Кинжальный огонь
(Рассказы)

Курсант нашёл заросшую тропу и полез в глубь кустарника, раздвигая колючки. Женщина увидела, остановилась в изумлении и стала кричать:

— Молодой человек! Не ходите туда, там немецкие мины стоят и змей много… Никто туда не ходит!

— Но ведь здесь был посёлок?

— О, когда это было! Был посёлок, да сплыл! Говорят, фашисты сожгли, ни одного сарайчика не оставили… Ходят разные слухи…

— А вы давно здесь живете?

— Недавно, после войны приехали, — она махнула рукой и на ходу бросила, — туда никто не ходит.

Курсант постоял, задумался: «Зачем же мины, если посёлок сожжён? Враки всё это». Ему очень хотелось найти какие-либо признаки жизни людей: «Там была старая груша. Когда-то ребята трясли её. Доставалось лакомство и козе, и поросёнку. Неужели и её нету? Быть этого не может!» Он поправил вещмешок, забросил шинель на плечо, чтобы не мешала, и решительно полез в заросли. Колючки кустарников хватали за сапоги, цеплялись за брюки и гимнастёрку. Настырный, пролез-таки чащобу! Вышел на более свободное место, дошёл до клуба и увидел сгнивший деревянный тротуар. Клуба не было, а то место, где он стоял, поросло бурьяном. Но «тротуару» добрался до своего дома, вернее, места, где раньше был дом. Здесь, на развалинах, росли паслён, лебеда, одичавшие помидоры и дурман с колючими коробочками. Вокруг стеной стоял высоченный чертополох — не пройти! Пустырь выглядел диковато и неприветливо. А вот и старая груша! Полузасохшее дерево с чахлой кроной ещё плодоносило: на уцелевших ветках висели ярко-жёлтые плоды. Груша выжила, перенесла пожар войны, постарела, но, как могла, боролась за своё существование. Садика не было, и грядок, где росли цветы, совсем не видно. Лёша остановился. Он переживал за судьбу уютного уголка. Встал посреди останков своего дома. Наверняка вот здесь были ступеньки веранды, где он играл с Анатолием в шахматы, где украдкой читали «Воскресение» Толстого, о судьбе несчастной Катюши Масловой. Галерин снял фуражку, постоял, расстегнул ворот гимнастёрки и присел на подгоревший пень. Он скорбел: «Отчий дом, что с тобой сталось! Где ты, уголок моей юности, где садик, в котором были цветы, душ и малинка?..» Ему представилась картина пожарища. Горели жилые дома, горело всё, что было в доме. Горели люди… Они выскакивали ночью из огня и отчаянно кричали, спасаясь от гибели… Это немцы при отходе с Северного Кавказа сжигали посёлки и хутора. Отход оккупантов осуществлялся продуманно, по плану: дома обливали горючим, поджигали ночью, когда люди спали. Всё делалось по единому сигналу, чтобы деревянные строения вспыхнули разом. Тот, кто растерялся, сгинул в пламени пожара. Никто горевших не спасал и некому было тушить пожары…

Глубоко вздохнув, сержант Галерин вспомнил Польшу. Там тоже при отходе немцы оставляли в деревнях факельщиков и поджигали всю деревню сразу. Значит, тактика фашистов при отступлении была всюду одинаковой…

Неожиданно курсант увидел меж сапог серую гадюку. Потревоженная тварь уползала и не думала кусать, но Лёшка вскочил, как ужаленный, и невольно потрогал зад. Он прекрасно знал, что гадюка не нападает на человека, она лишь защищается, если наступят на неё. Однако, инстинкт самосохранения сработал раньше сознания. Наблюдая, как змея уползает в заросли, Галерин подумал: «Надо, пожалуй, уходить отсюда… Прощай, мой дом родной. Прощай, старая груша. Где же теперь искать Иваньковых?»

Человек в солдатской форме выбирался из лабиринта зарослей на дорогу, обратив на себя внимание прохожих сельчан: «Не рехнулся ли этот военный?» Но Галерина никто не мог понять: никто не знал, что у него на душе творится. Он отряхнул брюки, осмотрелся. До самой плотины беспорядочно громоздились ветхие хибары. Люди, бежавшие от пожара на Золотой Горе, вынуждены были наспех поселиться где попало. Они построили себе временные «фанзочки», чтобы укрыться от непогоды и перезимовать. Жить-то где-то надо было. Вот и налепили под горой настоящий «шанхай». Между маленькими домишками не было ни улиц, ни переулков. Лишь узенькие тропинки приводили людей к своим «хаткам». Так погорельцы пережили всю войну. Алексей увидел, что многие и сейчас живут в этих лачугах.

Слева от дороги Галерин заметил вросшее в землю облупленное строение без крыльца, напоминающее сараюгу, у входа в которую копошилась горстка людей. «Да ведь это сельский магазин», — едва узнал его наш путник. Он помнил, что рядом с магазином была школа: «Неужели это она?!» Какой-то хилый хлев с фанерными окнами. Дорожки к нему заросли, крыша продырявлена, из стен торчит дранка. Теперь там тарный склад сельмага, да пристанище голодных крыс. Унылая тоска охватила душу курсанта: «И я здесь учился? Не верится просто!» Он прошёл через десятки городов Европы, но такого запустения нигде не видел. Куда идти, кого спросить, где искать следы пятилетней давности?

