать. В наше время девушка, стоит ей удачно начать, всегда перещеголяет мужчину.
Гиллеспи. Так зачем вы играете мужчинами?
Розалинда (наклонясь к нему, доверительно). Ради первой секунды – пока ему только любопытно. Есть такая секунда – как раз перед первым поцелуем – одно шепотом сказанное слово – что-то неуловимое – ради чего стоит все это затевать.
Гиллеспи. А потом?
Розалинда. А потом заставляешь его заговорить о себе. Скоро он уже только о том и думает, как бы остаться с тобой наедине – он дуется, не пробует бороться, не хочет играть – победа!
Входит Досон Райдер – двадцать шесть лет, красив, богат, знает себе цену, скучноват, пожалуй, но надежен и уверен в успехе.
Райдер. По-моему, этот танец за мной, Розалинда.
Розалинда. Как приятно, что вы меня узнали, Досон. Значит, я не слишком накрашена. Познакомьтесь: мистер Райдер – мистер Гиллеспи.
Они пожимают друг другу руки, и Гиллеспи уходит, погрузившись в бездну уныния.
Райдер. Что и говорить, ваш вечер – большая удача.
Розалинда. Да, кажется… Не берусь об этом судить. Я устала… Посидим немного, вы не против?
Райдер. Против? Да я в восторге. Вы же знаете, я ненавижу торопиться и торопить других. Лучше видеться с девушкой вчера, сегодня, завтра.
Розалинда. Досон!
Досон. Что?
Розалинда. Интересно, вы понимаете, что влюблены в меня?
Райдер (поражен). О, вы замечательная девушка.
Розалинда. А то ведь со мной, знаете ли, сладить трудно. Тот, кто на мне женится, не будет знать ни минуты покоя. Я скверная, очень скверная.
Райдер. Ну, этого я бы не сказал.
Розалинда. Правда, правда – особенно по отношению к самым близким людям. (Встает.) Пошли. Я передумала, хочу танцевать. Мама там, наверное, уже голову потеряла.
Уходят. Входят Алек и Сесилия.
Сесилия. Вот уж повезло – в перерыве между танцами оказаться с родным братом.
Алек (мрачно). Пожалуйста, могу уйти.
Сесилия. Ни в коем случае. С кем же мне тогда начинать следующий танец? (Вздыхает.) С тех пор как уехали французские офицеры, балы уже стали не те.
Алек (хмурясь). Я не хочу, чтобы Эмори влюбился в Розалинду.
Сесилия. Да? А мне казалось, что ты именно этого хочешь.
Алек. Я и хотел, но как посмотрел на этих девиц, что-то засомневался. Эмори мне очень дорог. Он уязвимая натура, и я вовсе не хочу, чтобы сердце у него оказалось разбитым из-за девушки, которой он безразличен.
Сесилия. Он очень красивый.
Алек (все еще хмурясь). Замуж она за него не выйдет, но разбить человеку сердце можно и без этого.
Сесилия. Чем она их привораживает? Хорошо бы узнать секрет.
Алек. Ах ты, хладнокровный котенок. Счастье еще, что у тебя нос курносый, а то никому бы спасения не было.
Входит Миссис Коннедж.
Миссис Коннедж. Господи, да где же Розалинда?
Алек (в тоне милой шутки). Да уж, ты знала, у кого спросить. С кем же ей быть, как не с нами!
Миссис Коннедж. Отец созвал восемь холостых миллионеров, специально чтобы представить ей.
Алек. Ты их построй по ранжиру и шагом марш по всему дому.
Миссис Коннедж. Я не шучу – с нее станется в вечер первого бала удрать с каким-нибудь футболистом в кафе «Кокос». Ты пойди влево, а я…
Алек (непочтительно). А может, тебе лучше послать дворецкого поискать в погребе?
Миссис Коннедж (на полном серьезе). Неужели ты думаешь, что она там?
Сесилия. Да он шутит, мама.
Алек. Мама уже представила себе, как она пьет пиво прямо из бочки с каким-нибудь чемпионом.
Миссис Коннедж. Пойдемте же, пойдемте ее искать.
Уходят. Входят Розалинда и Гиллеспи.
Гиллеспи. Розалинда, я вас спрашиваю еще раз – неужели я вам совершенно безразличен?
Быстро входит Эмори.
Эмори. Этот танец за мной.
Розалинда. Мистер Гиллеспи, это мистер Блейн, познакомьтесь.
Гиллеспи. Мы с мистером Блейном встречались. Вы ведь из Лейк-Джинева?
Эмори. Да.
Гиллеспи (хватаясь засоломинку). Я там бывал. Это… это на Среднем Западе, так, кажется?
Эмори (с издевкой.) Более или менее. Но меня всегда больше прельщало быть провинциальным рагу с перцем, чем пресной похлебкой.
Гиллеспи. Что?!
Эмори. О, прошу не принимать на свой счет.
Гиллеспи, отвесив поклон, удаляется.
Розалинда. Очень уж он примитивен.
Эмори. Я когда-то был влюблен в такой вот примитив.
Розалинда. В самом деле?
Эмори. Да, да, ее звали Изабелла – и ничего в ней не было, кроме того, чем я сам ее наделил.
Розалинда. И что получилось?
Эмори. В конце концов я убедил ее, что мне до нее далеко – и тогда она дала мне отставку. Заявила, что я все на свете критикую и к тому же непрактичен.
Розалинда. В каком смысле непрактичен?
Эмори. Ну, понимаете – вести автомобиль могу, а шину сменить не сумею.
Розалинда. Что вы намерены делать в жизни?
Эмори. Да еще не знаю, избираться в президенты, писать…
Розалинда. Гринич-Виллидж?
Эмори. Боже сохрани, я сказал «писать», а не «пить».
Розалинда. Я люблю деловых людей. Умные мужчины обычно такие невзрачные.
Эмори. Мне кажется, что я вас знал тысячу лет.
Розалинда. Ой, сейчас начнется рассказ про пирамиды!
Эмори. Нет, у меня была в мыслях Франция. Я был Людовиком XIV, а вы – одной из моих… моих… (Совсем другим тоном.) А что, если нам влюбиться друг в друга?