Ангел для кактуса

Я ставлю кактусы один к другому на последнюю свободную полку — на третью, которая, если подойти с улицы, располагается в витрине на уровне глаз, — и время от времени бросаю взгляд в сторону черного "Рейндж-Ровера". Мне неинтересно, что происходит внутри салона, меня в принципе напрягает его присутствие.

Наконец он уезжает. И тогда я отодвигаю от себя коробку с суккулентами, разуваюсь, забираюсь с ногами на подоконник и усаживаюсь в «позу лотоса». Таким поведением я провоцирую маму, потому что ее затянувшееся молчание — а оно продолжается ровно с того момента, как мама отогнала свою машину во двор и вернулась обратно в магазин, — мне не нравится. Я кладу расслабленные руки на колени и нарочито сосредоточенно втягиваю носом воздух.

Это срабатывает.

— Не выгибай поясницу. Держи спину прямой, — морщится мама.

— Почему я должна так делать?

— Потому что так правильно.

— Правильно было бы взять с него деньги!

— Лина, — теперь мама не смотрит на меня, она продолжает собирать высокую каркасную стойку для больших кашпо, — у Алексея есть машина и желание помочь. Он сам привезет недостающие растения, в то время как я буду спокойно заниматься магазином.

Я понимаю, что мама права, но не могу так просто сдаться:

— А если он опять что-нибудь испортит?

— Что значит «опять»? Ты слишком предвзято к нему относишься.

То есть своей самодовольной ухмылочкой он уже успел очаровать маму?

Я снова жадно втягиваю ноздрями воздух:

— По его милости мы лишились лучших сортов пахифитумов, а ты так спокойно об этом говоришь! А вдруг…

— Надеюсь, «а вдруг» не случится, потому что ты все проконтролируешь, — режет мои доводы мама.

— Кто? Я?

Я спрыгиваю с подоконника, точно попадаю обеими носками в кеды и, стоптав задники, спешу в противоположный конец магазина, чтобы заглянуть в глаза несправедливой карательнице. Но мама таковой себя не чувствует, даже в лице не меняется, когда я, стоя в шаге от нее, всем своим видом выражаю несогласие.

— Можешь считать Алексея всего лишь помощником на колесах, если тебя такой вариант больше устраивает, — ровным голосом сообщает она. — Хочешь взять под контроль закупку — пожалуйста!

Кажется, мама не понимает, что меня переполняют отнюдь не положительные эмоции.

— Но…

— Но я не стану возражать, если ты доверишь эту миссию Алексею.

Что-о-о?

— Ну уж нет! — фыркаю я.

Этому супчику даже клочок бумажки доверить страшно! Кошусь на начерканные им кривоватые цифры, которые изуродовали белое поле, и, пытаясь справиться со своим негодованием в одиночку, возвращаюсь к полке с растениями.

Передвигаю туда-сюда крошечные кашпо с их постояльцами и никак не могу отделаться от навязчивой мысли: как-то слишком легко он расстался со своим паспортом — сбегать от ответственности, вероятно, не собирается. Да и вообще… что ему стоит спустить хоть пару десятков тысяч и свой и без того бестолковый день на новое «экзотическое» развлечение? Вряд ли когда-либо он имел дело с кактусами. Новые впечатления, смеха ради, позерство — дополнительный повод самоутвердиться. И почему некоторым все достается с легкой руки, из ничего, а другим даже непосильным трудом всю жизнь приходится топтаться на одном месте?

Когда эхиноцериусы и астрофитумы заполняют собой все отведенное им пространство, я выхожу из магазина на улицу, чтобы оценить общий вид витрины со стороны. Из раскрытых дверей «Пицца-рай» помимо музыки до меня доносится умопомрачительный запах свежемолотых зерен кофе, и я не могу сосредоточиться на работе. Мой желудок предательски скулит, поэтому я возвращаюсь внутрь с четким пониманием того, что мне срочно необходимо перекусить. А лучше плотно поужинать. Или пообедать? Хотя правильнее будет сказать «позавтракать», несмотря на пять часов пополудни. Но прежде, чем взять деньги и рвануть за кофе и пиццей для себя, а заодно и для мамы, я пытаюсь втиснуть в компанию цветущих кактусов еще и парочку маммилярий. А потом вспоминаю про «счастливчика», чудом не погибшего под колесами машины-убийцы. Беру его в руки, еще раз тщательно осматриваю и вскоре убеждаюсь, что с «парнем» действительно все в полном порядке.

