Margo_Poetry

Входная дверь крохотного магазинчика на окраине тихого городка с громким стуком ударилась о стену; на пороге возник слегка покачивающийся хмурый мужчина, который, не удостоив вниманием разволновавшегося при его появлении кассира, нетвердой походкой направился к стойке с алкоголем. Грязными пальцами он скользил по бутылкам, со звоном передвигая их в поисках самого дешевого пойла. Полненький продавец, обмакнув белоснежным платочком выступивший на лбу пот, нервно сглотнул, начав бубнить себе под нос давно уже заученное правило – продажа спиртного после девяти вечера строго запрещена.

- Зараза, - прохрипел посетитель, едва не уронив одну из бутылок на вычищенный до блеска пол. Небрежно поставив ее в ряд другой тары, он отыскал, наконец, то, что нужно, и двинулся к кассе, сунув одну руку в карман серого пальто. На прилавок посыпалась мелочь, которой в общей сумме не хватало даже на половину содержимого поллитровки, но мужчину это не смущало. Поставив рядом бутылку, он принялся рыскать по другим карманам, еще больше нервируя этим кассира.

- Мы не продаем… Мы… Уже поздно… - залепетал кассир, с каждой запинкой все больше теряя уверенность в себе и в том, что посетитель его послушает.

- Че ты там бубнишь? – не глядя на продавца, грубо поинтересовался мужчина. На миг его лицо озарила улыбка, когда он вытащил из кармана изрядно смятую зеленую купюру. – Тут еще сдача будет, - придирчиво добавил он, вновь хватая бутылку и запихивая ее во внутренний карман пальто.

- Мистер Диксон, по распоряжению мэра мы… В такое время… в общем… не продаем… алкоголь, - заикаясь, пролепетал кассир.

- Какое время? – нахмурился Диксон, крепче прижимая к себе заветную тару.

- После… девяти, - вымолвил продавец, начиная понимать, что и в этот раз мужчина нагло проигнорирует любые его слова. Хорошо еще, если Диксон не попытается бежать, как уже сделал однажды – только сбил стойку с газетами да чуть не разбил стекло на двери. И ведь сколько раз уже с ним разговаривать пытались все, кому не лень – да что толку-то? Если ему выпить припрет, так он и ночью может заявиться, и ничьи распоряжения его волновать не будут.

- У меня сын родился! – отчего-то очень злобно заявил Диксон, отступая к выходу. – Такое событие нельзя не отметить!

Позабыв даже про сдачу, мужчина чуть ли не пулей вылетел из магазина. Продавец издал протяжный стон, в очередной раз зарекаясь как можно скорее завязывать с этой неблагодарной работой. И ведь надо было устроиться именно сюда, в единственное место во всем городе, куда смеет соваться Диксон! Этому мужику еще и тридцати нет, а он уже на все сто процентов оправдывает свою фамилию, идя по стопам отца и дяди. Те двое, даже не справив порог сорокалетия, оставили этот мир по нелепой случайности. Хотя подробностей кончины сразу двух охотников никто не знал, поговаривали, что поубивали они друг друга сами во время очередного своего запоя.

Лачуга Диксонов представляла собой какой-то отдельный мир со своими законами и обычаями. Заросший по самое колено сорняками, каменистый участок за чертой города был тем местом, которое следовало обходить стороной даже при ярком солнечном свете. Единственным постоянным гостем в том месте был местный шериф, который после смерти самых заядлых правонарушителей стал захаживать туда все реже и реже. Бенджамин, как единственный представитель своей фамилии, вел себя на удивление тихо, хотя с бутылкой расставался редко, и в то время, когда это происходило, обязательно ввязывался в какие-нибудь неприятности.

Удивительно, что этот запойный пьяница умудрился обзавестись супругой. Катерина и сама была из неблагополучной семьи – не знавшая никогда семейного уюта и покоя, женщина каким-то неведомым образом столкнулась с Беном, который показался ей весьма хорошим человеком. Возможно, несчастливая юность и стала тем общим, что объединило этих двоих под одной крышей, да только длилось все это совсем недолго.

