Роузуотер

– Это он сказал тебе не пользоваться фамилией?

– Нет, это была моя идея.

– Как тебе это сходит с рук в банке? – Она скрещивает ноги и делает глоток. В ее движениях чувствуется гибкость, призрак спортивных тренировок.

– Что вообще Бола тебе обо мне рассказала? – спрашиваю я.

Она смеется:

– Сказала, что знает парня, который мне подойдет. Симпатичный, одинокий, с приличной работой и не козел. Похоже, она понятия не имела, есть ли у нас что-то общее, и не заморачивалась этим.

– Ты знаешь, чем я занимаюсь в банке?

– Борешься с мошенниками? Занимаешься «нигерийскими письмами», как Бола.

Искушение заглянуть к ней в голову очень велико, но я не поддаюсь. Это одна из причин, по которой я не хожу на свидания. Побывав в ксеносфере, привыкаешь к быстрым знакомствам. Моментальный скан – и ты узнаешь, что у стоящего перед тобой человека есть вторая жена или тайный порок. Обычно, как это происходит у всех нормальных людей, двое раскрываются друг перед другом постепенно и с оговорками, однако это необходимо для настоящих отношений. Терпение.

Автоматная очередь на несколько секунд перекрывает музыку, и Аминат вздрагивает.

– Выбраковка, – говорит она.

– Расскажи о себе, – предлагаю я. Мне реаниматов не жалко, но что-то в ее голосе подсказывает, что ей – да. – Откуда ты знаешь Болу?

– Она моя невестка.

– Ты сестра Деле?

– Нет, ее первого мужа. Доминика.

– О? Я не знал, что она уже была замужем.

Она поднимается, идет к шкафу и возвращается с одной из тех цифровых фоторамок, в которых изображения меняются каждые несколько секунд. Эта показывает по кругу фотографии одного и того же мужчины в разных местах и ситуациях.

– Это Доминик Аригбеде, – говорит она. – Был.

Он худой, даже тощий, щеки впалые, как у человека, с рождения страдавшего нехваткой веса, а не изможденного голодом или больного. Кожа довольно светлая, как у Аминат. Глаза теплые и выразительные. Вот он получает какой-то диплом. Вот он в костюме. Вот он женится на мучительно юной Боле.

– Когда они разошлись?

– Они не расходились. Он умер.

– Мне очень жаль.

Она пожимает плечами и забирает у меня рамку.

– Иногда он мне снится. Всегда просит передать Боле, чтобы она его навестила.

– А ты?

– Что я?

– Ну… почему ты не замужем? Ты так хорошо разбираешься в обуви и… эм… у тебя восхитительная грудь.

– Боюсь, я просто обычная разведенка. Моему бывшему захотелось более плодовитую жену.

– И снова прости. Я сегодня выбираю неудачные темы.

– Не надо извиняться. Он щедрый. Я получила дом и приличную сумму денег. Это дает мне много возможностей. А что насчет тебя?

– Я никогда не был женат. Не сложилось.

– Дети?

Я покачал головой.

– Почему?

– Так уж получилось.

– А что говорят твои родители?

– Не знаю. Я с ними почти не общаюсь.

– Можно спросить, сколько тебе лет?

– Больше сорока, меньше пятидесяти.

– А почему у тебя нет фамилии? Ты преступник? Ты опасен?

Заговорщический тон, поднятая бровь. На висках линии вмятин, выдающие, что она носит очки.

Я подхожу к ней.

– Я не опасен.

Она встает.

– Посмотрим.

Пока мы занимаемся любовью, мокрые и голодные, кетоконазол стирается, и я воспаряю в ксеносферу.

Я еще двигаюсь, когда замечаю бабочку. Молару.

Она смотрит на меня, медленно помахивая крыльями, и усики ее время от времени подрагивают.

Улетай, мысленно говорю я ей.

Она не улетает.

В миг моего оргазма она расправляет крылья, и весь мир заполняется черно-синим узором.

Глава четвертая. Лагос: 2032, 2042, 2043

Сложно объяснить, как это – быть сенситивом. Нет ни знамений при рождении, ни атмосферных явлений, ни благовещения о моем прибытии в мир. По всем меркам я обычный ребенок, с пятью пальцами на руках и ногах, потницей и молочными корочками.