Странно, я всегда считала опунции «девочками», а он, оказывается, «парень». Улыбаюсь невольно и помещаю его строго по центру. А потом делаю пару шагов назад.

— Ну как? — обращаюсь к маме, продолжая сиять, будто сделала нечто невообразимое.

Мама скептически щурится, но через пару мгновений ее наигранное недоверие бесследно растворяется.

— По-моему, чудесно, — улыбается она.

— Тогда закрепим результат перекусом?

— Неплохая идея.

Я беру деньги и с предвкушением безграничного счастья выпархиваю на улицу.

И вот передо мной пицца и заветный стаканчик с латте. Его пенная шапочка щекочет мне нос, и я блаженно улыбаюсь. Не спеша пережевываю свой кусок, наслаждаясь сливочным вкусом сыра и приятной теплотой внутри себя, и, в конце концов, торжественно произношу:

— Никогда ничего вкуснее не пробовала!

Конечно, я лукавлю. Но сейчас мне так хорошо, что даже сидя на полу среди коробок, а не в подушках на мягком диване, я не ощущаю никакого дискомфорта. И внутреннее напряжение, если внимательно прислушаться к себе, куда-то подевалось. Его больше нет. Но я прекрасно помню, что оно было.

Я тянусь к папке с накладными, в которых указаны наши поставщики, и как бы случайно задеваю оставленный «для спокойствия» паспорт. Мне любопытно взглянуть на развороты, особенно на личную информацию его владельца, но прикоснуться к нему без веской причины не могу — мама тут же заподозрит неладное. Поэтому для начала я хватаюсь за перепутанные провода, выискиваю среди них нужные, собираясь подключить принтер, и только после того, как незаменимый офисный помощник подает свой «голос», с напускной брезгливостью поднимаю с пола вожделенный документ в строгой обложке, на которой нет ничего лишнего, кроме маленькой эмблемы кожевенной мастерской.

Мама смотрит на меня с удивлением, и мне приходится объяснять:

— На всякий случай сделаем ксерокопию.

— Зачем это?

— Ну, мало ли…

Мама хмыкает:

— Если ты закончила с витриной и не знаешь, чем заняться дальше, я предлагаю тебе вернуться к вопросу недостающего ассортимента.

Но я, кажется, ее не слышу. Я уже открыла чужой паспорт и глупо пялюсь на цветную фотографию, мысленно раздражаясь, что этот фрукт даже на стандартной карточке три на четыре умудрился получиться естественным — таким, каков он есть на самом деле. Все с той же коронной улыбочкой, смеющимися глазами. И волосы уложены так же небрежно, как и сегодня. Он прошлым летом поменял паспорт — везет! А мне еще два года до смены своей неудачной фотографии, на которой я не тяну даже на четырнадцать — третий класс, вторая четверть. А вообще, я всегда так получаюсь.

— Нет, нет, — бормочу я.

А сама продолжаю изучать его портрет досконально. Хотя, что там можно изучать? Глаза, как глаза — серые вроде. Нос, как нос. Брови, как брови — тоже, кстати, смеются. Стрижка в стиле Крида — признак нарциссизма. И легкая небритость все из той же оперы. Ненавижу! Потому что, дьявол его подери, ему все это идет!

Мама посматривает на меня из-за стойки. Я перехватываю ее взгляд — кажется, меня застали с поличным — и спешу отправить паспорт в сканер. Нажимаю кнопку «пуск», и легкий гул заглушает очередной вопрос в мою сторону.

— Я тебя не слышу! Сейчас, минутку!

Но минутка оказывается слишком короткой.

— За сенполиями лучше ехать сюда, — мама достает из файла прайсы одной крупной оранжереи, — на месте посмотришь и определишься с количеством и позициями. А на пахифитумы и эхеверии можно оформить заявку прямо сейчас, на сайте. И я советую тебе не терять времени.

Она видит, что я веду себя глупо, но не собирается мне подыгрывать. Мама серьезна, как никогда.

Я сдаюсь и измученно вздыхаю:

— Может, все-таки завтра?

Как представлю, что снова придется быть скованной напряжением. Все эти взгляды свысока, усмешки…