Страница 17 из 41
Моя тетя еще в юности вышла замуж за жителя Вологодчины, и он увез ее за собой в это самое место, куда его назначили на должность директора школы. Тетя Риса работала здесь же учителем русского языка и литературы, как и моя мама. И так — до самой старости. Уже не стало дяди Вани, и его жена последние пять лет жила одна, а лет ей было восемьдесят четыре. Она была старшей из сестер, моя мама младшей и разница в возрасте составляла девятнадцать лет.
Дом, когда-то с любовью выстроенный для семьи директором школы, до сих пор оставался крепким. Я залюбовалась им, когда мы с Вовкой зашли во двор. Окна, которые в северных избах делали маленькими, экономящими внутреннее тепло, здесь поставили на южный манер — широкими и светлыми. Крышу незадолго до своей смерти дядя Ваня перекрыл металлочерепицей веселого вишневого цвета. Она хорошо смотрелась со светлыми серыми стенами. Дом был поставлен на высокий деревянный фундамент, обработанный чем-то темным, скорее всего — масляной отработкой, а к входной двери вели несколько ступеней, защищенных навесом.
Я обвела взглядом поросший низким клевером двор, большой куст черемухи у стены, пару рябин, дорожку из смородиновых кустов, колодец, который был уже не нужен — к домам не так давно провели воду. А еще — газ, тут поселку просто повезло — крупная ветка газопровода проходила где-то рядом. Так что теперь не нужно было топить дом дровами, внутри стоял двухконтурный котел, обеспечивающий и тепло и горячую воду. Все это я знала из наших с тетей телефонных разговоров. Вовчик затоптался рядом, и я успокоила его:
— Здесь тебе не будет скучно. Вон там, за домом — речка. Только одному туда ходить нельзя, запомни это, пожалуйста. Мы будем ходить туда вдвоем — сколько ты захочешь. Будем купаться и ловить рыбу, загорать и кушать клубнику. Зайка моя, нигде во всем мире нет такой вкусной клубники, как северная. Ты будешь бегать в одних трусиках и загоришь, как негр. А еще — будешь ходить босиком, это очень полезно для здоровья. Я здесь когда-то тоже проходила все лето босиком, — улыбалась я, с удовольствием оглядываясь вокруг.
— Все будет, как скажешь, — раздалось от двери с улыбкой. Мы с сыном оглянулись и увидели тетю. В легком спортивном костюме и цветастом фартуке поверх него, она стояла в дверях. Мне показалось, что она совсем не изменилась с тех пор, как гуляла у меня на свадьбе. Совсем седая, чуть полноватая, низенькая, она гораздо лучше смотрелась бы в юбке. Но сейчас такое время… люди одеваются, как им лучше. И даже старушки в деревнях носят спортивные костюмы, потому что им это удобно и что тут поделаешь?
— Заходите уже, Анечка, что вы там встали? Ну, дружочек, иди сюда — знакомиться будем, дай я тебя обниму… большой, просто огромный стал! На фотографиях не видно. А что же ваш папка, где он сам? Аня, где твой Андрей, не смог приехать?
— Папка с нами больше не живет, — вдруг выдал сын и я обмерла. Растеряно глянула на тетю и кивнула головой — все так. Она не стала расспрашивать об этом. Мы с сыном вошли в дом, разместились в большой и светлой комнате, переоделись и умылись с дороги, потом кушали суп и шанежки, пили чай с молоком.
Я рассказывала, как мы доехали, а из головы все не шло — за своими переживаниями я совсем выпустила из головы малого. Нет, я не забросила его, не перестала уделять внимание. Мы играли с ним в игры, читали книжки, обсуждали важные садиковские дела, но я как-то упустила из виду, что он взрослеет. Он уже очень многое понимал, а мы с Андреем все продолжали считать его маленьким и по-детски глупеньким. А он многое понял сам. Сердце мучительно сжалось, когда я представила как он сам, безо всяких объяснений и помощи с нашей стороны, осмысливал и делал выводы своей маленькой светлой головкой. Как тяжело ворочал он в ней свои детские мысли, пытаясь понять — что происходит в нашей семье, почему папка больше не приходит с работы? Почему мамка скулит по ночам, а его из сада часто забирает чужая тетя?
