Страница 36 из 40
Старая фру замахала чрезвычайно грязным фатдоком – холщовым передником, который всегда носила и использовала в любых обстоятельствах, а сейчас с его помощью демонстрировала Камбуле свои мирные намерения.
Буры остановились, и Марэ, сообразив, что остался один, умолк, только смерил меня негодующим взглядом.
– Спроси этих белых людей, о Макумазан, – проронил Камбула, – кто их предводитель, ибо с ним я буду говорить от имени нашего короля.
Я перевел его слова, и Марэ ответил:
– Я.
– Нет, – вмешалась фру Принслоо, – я. Объясни им, Аллан, что наши мужчины болваны, так что теперь все подчиняются женщине.
Я перевел. Похоже, зулусы несколько удивились и довольно долго обсуждали что-то между собой. Затем Камбула сказал:
– Быть по тому. Мы слышали, что людьми Джорджа ныне правит женщина, а раз ты, Макумазан, из этих людей, значит и в твоем отряде должен быть такой же порядок.
Упомяну здесь, что в дальнейшем зулусы неизменно называли фру Принслоо на своем языке «инкози-каас», то есть правительницей, и ни с кем другим, не считая меня, кого они именовали индуной, ее «устами», не соглашались вести дела. Все распоряжения тоже отдавались ей, а прочих буров эти чернокожие попросту не замечали.
Когда вопрос старшинства был улажен, Камбула попросил перевести бурам то, что уже объяснил мне: нас взяли в плен и поведут к Дингаану, и если мы не попытаемся сбежать, нам по дороге ничто не угрожает.
Я перевел, пояснив для старой фру, кто такой Дингаан, к которому мы пойдем под конвоем.
Тут фру Принслоо накинулась на Марэ.
– Слышал, Анри Марэ? – гневно вопросила она. – Снова потрудился твой злокозненный племянничек! Так и знала, что без него не обошлось! Он рассказал о нас зулусам, чтобы погубить Аллана. Ну-ка, Аллан, спроси, что сделал этот Дингаан с родичем нашего бывшего предводителя?
Я спросил – и получил ответ, что, насколько известно Камбуле, король позволил Перейре уйти свободно в награду за доставленные сведения.
– Господи! – вскричала фру. – А я-то, глупая, думала, что он его приголубил дубинкой по голове! Ну и как же нам быть?
– Не знаю, – признался я.
Тут у меня в голове промелькнула некая мысль, и я обратился к Камбуле:
– Ты сказал, что твоему королю нужен сын Джорджа. Так забирай меня и позволь этим людям продолжить свой путь.
Трое зулусов переглянулись, отошли в сторонку, чтобы я не мог их подслушать, и принялись совещаться. А вот когда буры уяснили суть моего предложения, Мари, которая до сих пор хранила молчание, внезапно рассердилась; столь разгневанной мне еще не доводилось ее видеть.
– Так не должно быть! – вскричала она, топая ногами. – Отец, я всегда тебе повиновалась, но, если ты согласишься на это, я откажусь подчиняться! Аллан спас моего кузена Эрнана, он спас нас всех. И в знак благодарности Эрнан попытался застрелить его в овраге. Молчи, Аллан! Меня ты не обманешь! А теперь Эрнан выдал его зулусам, соврал, будто он ужасный и опасный человек, которого следует убить. Что ж, если Аллану суждено умереть, я тоже умру, а если зулусы заберут его и отпустят нас, я уйду с ним. Решай, отец!
Марэ потеребил бороду, посмотрел на дочь, затем на меня. Уж не знаю, что бы он в конце концов ответил, но ему помешал Камбула, который вернулся к нам и огласил, если хотите, приговор.
Вкратце все сводилось к следующему: хотя Дингаан потребовал привести только сына Джорджа, оговаривалось, что всех, кто будет рядом, нужно тоже захватить. Он, Камбула, не может нарушить приказ короля. Пускай король решает, кого из нас убить, а кого отпустить. Поэтому мы все пойдем к королю. В общем, Камбула велел: «Привяжите волов к своим передвижным домам и ступайте за мной».