Первый раз я чувствую что-то в восемь или девять лет, когда несусь по нашей улице, стараясь успеть домой до темноты. Хоть мы и живем в Лагосе, в моем квартале дети в безопасности. Неожиданно мне хочется осмотреть мусорный бак. Я не знаю почему. Я открываю его и нахожу младенца, девочку. Она в крови, завалена мусором, но жива, в сознании и спокойна. Смотрит на меня и моргает. Я достаю ее. Помню, что был поражен ее размерами и тем, как двигались ее ручки, словно что-то исследовали, и как все ее тельце вздрагивало каждые несколько минут.

Я хочу отнести ее домой и оставить у нас. У меня нет братьев или сестер, и для моего детского сознания это решение всех проблем. Я беру ее с собой, но по пути меня останавливает женщина в лаппе [10] и головном платке.

– Чей это ребенок? – спрашивает она обвиняющим тоном.

– Это моя сестра, – отвечаю я. И в этот момент малышка начинает всхлипывать.

– Вот это твоя сестра?

Девочка абсолютно на меня не похожа, да еще и грязная, так что подозрения женщины понятны, но только не мне, восьмилетнему.

– Да. Я несу ее домой.

– Как ее зовут?

– Ее… зовут… это самое…

– Это твоя сестра, а ты не помнишь ее имени?

– Я…

– Отдай мне ребенка.

Девочка начинает плакать, собирая небольшую толпу. Женщина отбирает ее у меня и начинает баюкать. Вскоре прибывает полиция. Когда я возмущаюсь, они отвешивают мне подзатыльник.

Я кричу: «Это моя сестра! Она моя, она моя!», пока мама не приходит забрать меня. Она думает, что я услышал детский плач. И она не злится на меня. Когда она говорит мне принять ванну, глаза у нее мягкие и влажные. Позже я узнаю, что служанка в одном из домов через несколько улиц от нас забеременела, прятала фигуру, родила и выбросила ребенка вместе с последом в мусорный бак. Слово «послед» я слышу впервые, и значение его узнаю с омерзением.

Время идет. Я расту.

В школе событий мало. Я не ненавижу ее и не люблю, ничем не выделяюсь среди других. Я не спортсмен, не умник и не крутой. Стараюсь не попадать в переделки. Почти не вижу дома отца, который все время на работе. Со временем эмоционально отдаляюсь от матери – мы не то что ненавидим друг друга, просто отрабатываем сыновне-родительские отношения. Со временем воспоминания всегда искажаются, но мне кажется, что отдаление начинается с малышки, которую я нахожу, но не могу оставить себе.

Мне семнадцать. В каникулы я подрабатываю на бумажной фабрике и думаю об университете. Работа офисная и скучная. Я моложе всех в этой конторе, и мое присутствие озадачивает остальных. Зарплаты хватает только на проезд и еду. Меня окружают старые, неинтересные люди. В моем офисе есть мужик, которому сорок лет!

Однажды я ловлю такси в Лагосе, на автобусной остановке на Икороду-роуд, я опаздываю на работу и собираюсь потратить деньги, которых у меня нет, как вдруг у меня появляется это чувство. Это словно дежавю, воспоминание о том времени, когда мне было восемь, но не совсем. Это словно знать, что два плюс два равняется четырем, хотя никто тебя этому не учил. Это уверенность, а не убеждение, так же как вера в бога – это убеждение, а вера в гравитацию – уверенность.

Мое тело, кажется, узнает об этом быстрее разума, потому что я ухожу с остановки. Семь минут иду вдоль Икороду-роуд. Останавливаюсь и жду семьдесят секунд, пока из такси выпархивает стайка студентов. Я забираюсь внутрь и называю водителю адрес, который никогда не слышал и куда ехать не собираюсь. Все это я проделываю спокойно.

Спустя пятнадцать минут и восемь секунд поездки я говорю водителю остановиться. Плачу ему и выхожу из машины. Останавливаюсь и осматриваюсь. Вижу уличных торговцев и бунгало типа «лицом-к-лицу». Дорога не асфальтирована, но, что странно, ям на ней нет. Каждая машина, проезжая, поднимает клубы пыли. Витрин и уличных фонарей нет.

Я остановился посреди улицы и направляюсь на север. Прибываю на перекресток в виде буквы «т». Улица Кехинде, а перпендикулярно ей – улица Аго. Я жду. Никто не пялится на меня и не интересуется, почему я стою столбом, а я не чувствую себя неловко.

10

Лаппа, или драпировка, – традиционная одежда из красочной ткани.