— Вовочка, — запоздало сорвалась я, когда мы уже поели, и упала перед ним на колени, обнимая маленького мужичка под спинку и заглядывая ему в глаза:
— У нас все будет хорошо, вот увидишь. Папка просто очень занят на своей проклятой работе. Она… очень трудная, сынок. И он может вырваться оттуда только на выходные. Он страшно скучает по тебе, он говорил мне об этом. И он всегда просто бежит к тебе, как только… его отпустят. Он очень любит тебя. Вовка! Вовка, ты что? Не плачь, зайка, не нужно реветь! Ты мужик или кто?
— Я не буду, — шептал, всхлипывая, сын, — а-а… где тут речка? Ты говорила…
— А я сейчас покажу тебе, да, теть Рис? — подхватилась я на ноги, вытирая глаза.
— И ты не плачь, — снова прошептал он, — ты громко плачешь.
И опять горько скривился, а мне уже хотелось не просто плакать, а выть и орать дурным голосом! Чертова идиотка, думающая только о себе! Папа на работе, папа по командировкам… Мать года! Голос жалко дрожал, когда я говорила ему:
— Громко больше не буду. Но совсем не плакать не получится. Для чего-то же сделаны слезки в глазках?
— Да-а? — удивлялся мой маленький бестолковка.
— Да — для того, чтобы увлажнять глазки.
— Мы с тобой увлажнили? — интересовался он, вытирая мне щеки.
— А то! Так мы пошли на речку? — повернулась я к замершей за столом тете.
— Идите… Только сегодня мы с тобой поговорим, Аня, — сказала она и стала убирать со стола, махнув рукой на меня: — не надо, я сама, а вы сходите. Клубники, правда, еще нет. Ты же знаешь — она ближе к середине месяца… но вы поищите там в кустиках. Может, нашему мальчику повезет и где-нибудь уже выглядывает розовый бочок?
ГЛАВА 17
В тот же вечер мы и поговорили. Тетя выслушала все, что я ей рассказала. Я думала, что дальше она озвучит свое виденье ситуации, ждала от нее какого-то совета, надеясь в глубине души, что он как-то поможет мне. Но она повздыхала, поинтересовалась — а знают ли родители? Покачала головой и предложила закругляться с посиделками и ложиться спать. И я осторожно поинтересовалась:
— И ничего не скажете?
— Я, Анечка, совсем его не знаю, что я могу сказать?
— А вобще… про все это?
— Так, а что тут обсасывать, если толком ничего не знаем? Оно тебе нужно? Легче станет?
— А о чем там знать? Ну… да уж — точно не станет.
— Вот и все. Я в любом случае на твоей стороне — права ты там или нет. Потому что ты моя. И Вера с Юрой тоже будут. Но ты правильно не сказала им — пусть уже у вас все до конца прояснится. Потому и не поехала домой?
— Потому и не поехала. У мамы последнее время высокое давление.
— Сюда бы их… Я вот думаю — а не позвать ли их на недельку? А там и задержатся… на месяц, а то и два. Два года их не видела. Вовчика попросим молчать, про мужа скажешь — работает.
— Я не знаю, — растерялась я, — это вам решать. Я только «за». А что прояснится, теть Рис, если мы разводимся?
— Ну… он же объяснил, как относится к этому. И почему ты исключаешь, что и на самом деле — по его пониманию это такая жертва с его стороны?
Я уставилась на нее. Может, это я не понимаю чего-то? Чего-то настолько элементарного, что очевидно другим? Протянула издевательски:
— Вот уж зашиби-ись… спать с чужой бабой при живой жене… удобная какая жертва. А вам не кажется, что в этой ситуации главная жертва — Вовка?
— Как скажешь, я же говорю — я за тебя. Я тут говорила про Веру и ее болячку… место у нас тут особое, Ань. Сакральное место — слышала про такое?
— Я не верю в мистику, — качала я головой, отворачиваясь. Не ожидала от нее — жертва…
— А нужно верить, потому что она есть. Ее даже увидеть можно.
— Мистику? — очнулась я, испытывая не самое хорошее чувство. Как-то разом вспомнились секты, излишняя религиозность некоторых пожилых людей, мелькнула мысль о старческом маразме и стыдливо спряталась. Не хотелось бы всего этого. А тетя рассказывала:
— Да, мистику. Только это не здесь, а выше. Прямо на берегу Белого моря, не так далеко от Архангельска есть поморское село — Нюкса называется. Стоит над озером, а из озера — речка прямо в море. Там морские нерпы с приливами заходят прямо в речку. Природа удивительная, как и у нас — леса, холмы, закаты летние — русский север, глушь. Только еще и море.