Старый пёс

– Это, заметь, моя мать! – на высокой ноте восклицала Хозяйка.

«Только слепой не заметит», – удивлялся ей Старый Пёс.

– А я, черт побери, твой муж! – странно и невпопад реагировал Хозяин.

«Кто-то спорит?» – от скуки позёвывал Старый Пёс.

– Прекрати сию же минуту орать. Собака вон из-за тебя нервничает, – замечала Хозяйка гримасы Старого Пса.

«Да меня вообще здесь нет», – не соглашался с ней Старый Пёс и покидал поле боя, удаляясь на кухню.

А вот аргумент «Это наш общий дом!» – к нему Хозяин с Хозяйкой прибегали попеременно, кто первый вспомнит – Старому Псу был понятен и очень даже нравился. Если бы сцену склоки доверили режиссировать ему самому, Старый Пёс настоял бы на личном присутствии в кадре во время произнесения этой реплики. Однако его обидно не принимали в расчет. Можно было подумать о невезении: «Так складываются обстоятельства», но характер Старого Пса не оставлял места для фатализма или толерантности, поэтому он упорствовал: «Меня обидно и подло не принимают в расчет!» Всякий раз слова «общий дом» заставали его вне ристалища, чаще всего на кухне. В такие моменты чувства Старого Пса, обращенные к гобелену, рушились, словно столбик ртути в барометре в преддверье торнадо, и становились буквально яростными. И как торнадо, ярость была недолгой. К счастью, гобелен продолжал традицию большинства незатейливых тряпок и ничего особенного вокруг себя не замечал. Заодно и не сознавал, насколько собачья неприязнь для него опаснее людских антипатий. Иначе мог бы добровольно рассыпаться на отдельные нити, пусть и слыхом не слыхивал о суицидальных наклонностях.

Кстати, такой выбор, безусловно, стал бы выходом для всех остальных. То есть выходит – не очень к счастью для домочадцев, гобелен был непроходимо туп. Это счастье распространялось исключительно на него самого. Впрочем, Старый Пёс так и думал: «К счастью для этого говнюка…» Старый Пёс догадывался, что Хозяин, как бы ни был эмоционально заряжен – коньячком или чем попроще, вряд ли станет рвать гобелен зубами, зато сам Старый Пёс был готов, дали бы только волю. Дважды он «брал волю» сам. Увы! Втиснуться за шкаф собаке ни разу не удалось, туда только часть носа помещалась, причем самая безобидная. Для серьезной трёпки этого было недостаточно, а плеваться собакам, как известно, не дано. Такую ущербность Старый Пёс считал обидным упущением со стороны Создателя, а иногда – непростительным просчетом. И тут же каялся. И все прощал.

Старый Пёс часто поражался ограниченности окружающего его мира на фоне бессчетных собственных дарований, но более всего пса удручал недостаток людской фантазии. Словно отмеряли ее человечеству чайной ложкой, какой самому Старому Псу отвешивали порой вкуснятины из невзрачной жестяной банки взамен обрыдлого сухого корма из красочного пакета. «Это же на полраза глотнуть! Блажь человеческая, а не угощение. Наверное, считают, убогие, я на седьмом небе», – капризничал он. При этом Старый Пёс не забывал шустро вилять хвостом, намекая радетелям на испытываемое неземное блаженство, на то, что следовало бы не скупиться и озаботиться добавкой лакомства, или, на худой конец, записаться на курсы лечения от жадности. В наличии таковых Старый Пёс не сомневался, поскольку в достатке встречал и жадин и жлобов. Для собаки он был чрезвычайно логичен, гордился этим и думал о себе как о «единственном приличном существе в доме». Правда, последнее время его душу все чаще сжимали колючие рукавички беспричинной грусти, и он добавлял: «Жаль только, что в преклонных годах». И грустил еще больше.

