Страница 9 из 42
Продолжая свое планирование в условиях относительной секретности, «Ольденбург» подготовил отчет о целях, который затем был представлен другим ведомствам на утверждение. Набор аксиом, принятый 2 мая, представляет собой яркий образец крайнего экономического этноцентризма:
1) Войну можно проводить только в том случае, если к третьему году войны [начиная с сентября 1941 г.] вооруженные силы Германии можно будет полностью прокормить за счет России.
2) Таким образом, десятки миллионов, несомненно, погибнут от голода, если мы заберем из страны все, что нам нужно.
Такая точка зрения положила начало коалиции между экономическими эксплуататорами и сторонниками политики колонизации на Востоке. Позиция обоих подразумевала полное пренебрежение интересами населения Востока. Формировался своеобразный союз между различными ветвями, основанный на ведении неполитической войны на Востоке – неполитической в смысле отказа от «обещаний» или «уступок» советскому населению в попытке переманить его на сторону Германии; отказа признать местное население чем-то большим, чем объектом эксплуатации. В этом отношении с началом войны и СС, и высшие экономические эшелоны и «колонизаторы» вроде Бормана могли прийти к соглашению.
Пожалуй, наиболее претенциозными из экономических директив, отражавших эту позицию, были «Двенадцать заповедей», подготовленные Гербертом Бакке, статс-секретарем (и впоследствии министром) по вопросам продовольствия и сельского хозяйства. Россия, по его словам, «существовала только для того, чтобы кормить Европу». Для реализации его фантастических планов требовалось особое отношение со стороны нацистских чиновников.
«Лучше ошибочное решение, чем отсутствие решения… – наставлял Бакке немцев, которые должны были взять на себя ответственность за советское сельское хозяйство. – Краткие, четкие инструкции подчиненным в виде приказов; никаких объяснений или причин не давать… Всегда демонстрируйте единство немцев. Перед русским надо защищать даже ошибки немцев».
Провозглашая превосходство интересов Германии, Бакке читал лекции своим приспешникам: «Вам никогда не удастся переговорить русского или убедить его словами… Вы должны действовать. На русского могут произвести впечатление только действия, потому что русский – существо женственное и сентиментальное». В то же время он приказал: «Держитесь подальше от русских; они не немцы, они – славяне… Русский на основе многовекового опыта смотрит на немца как на превосходящее его существо».
«Низшие существа» – русские – не могли стать полноправными партнерами рейха. «Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках». Выводы были очевидны: «Русский человек привык за сотни лет к бедности, голоду и непритязательности. Его желудок растяжим, поэтому не допускать никакой поддельной жалости!»
Бакке стал частью «Ольденбурга». Вальтер Функ также вступил в ряды врагов Розенберга. Как он позднее свидетельствовал, он «пытался помешать Розенбергу основать новую организацию (для управления советской экономикой), что тот намеревался сделать». Розенберг робко признавал, что в его отношениях с экономическими учреждениями «определенные проблемы» все еще оставались «нерешенными».
Министерство иностранных дел
Таким образом, Розенберг с самого начала был изолирован совокупностью сил, которые, хоть и состояли в разногласиях друг с другом, объединились в стремлении урезать границы полномочий, на которые он претендовал. Не все были такими же влиятельными, как Борман или Гиммлер.
С началом войны министерство иностранных дел, этакая «аристократическая аномалия в революционном мелкобуржуазном государстве», начало ощущать последствия стандартного процесса отхода от дипломатии в военное время – особенно остро проявлявшиеся из-за личных качеств его главы. Министерство иностранных дел даже не было приглашено к участию во «внутреннем круге» советников, которые занимались подготовкой к военной кампании против СССР. Это не помешало ему спроектировать и учредить еще в апреле 1941 г. ведомство Auswartiges Amt (министерство иностранных дел), состоявшее из ведущих немецких экспертов по делам СССР. Однако советник Георг Гросскопф, преданный спонсор ведомства (а впоследствии офицер связи у Розенберга), и не догадывался, что многие из его будущих членов занимали должности в других учреждениях, которые и сами планировали управлять завоеванными советскими территориями. Таким образом, так называемый «российский комитет» больше походил на правительство в изгнании. В глазах Гитлера они остались кучкой «обманутых дураков».
