Страница 12 из 13
– Ну, так за мою душу, которая опускается к животу!
– Еще одна поправка: лучше за ваш живот, в который опускается ваша душа.
– За мой живот, – повторила она, и ее живот, который так определенно был назван, как бы ответил на призыв: она чувствовала каждый миллиметр его кожи.
Потом официант принес бифштекс. Молодой человек еще раз заказал водку и газировку (выпили в этот раз за ее грудь), и разговор продолжался в этом странном, фривольном тоне. Его все сильнее раздражало то, как она умеетбыть этой развратной девкой. Если у нее это так хорошо получается, подумал он, значит она действительнотакая. Ведь никакая чужая душа не могла бы вселиться в нее откуда-то извне. Это не роль – это она сама. Наверное, это та часть ее существа, которую она в другое время держит под замком и которая сейчас, под предлогом игры, выпущена из клетки. Девушка, вероятно, думает, что игрой она освобождается от самой себя. Но не наоборот ли? Не становится ли она именно сейчас самой собою? Нет, напротив сидит не чужая женщина, а его девушка; не кто другой – только его девушка. Он смотрел на нее и чувствовал нарастающую неприязнь.
Но была это не только неприязнь. Чем больше девушка отдалялась психически,тем сильнее он хотел ее физически.Отчужденность души обособила ее тело. И, собственно, она именно сейчас в первый раз подействовалана него своим телом, которое до сих пор существовало для него как бы в облаках заботливости, отзывчивости, нежности, любви и умиления – и словно терялось в этих облаках (да, именно так – как будто терялось!). Молодому человеку показалось, что сегодня он впервые видитее тело.
После третьей рюмки девушка поднялась и кокетливо промолвила:
– Пардон!
– Смею спросить, куда вы?
– Если позволите, – ответила она с прямолинейным натурализмом и пошла между столиков к плюшевой ширме в конце зала.
Она была довольна, что так ошеломила молодого человека словом, которого он от нее – при всей невинности этого слова – никогда не слышал. Ничто другое не казалось ей лучшим выражением женщины, которую она играла, чем кокетливое ударение на упомянутом слове. Да, она была довольна, была в прекрасном настроении. Игра захватила ее, давала ощущение, которого она еще никогда не переживала – ощущение беззаботной безответственности.
Она, со страхом думавшая всегда о каждом своем следующем шаге, внезапно почувствовала себя совершенно освобожденной. Чужая жизнь, в которой она очутилась, была жизнью без стыда, без прошлого и будущего, без обязательств, – жизнь необыкновенно свободная. Девушка, став случайной попутчицей, могла все, все ей было позволено– и в словах, и в поступках, и в чувствах.
Идя через зал, она чувствовала, как ее рассматривают со всех сторон. И это было для нее новым ощущением, которого она раньше не испытывала, – бесстыдная радость от своего тела. До сих пор она не могла, не умела освободить себя полностью от чувств четырнадцатилетней девочки, которая стыдится своей груди, стыдится того, что грудь выдается из тела и все это видят. И даже когда она гордилась своей внешностью, своей стройной фигурой, эта гордость всегда корректировалась стыдливостью: она отчетливо представляла себе, что красота женщины действует всегда как сексуальный призыв, и ей было это неприятно. Она хотела, чтобы тело ее было обращено к человеку, который ее любит. Когда же мужчины на улице смотрели на ее грудь, ей казалось, что их взгляды проникают в сокровеннейшую часть ее души, которая принадлежит только ей и ее любимому. Но сейчас она была лишь случайной попутчицей, женщиной без судьбы, свободной от нежных пут своей любви, – и она начала напряженно остро чувствовать свое тело. И тем сильнее возбуждало ее это ощущение, чем более чужими были глаза, смотревшие на нее.
Она уже обходила последний столик, когда какой-то подвыпивший мужчина, желая похвастаться своей светскостью, обратился к ней по-французски:
– Combien, mademoiselle?1
Она поняла. Выпятив грудь, она переживала каждое движение своих бедер. Потом исчезла за ширмой.
