Инерция

— Философствующий лейтенант полиции, знакомый с латынью и классической поэзией, — Андрей покосился на него так, будто услышал из уст Пакова не поэтические строчки, а глупейший похабный анекдот, и иронически хмыкнул, — какая прелесть.

— Просто… я вот это к чему, — лейтенант смутился, но все равно считал своим долгом закончить мысль и непременно донести ее до Кожина, — эта Кранке… она все чувствует острее, чем мы. Если нам, обычным людям, в каком-то месте находиться просто неприятно, то для нее — болезненно. Я бы даже сказал, невыносимо.

— Ну, так работала бы в цветочном салоне, — сказал Андрей, — чувствовала бы себя как в раю.

— Вот! — Паков наставительно воздел указательный палец, забыв на миг о субординации, — она могла бы работать в цветочном салоне. Но эта маленькая женщина жертвует собой, спасая чужие жизни. Согласитесь, пан шеф, что уже за это она достойна уважения.

— Может быть, — Кожин пожал плечами, — только вот что учтите, лейтенант. Ну, на всякий случай.

— Я весь внимание, пан шеф, — отвечал тот.

— Все равно она вам не даст, лейтенант, — медленно отчеканил Кожин, не без злорадства наблюдая, как вытягивается простодушное лицо Пакова, — сколько за нее ни вступайтесь, и сколько уважения ни выказывайте. Молоды вы для нее, уж простите. Все равно, что мальчик.

Полицейский умолк, словно переваривая услышанное. И так, в молчании, оба подошли к ближайшей двери.

Держа фонарь включенным, Паков взялся за дверную ручку и потянул на себя. Дверь нехотя, со скрипом, отворилась. И в проеме показалась… человеческая фигура!

Луч фонаря упал на нее, высветив… лицо мертвеца — изуродованное, иссушенное до состояния мумии. Мертвец двинулся навстречу Пакову, выставляя перед собой руки, как слепой. Или как влюбленный, раскрывший объятья навстречу своей «второй половинке».

Грязно ругаясь местным непереводимым манером, лейтенант одной рукой оттолкнул мертвеца, успевшего подобраться к нему вплотную, лицом к лицу. Вернее, не лицом, а полусгнившей харей, в которой осталось не так уж много человеческого. Пустые глазницы, ввалившийся нос; рот, лишенный губ, зато полный гнилых зубов — оскаленный в хищной усмешке.

Вторая рука полицейского потянулась к кобуре — за табельным пистолетом. Уже вытащил свое оружие и Андрей Кожин. Но нужды в этом, как вскоре стало ясно, не было.

Иссохший мертвяк оказался настолько легким, что, отброшенный единственным движением руки Пакова, отлетел вглубь комнаты, рухнул на пол и больше не поднялся. Да и вряд ли был способен к самостоятельному передвижению в принципе. Просто некий труп стоял, прислоненный к двери. А когда незадачливый полицейский ее открыл — вывалился наружу. Прямо на бедолагу Пакова. И лишь в полумраке, царившем в доме, могло показаться, что мертвяк вышел сам по себе. Да и внезапное его появление вкупе с омерзительным обликом сыграли не последнюю роль.

Шепотом ругаясь, Марьян Паков шарил лучом фонаря по комнате, выхватывая из тьмы поверженную мумию. Сухая и оттого весьма хрупкая, она, однако, не рассыпалась в прах от падения и удара об пол. Только что голова у трупа отвалилась да левая рука. Ну и еще нога подломилась.

— И чего же вы ждете, лейтенант? — недовольно вопрошал Кожин, пряча пистолет.

Паков обернулся; на его лице читалось недоумение.

— Патологоанатома вызывайте, — напомнил Андрей нетерпеливо, — видите? У нас труп. Нужно выяснить причину смерти. Так мы поймем, что случилось с жителями Гродницы.

Молча и согласно кивнув, лейтенант уже поднял руку, на которую был надет браслет с коммуникатором, когда с улицы донесся отчаянный крик:

— Лейтенант! Агент Кожин! Скорее, сюда!

Прозвучал этот зов особенно громко среди царившего в Гроднице безмолвия. Мертвого безмолвия…

Не говоря ни слова, Кожин и Паков поспешили вниз по лестнице, а затем к двери, ведущей наружу. Сообразив, что труп никуда не денется, какую бы ценность ни представлял. Тогда как Юлия Кранке (больше некому) вряд ли стала бы кричать без веской причины. Не иначе, на помощь звала.

