Лейтенантами не рождаются

В нашем лагере имелся лазарет на 100 мест, в нем работали врачами и санитарами наши военнопленные.

Лагерь, в который нас привезли, располагался на территории бывших военных складов. Это были громадные дощатые помещения, внутри которых вдоль стен тянулись двухэтажные нары, сделанные из тонких жердей. Учитывая, что у большинства пленных не было даже шинелей, спать на таких нарах было одно «удовольствие». Человек привыкает ко всему, привыкли и мы к новой обстановке, появились новые знакомые, обозначились лидеры, вокруг которых начали формироваться отдельные группы; все присматривались друг к другу, опасаясь провокаторов, которых среди пленных было предостаточно.

Обычно предателей быстро распознавали и, как правило, дело заканчивалось «самоубийством». Их судил «трибунал» («тройка»), такой подпольный суд существовал в каждом большом бараке. После допроса, если суд признавал кого-либо виновным, выносился приговор от имени советской власти, ему связывали руки и ноги и вешали в туалете. Потом его развязывали, в карман клали «покаянное» письмо и на этом инсценировка самоубийства заканчивалась. Такие суды работали раз в неделю и без работы не оставались. Немцы догадывались, что происходит что-то неладное с их осведомителями, но глубоко в это дело не вникали, искали новых пленных для этой цели.

Наверное, могли быть случаи и невинно приговоренных к казни. Жизнь в плену ничего не стоила, но для каждого была дорога.

Многие группы готовились к побегу, и малейшее подозрение в предательстве могло закончиться смертью. Считали, что лучше убить одного самим, чем потом погибнет вся группа, а может быть, и больше. Об этом знали и предатели, но тем не менее делали свою грязную работу в основном за кусок хлеба и дополнительную миску баланды.

В каждом бараке были переводчик, как правило, из своих же военнопленных, староста и санитар, мало что понимающий в медицине, но умеющий прислуживать немцам, старосте и переводчику. Эта челядь жила в отдельно отгороженном закутке в несколько привилегированном положении среди пленных — для них была организована довольно приличная кормежка. Пленных же кормили баландой, приготовленной из грязной, нечищеной картошки, без соли, пополам с соломой, от которой шел запах как из туалета. Судить и убивать их мы не могли, так как за это немцы могли расстрелять весь барак. Иногда к этим «господам», а называть их полагалось «господин переводчик», «господин староста», приводили на ночь женщин из числа военнопленных и арестованных гражданских лиц.

Лагерь охранялся немцами и поляками, перешедшими на их сторону. Поляки несли службу более жестко, чем даже немцы. Они мстили нам за разгром Польши совместно с немцами в 1939 г., за захват части ее территории, за уничтожение многих тысяч поляков. Я помню, как в 1939 г., когда мы жили в Тюмени, через весь город на машинах везли сотни поляков на пристань, грузили на баржи и отправляли на север. Люди были унижены и оскорблены до глубины души, помогать им было строжайше запрещено. По всей вероятности, большинство из них погибли на севере, так как отправляли их летом, а зимней одежды у них не было.

Ненависть поляков к нам можно было понять, но от этого легче не было. Война обнажила те срезы на человеческих «пластах», которые раньше так тщательно скрывались. В жизни за все нужно платить, так и нам до сих пор приходится оплачивать по счетам не только полякам, но и прибалтам, с которыми обошлись не лучшим образом, когда ввели свои войска, а они ведь встречали нас хлебом и солью. Основное население радовалось приходу наших войск и восстановлению советской власти в их республиках.

В лагере были и полицейские формирования. Они делились на две группы. Одна группа хорошо зарекомендовала себя в борьбе с партизанами, подпольными организациями и в уничтожении местного населения за различные проступки перед немцами. Полицаи из этой группы жили за пределами лагеря и совместно с немцами несли наружную охрану.