Министерство иностранных дел тем не менее продолжало пытаться выполнять свою функцию. 22 мая – за месяц до нападения – Гросскопф предложил план преодоления существовавших «резких расхождений» между ведомствами Германии путем назначения представителей министерства иностранных дел в каждом регионе оккупированного Востока. Однако Розенберг, как всегда, был врагом министерства иностранных дел, которое он в течение многих лет безуспешно пытался вытеснить своей собственной организацией. Но когда Розенберг заявил, что услуги министерства иностранных дел на Востоке не требуются, Риббентроп, также завидовавший его полномочиям, поспешил резко возразить: «Территория, которая будет оккупирована немецкими войсками, – писал он, – будет со многих сторон граничить с другими государствами, интересы которых будут затронуты в наибольшей степени… Министерство иностранных дел не может смириться с отсутствием на месте представителей, натасканных по вопросам внешней политики и разбирающихся в местных условиях».
Риббентроп хотел, чтобы офис Розенберга ограничился лишь административными вопросами, предоставив решение политических вопросов Auswartiges Amt.
Несмотря на решительный отказ от данного предложения, Розенберг не мог закрыть глаза на требования о назначении дипломатических представителей в качестве наблюдателей при передвижении армии и гражданского персонала на Восток. Вскоре после начала вторжения было учреждено соответствующее ведомство. Несмотря на то что Розенберг пошел на уступку – отчасти чтобы отделить дипломатический корпус от армии, – он остался верен своим политическим прерогативам. Поэтому в свойственной ему манере, когда ему казалось, что кто-то посягает на его безраздельную власть, он заявил, что «…фюрер поручил ему взять на себя ответственность за будущие политические условия в восточных регионах. Эта миссия, по его словам, не имела временных рамок, и он намеревался сформировать политические условия в этих регионах в соответствии с этой миссией. Поэтому он не мог позволить министерству иностранных дел вмешиваться…».
В каком-то смысле и Розенберг, и Риббентроп сражались с воображаемым оппонентом. Им обоим недоставало хитрости и напористости. Но Розенберг был новичком, набирающим популярность, а министерство иностранных дел уже находилось в упадке. Его роль в восточных вопросах была лишь вспомогательной.
Министерство пропаганды
Хотя министерство Йозефа Геббельса не могло претендовать на право голоса в фактическом управлении оккупированными территориями, оно предложило свою кандидатуру для выполнения чрезвычайно важной задачи – «заполнить пустое советское пространство пропагандой». Стремясь выполнить это требование, Геббельс столкнулся с другими претендентами на эту роль: министерством иностранных дел, людьми Розенберга и отделом пропаганды армии (пропагандистские роты вермахта).
Некоторые экстремисты заявляли, что нет смысла «заигрывать» с восточным населением, ведь оно все равно не могло стать ни «союзником», ни даже членом европейского содружества наций. Другие, наоборот, предпочли бы сосредоточить свои усилия на том, чтобы сделать советское население партнерами завоевания. Министерство пропаганды колебалось между этими двумя крайностями. Геббельс изначально поощрял отношение к «восточникам» как к полудиким рабам. С другой стороны, единственная цель пропагандиста на Востоке могла заключаться лишь в том, чтобы убедить местное население отказаться от своей партии в пользу рейха. Геббельсу, хоть он и был умным пропагандистом, трудно было сориентироваться в сложившейся ситуации. Некоторое время он колебался между примитивным обозначением России, большевизма и еврейства и более тонкой и «реалистичной» пропагандой, которая понравилась бы советскому населению. Но Геббельс был слишком опытным демагогом, чтобы отказаться от своих колебаний. В отличие от Розенберга он привык к напряженным внутрипартийным разногласиям.