Эти слова положили конец препирательствам. Лишенные возможности сопротивляться, мы собрали пожитки и двинулись в путь, сопровождаемые двумя сотнями дикарей. Вынужден признать, что в те четыре или пять дней, которые заняла дорога, зулусы обращались с нами вполне достойно. С Камбулой и другими командирами, которые все оказались отличными ребятами (на свой лад, конечно), мы много разговаривали, и я узнал от них немало интересного об общественном устройстве и обычаях зулусов. Туземцы неизменно стекались к нашим стоянкам, поскольку никогда прежде не видели белых людей; в обмен на горсть бус они приносили нам любую еду, какой мы только могли пожелать. Впрочем, бусы и другие товары были не более чем подарками с нашей стороны, ибо король, как выяснилось, приказал, чтобы пленники ни в чем не знали отказа. Это повеление выполнялось весьма скрупулезно. Например, когда в последний день дороги несколько наших волов свалились от усталости, мужчины-зулусы впряглись в постромки, и таким вот образом фургоны очутились в королевских краалях Умгунгундлову.
Нам выделили место для фургонов неподалеку от дома (точнее, от скопища хижин), что принадлежал некоему миссионеру по имени Оуэн[41]. Он выказал исключительное мужество, отважившись проникнуть в эти земли. Этот миссионер с женой и домашними принял нас с величайшим радушием, и не передать словами, какое удовольствие я испытал, повстречав, после стольких скитаний и тягот, образованного англичанина.
Поблизости находился каменистый холм, на вершине которого в день нашего прибытия казнили то ли шесть, то ли восемь человек, причем способом, который я не посмею описать. По словам мистера Оуэна, их преступление состояло в том, что они похитили колдовством несколько голов скота из королевских стад.
Покуда я приходил в себя после омерзительного зрелища, каковое, по счастью, ускользнуло от внимания Мари, появился Камбула. Он сообщил, что Дингаан желает видеть меня. Других белых приводить запретили. Взяв с собою готтентота Ханса и двух зулусов из числа тех, кого нанял на побережье залива Делагоа, я отправился к королю. Мы прошли за ограду обширного крааля, где было две тысячи хижин – сами зулусы называли этот туземный город «скопление домов», – а посредине раскинулась довольно просторная площадь.
На дальней стороне этой площади, где мне вскоре предстояло стать свидетелем трагической сцены, помещалось некое подобие лабиринта – изиклоло, с высоким забором и многочисленными поворотами; человеку несведущему было невозможно разобраться в хитросплетениях коридоров и отыскать выход. Меня провели через этот лабиринт, и я очутился перед большой хижиной – интункулу, главным домом короля зулусов. У порога восседал на табурете толстый зулус, совершенно нагой, если не считать набедренной повязки-мучи; зато на нем было множество ожерелий и браслетов из синих бус. Двое воинов держали над его головой свои щиты, чтобы защитить толстяка от солнца. Больше рядом никого не было, однако я не сомневался, что в потайных проходах лабиринта прячутся другие воины (было слышно, как они шевелятся и переговариваются).
Камбула и его спутники простерлись на земле перед этим толстяком и принялись возносить славословия, на что король – а это был он – не обратил ни малейшего внимания. Но вот он вскинул голову и притворился, будто только что меня заметил:
– Кто этот белый юноша?
Камбула поднялся с земли и ответил:
– О правитель, это сын Джорджа, которого ты повелел мне захватить. Я привел его и пленников-амабуна, его товарищей, и теперь они твои.
– Помню-помню, – изрек Дингаан. – Большой бур, побывавший у нас и ушедший по воле моего военачальника Тамбузы, но без моего соизволения, говорил, что это ужасный человек, которого нужно убить, покуда он не причинил ущерба моему народу. Почему же ты не убил его, Камбула, хоть он и не выглядит таким уж грозным?
– Потому что король повелел привести его живым, – ответил Камбула. И прибавил со смешком: – Если король пожелает, я могу убить его прямо тут.
– Не знаю, – произнес Дингаан с сомнением в голосе. – Быть может, он умеет чинить ружья…
Помолчав, он попросил одного из щитоносцев что-то принести – что именно, я не расслышал.
«Наверняка послал за палачом», – подумалось мне. Эта мысль неожиданно обернулась холодной яростью в груди. С какой стати моя жизнь должна оборваться в столь юном возрасте по прихоти этого жирного дикаря? А если мне все-таки суждено погибнуть, почему я должен умирать в одиночку?
41
Фрэнсис Оуэн – историческое лицо, английский миссионер, которому Дингаан разрешил проповедовать среди зулусов.