Лети, не бойся

Наконец, когда Мишины конечности отекли до того состояния, что он почти перестал их чувствовать, раздался голос Алексы. Именно ему на правах обиженного была предоставлена честь прилюдно высечь пойманную жертву и преподнести тем самым урок всем стяжателям на свете. И именно об этом он и стал кричать, чуть ли не фальцетом надрывая глотку. Призывая собравшихся разделить с ним собственное негодование.

Когда увлекшийся ораторством Алекса представлял Мишу совсем уж безнадёжным существом, тот решился возразить и обратился с открытым ртом к слушателям. Но из слипшейся от жажды и пыли гортани раздался только хрип. Пока пленник пережёвывал завязшие слова и прочищал трахею, обвинитель сблизился и воткнул в живот Миши кулак, отчего тот зашёлся сухим кашлем.

– Прикончи уже скорей, сволочь, – прошипел едва заметно мужчина, скорчившись от боли.

Словно услышав его, Алекса сразу перешел в эндшпиль: – После того, что этот самозванец устроил в моём доме, прошу дать мне право набить ему дюжину палок! Клянусь, и того будет мало. Но это хотя бы запомнится.

Ух ты! Вот оно что. Это не вольная расправа. Значит, есть и судья, что может запретить это? – надежда зашевелилась в Мишиной душе.

Он сузил веки для пущей четкости и попытался разглядеть среди собравшихся наделённых властью людей. На судейские мантии он не надеялся, но атрибуты силы должны выделяться. Так было во все времена. Хочешь судить – докажи право. Ему казалось, что на сегодня произвола было и так довольно.

Размытые близорукостью очертания лиц, липнувших друг к другу словно пчелиные соты, были слишком похожи. На большом расстоянии, как ни старался, Миша не различал их особенностей. Вниз по его запястью, прорубая берега среди толстого налёта пыли, побежала струйка крови. Руки, как и всё тело, ныли от саднящей боли. Окружающее его, эти нечёсаные головы простолюдинов, обутых бог знает во что, бегающие по земле меж ног курицы, оскалы деревянных заборов вокруг изб, всё это его невыносимо раздражало. До того, что хотелось вывернуть землю наизнанку, чтобы по привычному асфальту побежали родные машины, а их выхлопные газы утопили вонь домашнего скота. Чтобы, громоздясь друг на друга, в небо полезли окна многоэтажек, а горизонт заклубился дымом труб котельных.

Миша замычал, забирая тоном всё выше и выше. Словно раскручивающаяся на оси центрифуга. Он замотал головой, разгоняя внутри взрывоопасную смесь, и только после этого его голос прорвался наружу, словно вырвавшееся из горлышка шампанское: – Хватит! Хватит, я сказал! Перестаньте это всё! Так нельзя! – он прокричал и застыл в воцарившейся после того тишине.

Толпа воззрилась на пленника с удивлением. Можно было расслышать шелест ветра в листве и пикирующих рядом мух. Мужчина развернул плечи.

– Что вы, чёрт возьми, делаете? За что вы судите меня?… За то, что я взял тряпьё? Какое-то жалкое тряпьё? Разве не видите, что у меня ничего нет своего. Вообще ничего. Я пришёл к дому этого, – Миша кивнул на Алексу, – голым! Ясно вам? Чтобы просить хоть что-нибудь у вас, мне надо было прикрыть собственный зад. Вот почему я полез в первый попавшийся дом. Но я не крал. Я брал с возвратом! А вы… Жмоты! Нельзя же так. Разве вы совсем утратили чувство локтя? Или жадность ваша стала выше всего человеческого? Чего вы лыбитесь? Чему радуетесь?

– А ну заткнись? – зарычал в ответ Алекса и налетел на мужчину с кулаками, – Ты нарушил самый древний закон земли людей! И не морочь людям голову. Жалобу вымаливать слов хватило, а попросить по-людски нет? Хорош вывертываться тут. Сберег бы честь.

– Сам береги честь! – огрызнулся Миша. – Лупить связанного смелости хватает. А к бою кишка тонка?

Алекса рубанул кулаком по лицу пленника так, что у того нос разлился ручьём, окропив яркими брызгами грудь.

– За кражу смерть, понял?! За кражу смерть! – крикнул он ещё раз, обратясь к толпе и та поддержала его в ответ, хоть и не так уверенно как прежде.

– Да не воровал я, сукин ты сын! Кто вы вообще такие, будь вы не ладны? – Миша с трудом разевал рот, морщась от боли, и сплевывал алую слюну в песок.

– Врёшь! – Алекса ударил Михаила ещё раз. Теперь в живот, отчего жертву переломило пополам, и мужчина повис на кольце.