Наконец, Алексей зашёл в сельмаг, поздоровался:

— Скажите, пожалуйста, знаете ли вы кого-нибудь из старых жителей посёлка? — обратился он к продавцу. Женщина немного смутилась, увидев военного паренька, и быстро заговорила:

— Вам кого нужно, молодой человек?

— Я ищу семью Иваньковых, до войны на Золотой Горе жили. Не слыхали таких?

— Ой, нет! Я недавно здесь работаю, не знаю…

Любопытная старушка вмешалась в разговор:

— Я знала Иваньковых! Иван на пекарне работал. Жили Иваньковы, жили, да кудай-то уехали. У них дом сгорел, сожгли их дом фашисты… А ты кто? Не сыном ли им будешь?

— Нет, не сын… А куда уехали, не знаете?

— Не знаю, верно не знаю, но кажется, говорили, на греческий хутор убежали, в Хартыс, за перевал, кажись, подались. Тогда кто куды разбегался, когда посёлок горел. О, что было здесь, страху пережили сколько, не дай Бог… Людей много погибло, детишек жалко…

— Спасибо, бабуля! Я пошёл в Хартыс! До вечера дойду, успею. До свидания!

— Постой, сынок, возьми, вот, кукурузку, принесла продавать, только что сварила, ещё горяченькая, по рублю штука, бери, сынок.

Алексей с удовольствием выбрал четыре початка душистой кукурузы, попросил соли, завернул еду в полотенце и положил в вещмешок. Он с поезда кроме груш и слив ничего не ел, и теперь почувствовал сильный голод.

Чтобы попасть в затерянный в горах хуторок Хартыс, надо пройти через перевал километров десять. Сначала подъём по лесной тропе, а потом спуск по крутому скалистому склону до горной речки, а там, через табачные плантации, недалеко Хартыс.

Курсант уверенно зашагал. Он помнил дорожку с юных лет. Туда ватагой ребят ходили за бергамотами — грушами, каждая величиной в два кулака. Одну-две съешь — уже наелся.

Галерин шёл в горы один, без страха. Родной край его не пугал. Наоборот, он шёл с наслаждением, пожёвывая бабкину кукурузку. Всё кругом сильно изменилось. Иногда казалось, будто он здесь никогда не бывал. Но сомнения быстро исчезали, когда находил знакомые приметы. Уже минули грушняки и кизиловые заросли, кончились орешники и белобрысые грабы. Стали всё чаще попадаться дубы и чинары. Алексей вспоминал: где-то здесь в ущельях каштаны осенью собирали, и дикий виноград на дубах рос. Как змея опутает ствол и расстелется на ветвях по всей кроне. Мелкая лоза обильно увешана чёрными гроздями. Залезали на такой дуб всей гурьбой. Куда ни повернёшься — всюду виноград! Мелкий, костистый, но очень сладкий. Набивали полную пазуху и всю дорогу поплёвывали косточками. За каштанами ходили с опаской — конкурентов много: то кабаны дикие со страшными клыками могли встретиться, то медведь заревёт — волосы дыбом встанут. Набирали — сколько унести сможешь. Крупные, как грецкие орехи, коричневые, блестящие, словно их отполировали. Красивая сердцевидная форма радовала глаз. Сырой съешь — сладкий, вкусный. Сваришь — рассыпается, как картофель — объедение. Некоторые жарят — это ещё вкуснее.

Подъем в гору казался бесконечным. Галерин устал, присел на валёжину передохнуть. Огляделся по сторонам. Какая здесь благодать! Сколько в этом лесу желудей, орехов, фруктов и ягод! И весь этот дар природы нетронут, как в первозданном виде. Для лесной живности — блаженство! Вот, например, буковые орешки «чинарики» — поджаришь, из них жир выделяется, становятся масляными. Очень вкусные!.. Местные ребята время летом зря не теряли. Васька Прошин — заядлый кротолов. По тысяче шкурок за сезон заготавливал. Трудолюбивые хозяева по тридцать-сорок мешков сушёных груш и кисличек в сенях хранили. Зимой сами ели, кабанчика кормили и корове по ведру компота скармливали… Вспомнил, как хуторяне отцу странного кабанчика подарили. Большая крыса — да и только! Это свинка-матка от дикого кабана нагуляла. Дед того кабанчика выхолостил, клыки плоскогубцами отломил, а дикарь — есть дикарь! Как даст рылом — любого свалит. Кормили его на убой кукурузной кашей, а пойлом был компот грушевый. Сало выросло на хребтине — в ладонь! Кукуруза здесь растёт до трёх метров, и початки крупные. Земля хорошая, не кислая… Нет в стране богаче края, чем Северный Кавказ. Полюбил его Лёшка всей душой… А странно всё же — люди из этого рая разбежались: работы нет — нет денег, детей учить негде… Здесь бы фруктоперерабатывающие заводы понастроить и жильё людям дать! И тогда — даёшь компоты, мармелады, повидла и конфеты всякие! Но пока ничего этого нет! Все дары природы гибнут на глазах. В дело идёт не более одного процента…