Страница 29 из 30
У Анхальтского, когда-то столь щедрого на советы, нашлось только одно решение: король должен немедленно бежать. Фридрих в последний раз попытался ухватить отвернувшуюся удачу; он пренебрег данным в отчаянии советом Христиана Анхальтского и поспешно переправил жену и детей через Влтаву – так поспешно, что чуть не забыл самого младшего принца, а фривольные книги королевы остались разбросанными по ее комнатам, чтобы эпатировать благонравных победителей. К счастью, кому-то хватило ума прихватить кое-какие королевские драгоценности; в будущем они на долгие годы станут главным источником убывающих доходов короля. В Нове-Место (Новом городе) за рекой Фридрих созвал совет, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Ни король, ни королева, «наша благословенная неустрашимая леди», как назвал ее английский посол, не выказывали никаких признаков страха, и если они и решили бежать из столицы, то не потому, что бросили своих подданных, а потому, что подданные покинули их.
В Праге воцарилось смятение, и горожане безжалостно закрыли ворота перед бегущими солдатами. А раз они не пожелали впустить своих защитников, у города не осталось никакой надежды на спасение; бюргеры дали волю ненависти к иноземному королю, который осквернял их церкви и презирал их обычаи. В ночь после битвы ближайшие сторонники Фридриха, боясь за его жизнь, хором заклинали его бежать, пока горожане не выдадут его победителям в обмен на собственную неприкосновенность. Если еще и можно как-то отстоять Чехию, то лишь присоединившись к Мансфельду или укрепившись в Силезии. Ранним утром Фридрих отправился в Бреслау (Вроцлав) в сопровождении только Елизаветы и нескольких советников; он еле успел скрыться, ведь толпа уже решила принести короля в жертву и едва не помешала его отъезду.
Город безоговорочно капитулировал почти без единого выстрела, и тем же вечером Максимилиан Баварский писал жене из того самого дворца, где весь прошедший год Фридрих держал свой королевский двор. Вести добрались до Мюнхена 13 ноября, а 23 ноября прогремел пушечный салют на торжествах в Вене. Церкви огласились благодарственными молебнами, и с высоких кафедр под образами распятого Христа раздавались призывы священников к отмщению.
В Вроцлаве Фридрих искал способов вернуть свое состояние; он обратился за помощью к сейму Силезии и унии. У него еще оставались войска Мансфельда в Пильзене (Пльзене), если бы нашлись деньги, чтобы вновь их нанять; из Венгрии ждали Габора Бетлена с его армией. Но денег взять было неоткуда. Мансфельд не двинулся с места, а Габор Бетлен собрал награбленное и ради собственной безопасности ушел в Трансильванию.
Фридрих отчаянно хватался за любую соломинку; сначала он пробовал договориться с захватчиком – курфюрстом Саксонии, потом организовать сопротивление в Моравии, но 20 декабря стало известно, что Моравия тоже сдалась. Фридрих не стал дожидаться, пока враги, смыкавшие вокруг него кольцо, схватят его вместе с женой и детьми; отпустив нескольких верных людей, которые еще не успели покинуть его, он бежал в направлении Бранденбурга между сближавшимися фронтами саксонской и баварской армий, предоставив силезцам самим отдаться на милость победителей.
От беглеца отвернулись и подданные, и друзья. Старший сын Турна наутро после битвы присоединился к победителям вместе с 3 тысячами своих солдат, Христиан Анхальтский бежал в Швецию, откуда слал императору мольбы о помиловании, ссылаясь на то, что господин сбил его с верного пути. Побежденных не щадили ни католические, ни протестантские памфлетисты. Появилась карикатура с почтальоном, который по всей Германии ищет «молодого человека с женой и детьми, который еще прошлой зимой был королем», и его прозвали «вероломным Фрицем» и «червонным королем» – самым никчемным королем карточной колоды. Позднее этот галантный рыцарь приспособил это прозвище для своей жены, наделяя его более элегантным смыслом.
Между тем в Праге в день после битвы герцог Баварский от имени Фердинанда принял капитуляцию Чешской директории (чешский сейм в 1618 году избрал правительство из тридцати директоров). Стоя поодаль, его духовник с замиранием сердца наблюдал, как повергается ересь; он не мог слышать ни сбивчивой речи чехов, ни тихого ответа герцога, но сумел разглядеть, что «от слов его превосходительства, что бы он ни сказал, глаза директоров переполнились слезами».