Не из-за вредных же флюидов опять. Не из-за кармы с аурой…

5

— Скорее! Сюда! — продолжала надрываться Кранке, даже когда Кожин и Паков уж подбежали к ней, стоявшей на тротуаре, — смотрите!

В той стороне, куда она указала рукой, оба мужчины заметили… человека. Да, на сей раз это был именно живой человек. Не спеша прогуливавшийся вдоль проезжей части в нескольких сотнях метров от них.

— Стойте, полиция! — выкрикнул Марьян Паков, широкой решительной поступью направившись к человеку. Андрей Кожин и Юлия Кранке двинулись следом.

Ботинки лейтенанта стучали по мостовой.

— На территории посторонний, — приговаривал он на ходу, держа перед лицом коммуникатор, — организую преследование.

До человека, неизвестно откуда взявшегося, остались считанные шаги. Уже можно было разглядеть, что это была женщина — явно пожилая, сгорбленная, в юбке едва ли не до пят и с головой, закутанной в цветастый цыганский платок.

— Пани, — подчеркнуто вежливо окликнул ее Паков, — это полиция округа. Вы не могли бы?..

И в этот момент старуха в цыганском платке совсем неожиданно для своего возраста перешла на бег, припустив прочь. А преследователи ее, растерявшись на миг от столь внезапной перемены, хоть и тоже ускорились, но с опозданием.

Да, если б проводились соревнования по бегу, любой из троих обставил бы сгорбленную старую цыганку в два счета. Что Кожин, что Кранке, не говоря уже о молодом рослом Пакове. Вот только соревнования обычно проводятся на заданном маршруте — прямом или замкнутом. Цыганка же поворачивала с улицы на улицу, бросалась в каждый переулок, петляла между брошенными машинами. Этих, последних, оказалось немало, в том числе и прямо посреди мостовой. И трое преследователей теряли темп на каждом из поворотов. Темп… и силы. Тогда как треклятая старуха казалась неутомимой, словно автомат.

Ей, вдобавок, ни капли не мешал туман — неведомо откуда взявшийся и клубившийся над мостовыми, между стенами зданий. Туман ухудшал видимость, скрадывая даже то жалкое и тусклое подобие цветового разнообразия, что досталось Гроднице. Из-за тумана Пакову, Кожину и Кранке приходилось двигаться медленнее. И чаще смотреть под ноги.

— Черти что здесь происходит, — ворчал на ходу Андрей, стараясь не упустить из виду темнеющую впереди спину цыганки. Та, то меркла, скрываясь за туманной пеленой, то проступала вновь.

Погоня окончилась на небольшой площади с памятником, изображавшим какого-то всадника с саблей наголо. Старуха вбежала на крыльцо сравнительно высокого по местным меркам здания — солидного, с колоннами. Вероятно, до войны здесь располагалась ратуша или местный театр.

Уже стоя на широком крыльце, возле одной из дверей, ведущих в здание, цыганка обернулась навстречу своим преследователям.

Первой из них резко остановилась Юлия Кранке, едва взглянув в лицо старухе. Ее примеру почти сразу последовали и Кожин с Паковым — но, скорее, рефлекторно. Подобно тому, как, когда кто-то поблизости чихает, хочется чихнуть самому.

Цыганка простояла секунду, затем усмехнулась и погрозила тройке преследователей крючковатым пальцем. После чего юркнула за дверь.

— Простите, пани Кранке, — обратился к женщине Паков, — честно говоря, не понял, почему остановились… вы. Ну и мы заодно. Вас что-то напугало в этой старухе?

— Скорее, я узнала ее, — вздохнув, ответила Юлия, — это моя прабабушка. Видела ее фотографию в семейном архиве. До войны она жила здесь, в Гроднице. Кстати, дар мой передается по женской линии. Так что, можно сказать, от нее его я и унаследовала.

— Подождите, — нахмурился Андрей Кожин, — разрешите нескромный вопрос: разве вы — не немка.

— Немка, — подтвердила Юлия Кранке, — но в роду у меня… по материнской линии были цыгане. Почему нет?

Кожин снова поглядел на нее, на этот раз повнимательней. Да, не «белокурая бестия». Но таковых и в двадцатом веке было немного — в те времена, когда Европа была лоскутным одеялом из мелких государств, смешанные браки не успели стать нормой, а предкам той же Кранке (по другой линии) вообще приспичило озаботиться вопросами расовой чистоты.