Вторая группа была сформирована из военнопленных, как правило, из числа крымских татар, калмыков, ингушей и чеченцев; были в ней и те, которые выдавали себя за выходцев из сибирских, уральских, терских, кубанских и донских казаков. Они несли службу внутри лагеря, следили за распорядком и были более жестокими по отношению к пленным, чем немцы и поляки. Желая выслужиться перед немцами и показать свое рвение, они могли забить до смерти палками и ногами любого пленного, который почему-либо им не нравился. Их рвение и жестокость немцы поощряли различными способами.

В лагерь часто приезжали власовские офицеры в парадной немецкой форме с нашивкой на рукаве «РОА» (Русская освободительная армия). Немцы разрешали пленным встречаться с ними на плацу между бараками, вступать в разговоры. Как правило, проходила вербовка в армию Власова. Офицеры не стеснялись расхваливать службу в их армии. Вербовка начиналась так: ставились на площади большие столы, накрытые различными, очень вкусными блюдами с овощами и фруктами, в стаканы наливался самогон, иногда немецкий шнапс. В стороне от больших столов ставились два маленьких столика. За один из них садились комендант лагеря и приезжий власовский генерал, за второй — лейтенант РОА. Немецкий комендант обращался с военнопленными через переводчика, представляя власовского генерала и расхваливая самого генерала Власова и его армию как союзника Германии в борьбе с большевизмом. Затем выступал генерал с хвалебными речами в адрес Гитлера, немецкой армии, правительства Власова и русской освободительной армии, всем желающим раздавалась власовская газета. Когда говорильня заканчивалась, власовский генерал предлагал желающим подходить к маленькому столику, за которым сидел лейтенант РОА, и записываться в армию Власова. Тот, кто пожелал записаться, мог после этого садиться за стол и вкусно пообедать. Обычно всегда находились желающие, правда, их было немного — 8-10 человек на такой большой лагерь.

После этой процедуры иногда немецкий комендант или его помощник предлагал записаться на службу в немецкую полицию или в зондеркоманду. Здесь также находились желающие, в большинстве случаев выходцы из прибалтов и западенцев.

Записавшихся сразу же переводили в спецблок, отведенный для предателей.

Но нужно сказать, что не все из записывающихся в армию Власова или в полицию и зондеркоманду у немцев хотели быть палачами и предателями своего народа. Значительная часть пленных, менее стойкая в своих убеждениях, рассуждала примерно так: запишусь, хорошенько поем, откормлюсь, наберу силенок, а потом убегу. Эти иллюзии быстро проходили. Из записавшихся немцы умело делали предателей и садистов, их «натаскивали» на проведение облав, расстрелов евреев, заставляли принимать участие в казнях через повешенье. Все эти акции немцы снимали на пленку, затем раздавали эти фотографии своим подопытным «кроликам», и тем ничего не оставалось, как служить верой и правдой во имя великой Германии. Путь к возвращению домой был отрезан.

Ночи на Украине темные и наступают быстро, в бараке стояла темнота. На весь блок была только одна «плошка», тусклый свет от которой у входа освещал место, где стояла «параша». Пленные в темноте коротали ночи или в тяжких раздумьях о доме, о своей судьбе, семье, друзьях, любимых подругах или обдумывали варианты побега.

Я часто вспоминал свою школу в Тюмени, десятый класс, одноклассников, ребят по спортивной школе, в которой я занимался на лыжном отделении; вспоминал и любимых учителей… На выпускных экзаменах по литературе письменно и математике варианты давались по рядам. Наиболее сильных учеников по тому или иному предмету мы отправляли за первые парты. Решив задачи на черновике, они отодвигали его таким образом, чтобы сидящий сзади мог проверить свое решение, а сами переписывали на чистовик. Учителя иногда и замечали эти проделки, но делали вид, что все нормально, у них ведь тоже не было желания «завалить» своих ребят, проучившихся 10 лет в школе.

На первые парты садились обычно: М.В. Зайцева, В.А. Косолапов, А.С. Худяков, М.А. Елпашева. Экзамены успешно сдал весь наш 10-й класс.