Страница 6 из 7
– А кто такой Жиль? А него ружьё-то есть? Ну, вы лучше это… лучше не надо, – без энтузиазма проконсультировал меня вялый мужской голос. Но поскольку голос совсем не настаивал, уже на следующий день я, полностью экипированная, ждала Жиля на оговорённой точке у коровника. Саша бродила рядом со мной с фотоаппаратом в руках. Её Жиль обещал прокатить в следующий раз.
Наконец, в конце улицы замаячила фигура в знакомой оранжево-чёрной парке «Lestra», отороченной мехом. На нём также была меховая шапка, огромные рукавицы по локоть и огромные,
явно тёплые, сапоги. Вдобавок к этому, на нём были надеты солнцезащитные очки – я же про свои в порыве буйной радости напрочь забыла. Но мой опытный спутник и это предусмотрел и выдал мне запасные, вместе с дополнительными перчатками.
Мы зашли в тёмное деревянное строение – бывший коровник. Говорят, буквально в феврале, то есть за пару месяцев до нашего приезда, тут забили последнюю корову. Внутри всё было очень похоже на конюшню, разве что стойла не разделялись стеной. Нас сразу оглушил приветственный лай собак, о которых следует рассказать отдельно. Их девять, все большие, пушистые, с огромными тяжёлыми головами и выпуклыми черепами. К Жилю они относятся с благоговейным трепетом и преданностью, он подошёл к каждой, нежно поцеловал в лоб и сказал не- сколько приятных слов. Почти прямо у входа лежала огромная чёрно-рыжая собака. «Это Коч, – представил нас Жиль, – я его ласково называю Кокоч». Рядом была худая и изящная чёрная Сму с большими карими глазами, единственная самка в упряжке, потом Хорей, Пушкин, Чири и другие.
В нашем путешествии мне отвели скромную роль пассажира, поэтому всё, что нужно было делать, – это сидеть в нартах и глазеть по сторонам. Жиль стоял сзади на лыжах нарт и командовал упряжкой. Как ни странно, сидеть в санях оказалось совсем не холодно, а вот лицо явно стоило замотать – дул встречный ветер, да и морозец был неслабый. Мышцы лица у меня свело довольно быстро, хотя я не вполне уверена из-за чего – из-за мороза или из-за довольной улыбки, которая никак не сползала с лица. Попытки снять видео были заброшены почти сразу: на каждой кочке нарты подбрасывало вверх, да и снимать тёплые рукавицы, чтобы удержать камеру, было сущим мучением, поэтому больше мне ничего не оставалось, как смотреть и восхищаться. Буквально несколько дней назад я с умилением смотрела, как четверо оленей гуляли под моим окном (кстати, они по-прежнему были там, исправно кушали и толстели). Тут же паслись стада по пятнадцать голов. При виде нас они вскидывали свои безрогие головы и убегали в заснеженные горы. Через некоторое время мы сделали остановку – собакам по солнцу стало, видите ли, жарковато бежать (мои же конечности потихоньку коченели) – потом свернули в каньон и поехали дальше по льду, сковавшему реку.
Знаете, наш посёлок шумным, мягко скажем, не назвать, но в горах нет вообще ни единого звука. Буддистам тут было бы хорошо: сиди себе и медитируй на здоровье. Мороз, правда… Вскоре нарты наскочили на какую-то неровность и резко повернулись на девяносто градусов, так что несколько мгновений я проехала на боку. Затем дорога пошла вниз, и собаки весело понеслись вперёд, а я выпучила глаза и подумала, как бы сгруппироваться, чтобы не вывалиться, но всё обошлось. Мы остановились, и звери, тяжело дыша, легли остывать на снег. Я уже не чувствовала ног, но продолжала улыбаться – мышцы лица свело окончательно.
Жиль поведал, как он в одиночку прошёл от Мурманска до Уэлена. На это ему понадобилось четыре года. Передвигался он и на байдарке, и на оленях, и на собаках (кстати, на острове Врангеля остались щенки от его упряжки).
– Вот у меня там вожак был… – задумчиво сказал Жиль, поглаживая Пушкина. – Настоящий друг. Таких у меня больше нет. За всё время моего каюрства (а это очень долго) у меня было больше пятидесяти собак. Это хорошая жизнь, и я никогда не бываю один: со мной всегда мои друзья.
Когда мы вернулись обратно, я с трудом держалась на ногах и была ужасно благодарна Жилю за то, что он отказался от помощи в распрягании собак. Но все страдания замёрзшей плоти – ерунда, я теперь точно убеждена, что такая жизнь и не такого стоит!
