Падая с Олимпа

И я ждал. А тем временем продолжал осмотрительно развлекаться с готовыми на все ради меня девчонками-однокурсницами. Я знал, что так не может продолжаться вечно, но заставить себя уняться не мог. Наверное, Сашка бы очень осудил меня, когда бы узнал, что по свету бегает не меньше сотни детишек, как две капли похожих на меня. И правильно бы сделал, и лучше бы мне признаться ему и выслушать от друга гневную речь.

Я много думал в то время. Мысли мои были то легкими и беззаботными, я с радостным предвкушением ждал перемен и старался не пропускать ни одной вечеринки, ни одного праздника или встречи, то на меня нападала глубокая тоска, и я со страхом ожидал удара в спину от судьбы. Кажется, в обоих случаях я был честен с самим собой: искренне веселился и искренне боялся. Одному на свете жить непросто. Может быть, именно от недостатка внутрисемейных отношений я и мотался по свету в поисках приключений. Именно в ту пору я стал замечать за собой тягу к переменам. Я не задерживался подолгу ни на одном рабочем месте. Мне все быстро наскучивало, и я с легким сердцем увольнялся. Я не заводил постоянных, длительных связей. От девушек, видевших в каждом новом мужчине своего потенциального мужа, меня тошнило, а от потаскух тошнило еще мучительней. Я ждал, искал, но, как это часто бывает, чем жарче желал, тем холоднее оказывался душ разочарования.

Я уже получил диплом, но совершенно не знал, что с ним делать: к тому времени быть архитектором мне уже расхотелось. Я, конечно, по-прежнему любил свой город, но, видя, как его украшают другие руки, свои прикладывать не хотел. Может, я труслив? Спросил об этом Сашку. Он высмеял меня в очередном письме и посоветовал попробовать свои силы во всех отраслях, возможных и невозможных. Ведь бывает же так: учишься на одно, а призвание находишь совсем в другом.

Я поработал продавцом кассет и дисков, и, возможно, даже привык бы к этому интересному, людному местечку, но, как оказалось, мой хозяин ввозил в страну нелегальное порно и пиратские копии – и магазинчик прикрыли. Потом я устроился на завод по производству масла и майонеза. Вот где было раздолье! Попривыкнув к тяжелому графику работы, я быстро научился приторговывать продукцией, вывозя ее на машине одного знакомого охранника прямо с территории комбината. Через полгода мои махинации накрылись и я опять потерял работу. «Ну и фиг с ней!» – подумал я, успевший обставить свою маленькую квартирку приличной мебелью.

Кстати, работал я не из-за денег. Мне вечно хотелось чего-то качественного. То ли общения, то ли усталости, то ли приобщения к миру остальных людей, но быть «как все» мне не удавалось.

Месяц-другой я болтался без работы. Потом пошел учиться в бар на официанта, но бросил, не успев понять, что к чему. После были магазин канцтоваров, ночные часы сторожем в садоводстве «Речушка», работа оператором на заправочной станции, а потом – снова месяц безделья. Чертов месяц перемен.

3

Она подошла ко мне и встала рядом. На скамейке возле рынка было пыльно. Кругом воняло безвкусной едой, лаяли собаки, спали бомжи, ругались торговцы, голосили старухи. Я присел отдохнуть и молча курил, глядя перед собой. В компании я не нуждался.

– Можно? – Голос ее был чуть осипший.

– Садись. – Я лениво пожал плечами, но подвигаться не стал. Она втиснула свое полное тело, ничуть не смущаясь, между мной и подлокотником скамейки.

– Пойдем ко мне, – тихо произнесла она, отдышавшись.

– Чего?! – Только сейчас я удостоил ее взглядом. Она оказалась довольно приятной, несмотря на избыточный вес. Голубые глаза смотрели прямо, ясно, светлые тонкие волосы были уложены в нелепую прическу, и в свои двадцать пять – двадцать восемь она выглядела на сорок. Но, повторюсь, она была приятной.

– Я говорю… – Она откашлялась. – Я говорю: пойдем ко мне. Я тебя покормлю хоть… – И приоткрыла сумку, словно в доказательство своих слов. Оттуда призывно пахнуло копченостями и свежей выпечкой.

– Я выгляжу голодным? – Я рассмеялся. С ее прямотой бороться было трудно.

– Еще каким, – уверенно кивнула она. – Пошли же. Я одна живу, никто тебя не тронет.

Я хохотнул – смех мой прозвучал немного нервно, – но поднялся и галантно подал ей руку, кривляясь. Смех, да и только! Посмел бы меня кто тронуть!