Катерина к алкоголю не прикладывалась, и даже какое-то время пыталась отучать мужа от столь пагубной привычки. Диксон весьма доходчиво объяснил супруге, что ни от каких привычек он отказываться не собирается, и женщина перестала поднимать эту тему. Все еще сохраняя в своей душе мечты о счастливой семье, большом доме и обыкновенных радостях, не доступных для нее и Бена, Катерина продолжала влачить жалкое существование с Диксоном, так и не решаясь менять что-либо в своей жизни. К тому же, она стала зависима от сигарет, и в доме постоянно витал сизоватый дым, которым пропитались все вещи и даже мебель.

Рождение первенца, да и к тому же мальчика, словно подарило Катерине немного сил, чтобы продолжать цепляться за жизнь и пытаться что-то в ней поменять. Бенджамин вообще не проявлял никаких чувств к ребенку, словно ему было все равно, что это за вечно орущий младенец, и что он вообще делает в этом доме. Катерина, как умела, растила мальчика, и хотя мать из нее была совершенно никудышная, маленький Мэрл рос на удивление здоровым и крепким.

Мальчик рано понял, почему его семья не такая, как все, и что его самого в жизни ждет очень мало хорошего. Большую часть времени он был предоставлен сам себе, шатаясь до поздней ночи по лесу вокруг дома, прыгая по шпалам на заброшенной железнодорожной станции и иногда копаясь в сарае отца, где тот хранил старый хлам, передающийся Диксонами из поколения в поколение. Там были и нескольких видов ружей, охотничьи куртки, сапоги и шапки, пахнущие плесенью шкурки каких-то мелких зверьков, покрытый ржавчиной капкан с засохшими каплями крови на затупившихся зубцах, большой чемоданчик с ножами самых разных размеров, кипы пожелтевших от старости газет и еще столько всего, что Мэрл так и не успел разобрать за время своего беззаботного детства.

Самыми яркими воспоминаниями были его дни рождения – не такие, как у всех остальных детей, но мальчику не с чем было сравнивать. Катерина не пекла торты и даже не покупала ничего такого – Бен считал это пустой тратой денег, которых в семье и так постоянно не хватало, - она даже старалась скрывать от мужа тот факт, что у их сына раз в год наступал особенный для него день. Впрочем, старшему Диксону вообще до этого не было никакого дела, он предпочитал уходить на охоту, когда жена вдруг принималась наводить в доме порядок. И хотя отмыть истертый до самого основания линолеум было уже невозможно, как и вычистить изо всех щелей забившийся туда за долгие годы сигаретный пепел, Катерина возила метлой грязь из угла в угол, пока муж не уходил в свой лес. А потом вытаскивала из своего тайника в пыльном чулане самодельный подарок и вручала его сыну.

В самые первые года это была одежда, отданная Катерине кем-нибудь из знакомых. У Мэрла никогда не было новых вещей, и мальчик порой с завистью смотрел, как из магазинов выходят его довольные сверстники, которым родители купили очередную обновку. Когда мальчику стукнуло четыре года, Катерина подарила ему ловец снов. Крохотная безделушка без труда умещалась на ладони. Мэрл провел всю ночь, рассматривая тоненькие ниточки, бусинки и перья в лунном свете, испытывая восторг от того, что теперь у него было что-то, принадлежащее только ему одному. Не какие-то там старые сломанные игрушки, которые надоели их прежним хозяевам и которые отец всегда выбрасывал, когда Мэрл забывал их вовремя убирать. Ловец снов был чем-то особенным.

На пятилетие он получил от матери серебряный крестик на тонкой бечевке. Посадив сына на колени, Катерина очень долго рассказывала ему о Боге, о том, что всем людям надо во что-то верить и быть послушными, и тогда с ними обязательно случится что-нибудь хорошее. Свою наивную веру она передала Мэрлу, который долгие годы не снимал этот подарок и в самые трудные времена всегда обращался к Богу.

А когда до очередного праздника оставалось всего несколько недель, на свет появился еще один Диксон. Бережно прижимая к себе крошечный пищащий комочек, который был младшим братом Мэрла, Катерина в очередной раз обливалась слезами, говоря себе, что скоро все обязательно изменится. Что именно и как скоро, Мэрл никогда не понимал и спрашивать не решался. Он уже давно понял, что в этой семье вопросы задавать не принято; лучше помалкивай, чтобы не схлопотать лишний раз ощутимую затрещину от вечно недовольного отца.