Страница 7 из 16
– Я, конечно, могу тебе сказать, как называется это место, но вряд ли ты его знаешь, – произнес Аладдин, стараясь держаться как можно дружелюбнее. Вскочив на ноги, он оживленно затараторил, размахивая руками, как заправский проводник, знакомящий гостей города с его достопримечательностями.
– Представляю вашему вниманию самый оригинальный и старинный из беднейших жилых районов Аргабы. Только подумайте, но у некоторых из этих живописных улочек даже нет названия! Местные жители называют их, например, «переулок за домом Хакима» или «вонючий тупик возле крысоловки». Среди ближайших достопримечательностей можно упомянуть Оттоманскую мечеть, вон в той стороне… ею не пользуются уже несколько столетий, разве что голуби и бездомные бродяги, если налетевшая из пустыни пыльная буря вынуждает их искать убежища.
Девушка нахмурилась. Она не сердилась – скорее, безуспешно пыталась в чем-то разобраться. Что-то из того, что говорил Аладдин, – а ему казалось, что он говорит самые простые вещи, – ускользало от ее понимания.
– Эй, что из моих слов тебе непонятно? – поинтересовался Аладдин. – «Голуби» или «пыльная буря»? А может, «вонючий»?
– На самом деле это было слово «бездомные», – медленно сказала девушка. – Эти люди… они что, живут в заброшенной мечети?
– Только время от времени. Вообще-то это довольно жуткое местечко. Некоторые говорят, что там водятся привидения. Кстати, раз уж зашел разговор о доме… есть такое место, куда мне стоит тебя проводить?
Конечно, это было самое правильное. Спасти милую девушку, доставить милую девушку домой. Отказаться от награды. Или, ладно уж, взять награду. Если, конечно, ее предложат. Разве за это не полагается награда? Хотя в действительности, скорее всего, на него бросят один-единственный взгляд, схватят девушку и прикажут ему убираться подобру-поздорову. Да еще и ятаганом пригрозят.
Оставалось только надеяться, что она живет очень далеко, поэтому провожать ее придется долго.
Например, в каком-нибудь оазисе посреди пустыни. Это было бы лучше всего.
Он был приятно удивлен, когда девушка вдруг покачала головой.
– Лучше покажи мне твой дом. Я хочу посмотреть, где ты живешь.
Аладдин внезапно почувствовал, что краснеет от смущения – состояния для него крайне необычного. Он принялся ерошить свои черные волосы, чтобы она ничего не заметила.
– Да ну, вряд ли тебе это будет интересно. В нем нет ничего особенного.
По правде говоря, в нем не было вообще ничего… если подразумевать под домом четыре стены, крышу и хоть какое-то подобие двери.
– Ну пожалуйста! – принялась упрашивать девушка, к которой вместе с нормальным дыханием вернулся и весь ее энтузиазм. – Послушай, я валялась на земле в верблюжьем навозе, чтобы подыграть тебе. Неужели ты думаешь, что меня волнует, как выглядит твой дом?
Аладдин вдруг поймал себя на том, что широко ухмыляется.
– Ладно, но не забудь, что ты сама напросилась!
Он быстро осмотрелся по сторонам, прикидывая, какой путь будет самым безопасным. Потом провел девушку на задворки старого, осыпающегося строения и принялся быстро карабкаться по шаткой стремянке.
– Гм… – скептически хмыкнула она, взбираясь следом за ним и морщась от каждого скрипа хлипких перекладин, не без оснований подозревая, что все это ветхое сооружение может в любой момент рассыпаться. – А что мы делаем?
Аладдин запрыгнул на полуразрушенный балкон и подал ей руку. Она сделала вид, что не заметила предложенной помощи, и ловко приземлилась на карниз рядом.
– Помнишь, что я говорил насчет «бедных» и «вонючих»? То есть, гм, я, конечно, не вонючий, но живу далеко не в самом безопасном районе Аграбы. Поэтому мне кажется, что нам лучше держаться подальше от улиц, где нас могут увидеть.
– А что плохого, если нас увидят? – спросила она.
– Ну не знаю. А что плохого в том, чтобы взять с прилавка яблоко и отдать его другому, не заплатив?
– Я просто не знала… – Ее голос стих.
– Не знала, что за товар нужно платить? – закончил за нее Аладдин с мягкой улыбкой.