Мы шли рядом. Я нес ее сумки с продуктами, а она ласково держала меня под руку, и ее пухлые пальцы мягко сжимали мой локоть.

Женщины снимались по-разному. Иногда мне достаточно было повести бровью; иногда попадались орешки потверже, и я обхаживал их днями, но никогда – неделями, но чтобы приглашать на обед посредь бела дня, да еще так безыскусно, тепло, я бы сказал, по-матерински, со мной такого еще не бывало. Конечно, я согласился.

Жила она и вправду одна, и очень-очень уютно. По ее словам, она недавно потеряла любимую мамочку, и теперь ей страшно одиноко. Замужем она никогда не была, и ее мамаша – такая же жирная, судя по фотке в черной рамочке, – тоже.

Я присел на стул в кухне – голубенькой и чистенькой – и почувствовал, что еще немного, и усну. Такой нетронутой, невинной была атмосфера вокруг, и сама хозяйка полностью вписывалась сюда, как я вписывался обычно в прокуренные бары ночных клубов.

Ее голос разбудил меня:

– Мой руки, все готово. – И я вскочил со стула, еще не разлепив до конца тяжелые веки. Надо же, действительно сморило.

Аромат стоял безупречный – мой рот тут же наполнился слюной. Надо сказать, мой желудок с детства не был избалован деликатесами. В далекие времена, когда мне было лет пять, меня еще возили в парк и кормили мороженым, потом же лучшим, что я ел, были сосиски с картошкой, а потом, еще позже, – шашлык с пивом, только на него у меня никогда не было денег. Можно себе представить, что запах еды чуть не довел меня до обморока. После обеда я снова заснул на диване в крохотной комнатке с задернутыми портьерами. Жар солнечного дня не проникал сюда, и название «спальня» полностью оправдывало себя.

Хозяйка гремела посудой; шумела вода; блеяла кошка, вертясь у ног и выпрашивая огрызки колбасы. Я спал, спал, спал, словно обрел наконец, покой, и впервые не видел снов. Хороший это был день, когда я встретил Аллу, когда наелся и выспался.

Я остался у нее. Мы это даже не обсуждали. Говорят, у каждого человека на Земле есть свой дом. Не то место, где он родился и вырос, а то, куда тянется его душа на протяжении всей жизни. Кому-то везет, и он находит свой берег: вот так просто выплывает из тумана – и р-раз, лодка врезается в дорогую сердцу сушу. А кто-то ищет, мучается, понимая, что живет где-то не там: и солнце не греет, и яблоки кислят, и вино горчит… Я жил так, но, кажется, туман наконец рассеялся.

Алла полюбила меня и дарила свою любовь ежеминутно. Честно сказать, меня иногда это даже утомляло. Я привык к независимой, вольной жизни скитальца, а она хотела быть со мной неразлучна. Она ходила на работу (хорошую, высокооплачиваемую, как я позже выяснил) и по вечерам возвращалась, волоча полные сумки продуктов. Уж в чем мы с ней сходились, так это в любви вкусно покушать. Все вечера и выходные мы что-то жевали. Алла готовила трижды в день, и в доме всегда пахло, как в ресторане. Особенно ей удавались мясо и выпечка; неудивительно, что она еле проходила в двери.

Любить ее было интересно (я имею в виду секс). Душа моя так, кажется, и не откликнулась на ее чувства, а вот тело… Я был ей благодарен и спал с ней, давая ей то, что мог дать, что она ждала от меня.

Конечно, я хотел бы жениться на другой – более образованной, стильной, яркой, – но Алла во многом превосходила известных мне светских львиц, и я согласился пойти с ней в загс.

Нас расписали без всяких лишних церемоний. Никаких пьяных родственников, скабрезных шуточек друзей, потеющих в шелке подруг, ревущих и сморкающихся родителей, делающих это так громко и пронзительно, будто звучит не свадебный марш, а похоронный. Тьфу, отвязались! Мы отметили это событие в кафе. Немного потанцевали. Алла оделась безвкусно, чем привлекла внимание посетителей кафе. Мужчины откровенно пялились на нее, их спутницы хихикали и шептались; я захотел домой. В такси Алла плакала, размазывая неумело накрашенные глаза. Я хотел обнять ее и утешить, но мне самому требовалось чье-нибудь сочувствие. Уже в загсе я почувствовал потребность сбежать, но подавил в себе это низменное, не делающее мне чести желание; теперь, в темном, пахнущем духами моей жены такси, на меня накатило вновь.