Впрочем, это всё о другом, не о гвозде, а ведь недостаток людской фантазии Старый Пёс усмотрел именно в связи с гвоздем. Тем самым гвоздем, что пару раз в год поддерживал на весу злосчастный дареный гобелен. Он не понимал, почему бы, к примеру, не поместить на этот железный торчок его поводок или даже поводок вместе с ошейником, и раз и навсегда перестать пикироваться по ерундовому поводу. Тем более что сбруя Старого Пса – кожаная, ярко-красного цвета, с золотыми заклепками и такой же плашкой с собачьим именем и хозяйским номером мобильного телефона, несомненно, была достойна лучшей доли, чем банальный крючок на вешалке, вечно скрытый под куртками и пальто. Даже не отдельный крючок. В свое время Старый Пёс принялся было настаивать на персональном крючке, но упорный лай в прихожей был истолкован превратно, и пса по нескольку раз в день быстренько, чтобы не нагадил в доме, сплавляли на улицу. Оказией Старый Пёс, разумеется, пользовался с удовольствием, что было то было, однако пока Хозяин или Хозяйка торопливо, бегом спускались по лестнице, держа Старого Пса на руке и в подмышке, внутри него всё сотрясалось и взбалтывалось, мысли перемешивались и путались. Позже значительная часть мыслей выпадала в осадок, в итоге на поверхности оставалась одна-единственная: «Да черт с ним, с этим крючком. Столько лет жил без него». Вслед за этой мыслью нарисовывалась вторая: «Мудро подумал».

Кстати, мама Хозяйки всегда говорила о Старом Псе: «Хитрец и мудрец, каких поискать». В эти мгновения Старый Пёс прощал ей гобелен, вазу, таинственную мелочовку и гордился собственным великодушием. Он знал, что старая женщина немного его побаивается, обожал припугнуть людей шутки ради, ну и чтобы место свое не забывали. Словом, напоминал старушке, что у собаки зубы всегда близко. Домочадцы за прожитые годы свыклись с характером и манерами Старого Пса. Или лучше сказать – притерпелись? Как доблестные пограничники, они не реагировали на провокации. Порой такое пренебрежение к угрозе расстраивало Старого Пса, и он устраивал «День террора». «День» обычно был короток, чтобы устремиться к ночи, ему порой хватало и четверти часа. Завершался он трёпкой, больше символической, и унизительным переименованием Старого Пса в Пожопеполучаева, хотя случалось хозяйской тапке прилетать и не в филейные места. Другое дело – мама Хозяйки. Разумеется, ей спектакли, срежиссированные и сыгранные Старым Псом, тоже были не в новинку. Не один премьерный показ отстояла в ужасе. Однако же волей-неволей эмоции подзабывались в разлуке, и она сильно нервничала, стоило Старому Псу начать выписывать вокруг нее сужающиеся круги, пристально оглядывая снизу вверх. Вспоминала, как однажды он ее тяпнул. Не до крови, но чувствительно и обидно, потому как наказана она была безо всяких причин. Напротив: присела, не щадя артрозных колен, почесать Старого Пса за ухом. «Помни: …и коварен!» – гласили несколько красно-синих отметин на женском запястье. К вящему удивлению Старого Пса, они были поняты исключительно верно.

Давным-давно минули те времена, когда мама Хозяйки – «нехозяйка», как за глаза утверждал о ней Хозяин – объявлялась в их доме. Старый Пёс уже и не помнил, когда в последний раз размеренное течение жизни срывалось в водопад расстановки, развешивания и раскладывания подаренных старушкой вещей. Сто лет в квартире не пахло домашней выпечкой. Правда, однажды мама Хозяйки спалила единственную и неповторимую сковороду «Le Creuset», которую Хозяин вез Хозяйке из-за границы и заплатил за перевес больше, чем за саму сковороду. Кстати, Старый Пёс так и не понял, почему для приготовления легкой еды, а именно о ней постоянно говорили в семье, нужны такие тяжелые сковороды… В общем, тяжелую сковороду спалили, и в воздухе вместо выпечки ощутимо запахло вендеттой. Если, конечно, можно объявлять вендетту собственной матери – в такие детали Старый Пёс не вникал: «Не собачьего ума дело. Хотят свою мать мочить – пусть мать мочат. Даже любопытно».

Старый Пёс относил вендетту к жанрам словесной дуэли и вынужден был признать, что Хозяйка объяснилась с губительницей кухонной утвари просто-напросто виртуозно. Любой из эпитетов он мог спокойно употребить по отношению к своей, собачьей матери. Если бы та призналась, к примеру, что он нежеланный щенок. Или подкидыш. В любом случае, если забыть о досадном недоразумении с иноземной сковородой, по части готовки мама Хозяйки была большой мастерицей и никогда не забывала Старого Пса. Тот от мучного быстро толстел, вызывая неудовольствие Хозяина. Естественно, меньшее, чем тёща, подкармливавшая собаку. Однако же вот досада: неудовольствие тёщей до поры до времени следовало скрывать. Старый Пёс всё понимал и к ворчливым упрекам Хозяина во время прогулок относился по-философски.