Победители не знали пощады. Целую неделю после битвы ворота города были закрыты, и войскам позволили творить там все, что им вздумается. Теоретически пострадать должны были только мятежники, но солдаты не могли проводить политические опросы на каждом пражском пороге, да и не считали это необходимым. Наемников – валлонов, французов, немцев, поляков, казаков и ирландцев – не заботили тонкости политики, да и не каждый день и даже не каждый год им представлялась возможность вдоволь покуражиться в одной из богатейших столиц Европы.
У ворот Градчан отыскались восемь повозок с домашними пожитками короля Фридриха, и солдаты набросились на них, жадно хватая что подвернется под руку, раскидывая по земле шелка и драгоценности, ружья и мечи. Один валлон подобрал подвеску тонкой работы со святым Георгием на светло-голубой ленте; он отнес ее герцогу Баварскому и получил за старания тысячу талеров. Это был знак ордена Подвязки, принадлежавший побежденному королю. С тех пор на грубых карикатурах своих противников он появлялся в спущенных на лодыжки чулках без подвязок.
Грабеж еще не закончился, когда Максимилиан, взяв лучших лошадей из конюшни Фридриха как свою долю в трофеях, снова уехал в Мюнхен. Рано утром в День святой Екатерины он прибыл к себе в столицу, где на улицах подданные столпились, чтобы приветствовать его. У дверей большой церкви он спешился, получил благословение от епископа Фрайзинга и вошел, чтобы вознести хвалы Господу, а хор в это время радостно пел: «Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч». Максимилиану было за что благодарить Бога; он единственный из князей Германии мог позволить себе войну, которую только что вел, и император должен был ему за услуги 3 миллиона гульденов, в залог уплаты которых он получил Верхнюю Австрию.
Фердинанд проехал по Вене с непокрытой головой, чтобы возблагодарить Пресвятую Деву, и приказал изготовить корону из чистого серебра стоимостью 10 тысяч флоринов, чтобы самолично пожертвовать ее Царице Небесной в ее храме в Мариацелле, в родной Штирии. Другую корону, еще более великолепную, он послал в церковь Санта-Мария-делла-Скала в Риме. Небеса наверняка примут его благодарность, выраженную столь роскошными дарами; а вот удовлетворить Испанию и Баварию будет не так-то просто.
6
Сопротивление чехов было сокрушено в битве на Белой горе, и ни одна протестантская держава не выступила в их защиту. Война закончилась; Фридриху оставалось только просить прощения, испанцам – уйти из Пфальца, Мансфельду – распустить свою армию, и Фердинанду – расплатиться с долгами: четыре простейших условия, выполнить которые было невозможно.
Пока мир рушился вокруг них, Фридрих и его жена упорно закрывали глаза на катастрофу. Королеву срочно отправили в безопасное место в Бранденбурге, где она родила сына и назвала его Мориц – весьма прозрачный намек на принца Оранского, – и с неизменной беззаботностью писала подругам о том, как они будут смеяться, когда она расскажет им о beau voyage[31], в которую ей так внезапно пришлось отправиться из Праги. Фридрих между тем веселился в гостях у герцога Саксен-Лауэнбургского, где потратил триста с лишним флоринов на жемчуг для своей трехлетней дочери.
Причиной такого безответственного поведения было не отсутствие совести, а скорее наоборот. Фридрих оставался слабовольным и растерянным, обладая властью, но ее утрата проявила глубокую целостность его характера. Он не потерял веру в правоту своего дела, потому что проиграл; ему не хватало безрассудной отваги, лидерских способностей, которые могли бы спасти Чехию, но ему не хватало и гибкого эгоизма, который мог бы спасти его собственные владения. Поражение лишь яснее показало ему сложные различия между тем, что правильно и что неправильно; отныне правильным было только одно – отстаивать справедливость своей проигранной борьбы, несмотря ни на какие уговоры и предательства. «Не жадность и не честолюбие привело нас в Чехию, – заявил он в письме Турну, – ни бедность, ни страдания не заставят нас восстать против нашего возлюбленного Господа и поступиться честью и совестью». От битвы на Белой горе до своего смертного часа он будет следовать велениям своей совести с несгибаемой верой и плачевным исходом.
31
Приятная поездка (фр.).