Глава 6 Сила сарафанного радио
Я иду вниз по улице. Справа и слева пятиэтажные, ярко раскрашенные дома. На одном из них висит тёмно-красный баннер с мужчиной, бьющим в бубен. Он замахнулся рукой и вот- вот ударит по нему, и раздастся зычный, ошеломляющий звук. В отсветах костра видны другие лица, их узкие глаза блестят, а чёрные блестящие волосы развеваются на холодном ветру. Вот- вот, ещё мгновение и… Я открываю глаза. На часах 6:05. Я в другой Арктике, и мне пора на работу. Да какого ж чёрта мне почти каждый день снится Чукотка? Каждый сон так реален, что я и сейчас могу закрыть глаза и с точностью представить себе улицу Отке, Энергетиков, сопку Михаила, хоть прошло уже больше года с того момента, как я была там последний раз.
Ночью опять мело и занесло всю лестницу, а сейчас ярко светит солнце, на горизонте гористые необитаемые острова. В школе уже раздевают маленького Женю. Его папе сегодня надо пораньше на смену, поэтому я должна быть на месте уже в 6:50, а не в официальные 7:15. Переодевшись в шортики и майку, Женя бросается к игрушкам, но я ловким движением перехватываю его. С детьми ясельного возраста нужно много заниматься мелкой моторикой, и я, начитавшись всяких книг и советов, сажаю его к себе на колени и начинаю разогревать ладони мальчика, по очереди соединяю его пальцы, заставляю делать упражнения. Наконец, я отпускаю его, и он летит к вожделенному конструктору.
Тишина. По улице, скрипя снегом, идут две узбечки в огромных, до колен, куртках. Они всегда ходят вдвоём и одновременно здороваются. Они маленькие, говорят с заметным акцентом, но я чувствую к ним симпатию и определённое уважение: приехать из тёплого Узбекистана сюда, в мороз, где нет ничего привычного для них…
От раздумий меня отвлекает скрипнувшая дверь. В комнату втолкнули светловолосого мальчика Мишу, и он по своему обычному сценарию начал реветь. Я теперь знаю, что с этим делать: подхожу к нему и делаю вид, что выключаю его:
– Миша, чик! Я отключила тебя!
Миша открывает глаза и улыбается. Ему уже больше трёх лет, но он совсем не умеет говорить, только мычит. Я пытаюсь заниматься с ним по своим методичкам, даже консультировалась с профессиональным логопедом, но он всё равно мычит. Зато он сам умеет есть, раздеваться, быстро засыпает. Когда все ещё бегают по спальне, он уже лежит с закрытыми глазами и видит десятый сон. Занимаюсь мелкой моторикой и с ним, попутно вновь начинаю думать. Сегодня нам пришло указание из Петербурга: надо перенести метеостанцию на другое место, для этого придётся дёргать Кашина, отрывать от важной работы. Ещё и табличку не забыть написать, что это научный прибор и его нельзя трогать: метеостанция будет находиться прямо посреди посёлка.
Дверь вновь открывается, и на пороге стоят две мамы с детьми. Одну из них, маму Луки, я уже немного знаю. Она, как и практически все в посёлке, с Украины. Ей 20 с небольшим лет, но на вид гораздо больше. Конечно, немаловажную роль здесь играет одежда: тёплые синтепоновые штаны на резинке, приходящейся ей прямо на рёбра, объёмная яркая куртка и шапка, полностью прикрывающая лоб. Работает мама Луки уборщицей и является первой сплетницей посёлка. Сына любит до безумия и каждый раз при расставании с тоской и тревогой заглядывает в его лицо. Мама Жени, второго мальчика, старше и предпочитает только слушать сплетни и передавать их, а не сочинять. Причём верит она всему без остатка. Женя – поздний ребёнок, которого балуют и потакают всем его капризам, поэтому мальчик чуть что сразу пускается в слёзы. У его родителей есть ещё старшая дочь, но она учится на материке в каком-то техникуме под Луганском. Мать Жени тоже уборщица, работает в самом грязном месте посёлка – бане. По окончании каждой смены туда приходят усталые, перемазанные углём шахтёры, и шумно, с матюками, моются. Прямо скажем, не мечта. Мама Жени вынуждена работать там, потому что в бане уборщицам платят чуть больше, и эта пара вырученных тысяч ей очень важна: дома, на Украине, осталась больная мать, которой постоянно нужны дорогостоящие лекарства.