– Ну хорошо, я действительно оказалась на рынке первый раз в жизни, – призналась она. – И раньше мне действительно не приходилось ничего покупать. Я не представляла себе, как это все устроено – цены, деньги, все прочие вещи. Тут ты меня подловил.
Алладин не смог удержаться от самодовольной ухмылки. Выходит, он был совершенно прав, когда угадал в ней богачку, переодевшуюся простолюдинкой.
Но тут девушка прищурила глаза и одарила его взглядом, который больше подошел бы вдове Гульбахар.
– Только у тебя я тоже что-то не заметила кошеля с золотом, умник. Как же тогда ты платишь за свои покупки?
При этих ее словах Аладдин – возможно, первый раз в жизни – лишился дара речи.
– Это… ты ловко подметила, – выдавил он наконец. – Но я – совсем другое дело! Мне приходится воровать, потому что иначе я просто умру с голоду!
– Значит, по-твоему, тебе можно воровать – потому что тебе нужна еда. А мне почему-то нельзя, хотя я всего лишь хотела помочь голодному ребенку?
Аладдин скрестил на груди руки.
– Хорошо, согласен, ты ловко во всем разобралась. Только позволь теперь растолковать тебе, что мы сейчас лезем на крыши потому, что ты, кажется, не очень-то представляешь себе, что такое воровство и грабежи. А вот я представляю. Я, знаешь ли, привык… к такой жизни. Погляди вон туда.
Он присел на корточки на краешке балкона и потянул девушку за собой. В тени возле полуразрушенной башни лениво возилась кучка детей и подростков постарше. Все они были в лохмотьях, с темными синяками под глазами. Двое самых младших затеяли какую-то бесцельную игру, швыряя камешки, а старшие мазали руки и лица золой, чтобы придать себе еще более запущенный и болезненный вид.
– Стоит только кому-нибудь – я имею в виду любому, кроме другой Уличной Крысы – заявиться на эту улицу, как эти ребята тут же набегут и обступят его со всех сторон. Или ее. И начнут клянчить еду или деньги. И если он – или она – не даст им чего-нибудь, хотя бы корку хлеба или мелкую монетку… или что угодно другое, пока кто-нибудь из мелких будет хныкать, жалуясь на голод, кто-нибудь другой, постарше, обшарит его или ее карманы.
Девушка взглянула на него с ужасом:
– Значит, они только притворяются бедными?
– Нет, не притворяются, – криво усмехнулся Аладдин. – Им нет нужды притворяться, что они бедны, что у них нет крыши над головой, что они вынуждены в любую погоду бегать босиком и что они голодают. Потому что все это истинная правда. Но иногда приходится надевать маскарадные костюмы, мазать лицо краской и разыгрывать представление, чтобы люди наконец увидели правду, которую не желают замечать, хотя она каждый день находится у них прямо перед носом.
Девушка смотрела на детей, а он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она пытается осознать все только что услышанное. Она ничего не знала о жизни, это верно. Но в ее глазах светился ум, и она схватывала все новое на лету. Пожалуй, в этом она могла бы дать фору любому из Уличных Крыс. Какое расточительство, невольно подумал он, вечно держать такую сообразительную и интересную девушку в саду за высокими воротами, словно ценное животное…
– А где их родители? – вдруг спросила она.
– Может, умерли. А может, больны. Или пытаются найти работу. Или еду.
– А где они… Почему они не могут…
Аладдин смотрел, как она старается подобрать слова, чтобы высказать мысли, которые до сих пор ни разу не приходили ей в голову.
– Почему никто ничего для них не сделает? – спросила она наконец дрожащим от гнева голосом.
– Ой, да брось ты, кому есть дело до Уличных Крыс? – отозвался Аладдин с чуть большей горечью, чем собирался. – Наш султан вечно сидит взаперти в своем дворце и днями напролет играет в свои золотые игрушки. Наружу он выходит, только чтобы полюбоваться на затмение или позапускать змеев. Может, он и не знает, что половина города умирает с голоду?
При упоминании султана глаза девушки сузились. Аладдин толком не понял почему: то ли она разозлилась на султана, то ли… Что ж, вообще-то в городе хорошо знали, что всякое нелестное высказывание о султане или члене его семьи может стоить дерзкому головы. Впрочем, обитателей Квартала Уличных Крыс это никогда не останавливало. Пусть у них не было мяса, хлеба или воды, зато запас ругательств и проклятий у них был поистине неистощим.