Все это было странной игрой. Ее странность была, например, в том, что молодой человек, даже прекрасно воплотившись в незнакомого водителя, не переставал видеть в попутчице свою девушку. И именно это было мучительно: видеть свою девушку соблазняющей чужого мужчину и иметь горькую привилегию при этом присутствовать; видеть вблизи, как она выглядит и что говорит, когда его обманывает (когда его обманывала, когда будет обманывать), и иметь парадоксальную честь самому быть объектом ее измены.
Особенно горько это было еще и потому, что он не просто любил ее – он ее обожал. Ему всегда казалось, что она существовала реальнолишь в границах верности и чистоты и что за этими границами она просто не существует, просто перестает быть собой, как вода перестает быть водой за границами кипятка. И наблюдая, как она с природным изяществом нарушает эту границу, он чувствовал нарастающий гнев.
Девушка возвратилась из туалета и пожаловалась:
– Какой-то парень меня там спросил: Соmbien, mademoiselle?
– Неудивительно, – ответил мужчина, – ведь вы похожи на девку.
– А знаете, меня это нисколько не трогает!
– Так надо было пойти с тем типом.
– Но у меня есть вы!
– Можете идти с ним после меня. Договоритесь.
– Он мне не нравится.
– Но в принципе вы ничего против не имеете – иметь двух мужчин за ночь?
– Почему бы и нет, если они красивы?
– Предпочитаете их по очереди или одновременно?
– Как когда, – ответила девушка.
Разговор, чем дальше, приводил к еще большим несуразностям и уже начинал шокировать ее, но протестовать она не могла, связанная ролью. Если бы это не было игрой и здесь сидели действительно два чужих человека, пассажирка давно бы могла оскорбиться и уйти. Но из игры уйти нельзя: до конца матча команда не может покинуть поле, шахматные фигуры не могут выходить за доску – границы игрового поля ненарушимы. Девушка видела, что должна принимать каждый ход в игре именно потому, что это игра; она понимала, что чем круче будет игра, тем больше она будет именно игрой, и тем послушнее нужно подчиняться ее логике. Излишне призывать разум и обращать внимание на сумасбродство души, разум должен отступить, не принимать все всерьез. Именно потому, что это была игра, душа не боялась, не защищалась, как-то наркотически поддавалась ее течению.
Молодой человек подозвал официанта и расплатился. Потом встал и сказал девушке:
– Можем идти.
– Куда? – притворно удивилась она.
– Только без вопросов. Ну, быстрее!
– Как вы со мной разговариваете!
– Как с девкой, – ответил он.
Они поднялись по плохо освещенной лестнице. Под лестничной площадкой, возле туалета, стояла кучка подвыпивших мужчин. Молодой человек обнял ее спину таким образом, что рука его очутилась на груди девушки. Мужчины, заметив это, одобрительно загоготали. Девушка хотела увернуться, но молодой человек прикрикнул:
– Спокойно!
Мужчины восприняли это с грубоватой солидарностью и адресовали девушке пару вульгарных посланий. Молодой человек с девушкой поднялся на второй этаж и отворил дверь комнаты. Включил свет.
Это было узкое помещение с двумя кроватями, столиком, стульями и умывальником. Молодой человек запер дверь на ключ и повернулся к девушке. Она стояла перед ним в вызывающей позе, с дерзкой чувственностью в глазах. Глядя на нее, он пытался в этом бесстыдном лице увидеть знакомые черты, которые так нежно любил. Он смотрел как бы на два портрета, вложенных в один проекционный фонарь и просвечивающих друг сквозь друга. Эти два просвечивающих портрета говорили ему, что в девушке есть все,что душа ее аморфна, в нее входят верность и измена, измена и невинность, кокетство и целомудренность. Это дикая смесь казалась ему гадкой, как пестрота мусорной ямы. Оба портрета беспрерывно просвечивались, и ему казалось, что девушка только внешне отличается от других, но в своих обширных глубинах она такая же, как все. Так же полна всевозможных мыслишек, чувств, пороков, которые подтверждают его тайные сомнения и оправдывают его ревность. Ему казалось, что контуры ее личности – всего лишь обман, которому поддается другой человек, тот, кто наблюдает – он; что та девушка, которую он любил, была только плодом его желания, его обобщения, его доверия, а реальнаядевушка, стоявшая сейчас перед ним, – безнадежно иная, безнадежно чужая,безнадежно многозначная.Он ненавидел ее.