– Ты мне за это ответишь, – прошептал Миша и закрыл глаза, ожидая новый сокрушительный удар.

Однако ничего подобного не случилось. До него донёсся вздох толпы. Голова не переставала гудеть, словно в ней сработал, да так и не смолк клаксон. Но дыхание вернулось к норме. Миша приоткрыл сначала один, затем другой глаз. Никого рядом, только толпа вдалеке. Слава богу! А где же этот подонок Алекса?

Наконец он увидел его сидящим на пятой точке, метров аж за двадцать от столба. Что ещё он там делает? – испуганно подумал Миша.

Оторвавшись от скопления людей, к Михаилу стал приближаться седовласый старик в длинном светлом балахоне. Он припадал на правую ступню и в помощь себе выносил узловатый посох. Старец приближался уверенно, по-хозяйски. Алекса, за которым продолжал наблюдать Михаил, подтянул к себе ноги и, испуганно, поглядывал на старца, словно побитая псина.

Старик доковылял до столба с Михаилом, ухватил мужчину за шиворот и без особых усилий поднял на ноги. Миша охнул от неожиданности. Час от часу не легче, – подумал он. – Если станет бить и этот – вышибет дух в два счета.

– Не судите его строго, – сказал властным тоном старик, обернувшись к толпе, – в этом человеке нет зла. Это разглядит и слепой. Я удивлён, что вы стали настолько черствы и незрячи. Хуже этого столба. Хоть, уверен, и он порой плачет вместе с жертвами. А ты, Алекса, – старик повел в сторону сидящего посохом, отчего тот обхватил в страхе голову руками, – слишком податлив собственной гордыне. Силы в тебе прибыло, а мозгов одновременно убыло! Как в дырявой кубышке.

Толпа рассмеялась, и возникшее напряжение чуть спало.

– Мы не должны судить, следуя одним лишь законам предков. Мы должны судить, следуя и собственному сердцу. Не всегда вор это враг. Если хорёк украдёт яйцо гадюки, которая может вырасти и убить ребенка, кто он – враг или друг? Этот мужчина взял у Алексы тряпку из гумна. Всего тряпку. А мы знаем, как Алекса ведёт свои дела. Его земля всегда плодородит. Быки здоровы, и рабочих рук хватает. Своих, не наёмных. Дома всегда полон стол. Не так ли? Так на что ему сдалась эта тряпка?… Однако, он хватил беднягу по голове, да ещё и на судилище приволок. А если бы я тебе сказал, Алекса, что этот человек в будущем спасёт весь твой род от сотни гадюк? Что бы ты с ним сейчас сделал? Продолжил бы убивать?

– Как я могу знать, что он спасёт? Это ты, Гобоян, видишь. Как я могу знать? –залепетал Алекса.

– Я не вижу. Но моё сердце говорит, что твоя тряпка не стоит того, чтобы обидеть и озлобить другого человека. Ты своей чёрствостью заражаешь доверие нашего мира ещё похлеще, чем настоящий вор. И я не знаю, чем ты до сих пор заслуживаешь уважение своих соседей, но услышь меня и проведи над собой работу. Иначе скоро никто не придёт к тебе на помощь. Даже быки разбегутся, и ты станешь рыскать за ними по логам и оврагам. Возьмись за ум. Уважай других. Иначе, жизнь проучит тебя. Волком завоешь, да никто спасать не прибежит!

Старик отвернулся от поникшего Алексы и подошёл чуть ближе к группе пожилых мужчин, стоявшей под венцом красных ворот у самого большого дома на площади. Михаил теперь понял, что это как раз и есть тот суд, что должен был решить его судьбу. Они стояли, запустив пальцы за широкие расшитые яркими нитями пояса. Хорошая одежда выдавала в них знать, да только в присутствии бедно одетого старика те сами почти склонили головы.

– Прислушайтесь, мудрейшие старейшины, – почтительно обратился к ним Гобоян, – мне не дано судить других. Но, поскольку таким правом наделены вы, примите решение, за которым хочется идти. Это в ваших силах. Потрудитесь. Судить голого, вроде, не мудрено, но по мне, пожалуй, самое сложное. Вы уж не переусердствуйте. Отнимать у слабого дано не каждому.

Невысокий ростом мужчина, длинные волосы которого были собраны в узел, ответил: – Спасибо, Гобоян, за достойные слова. Однако, ты уже и сам рассудил как надо. Этот муж не заслужил сурового наказания, но не достоин и полного снисхождения. Я бы погнал его взашей, но, вижу, что с этим не стоит спешить. Мы решим так: забирай его к себе, а после поговорим.