Страница 27 из 30
Город действительно напоминал Содом и Гоморру, веселясь, пока небеса грозили бедствиями. В дворянских домах пировали и плясали на балах, зимой катались на санях, летом устраивали купания, а сам король разъезжал по городу в ярко-красном плаще и шляпе со щегольским желтым пером. Когда наступила теплая погода, он на виду у королевы и всех ее фрейлин разделся донага и пошел купаться в реке Влтаве, а пражские бюргеры с неодобрением во все глаза глядели на это непристойное зрелище. Народ стекался посмотреть на веселого молодого короля с королевой, которые устраивали «вдоволь бесплатных развлечений для посторонних» и разрешали любопытным поглазеть на парадные покои в Градчанах и даже понянчиться с младшим королевским отпрыском. Один из таких зевак ловко стащил с младенца шерстяные башмачки на память.
Редко бывает, чтобы столь простодушные и благонамеренные правители вызывали к себе столь сильную неприязнь. Фридрих стремился только к тому, чтобы завоевать преданность новых подданных, но навлек на себя лишь презрение министров и ненависть народа. Робея перед советниками, путаясь в языке и особенностях конституции, которую он обязался защищать, Фридрих казался даже глупее обычного.
На съезде протестантов в Нюрнберге он, отвечая послу, повторил зазубренный ответ на совершенно другой вопрос. В Чехии он шокировал придворных и советников тем, что всегда принимал их с непокрытой головой, обращался к Христиану Анхальтскому за ответом на любой вопрос, слишком часто протягивал руку для поцелуя, на людях отдавал первенство королеве и позволял ей появляться в таких нарядах, которых не потерпел бы на своей жене ни один добропорядочный чешский супруг.
Он раздражал высоких сановников, и прежде всего чешскую знать, предложением отменить крепостное право, попыткой навязать новую присягу и склонить сейм к тому, чтобы избрать преемником своего пятилетнего сына Генриха-Фридриха. Он разозлил пражан неумелой борьбой с безнравственностью, а самое худшее – тем, что осквернил их церкви. Из главной церкви иезуитов и собора безжалостно убрали все иконы, а капеллан Фридриха послал двух служанок отнести их на дрова. Ходили слухи, что королева даже хотела вскрыть гробницу святого Вацлава, и она же с неуместной стыдливостью потребовала снести «голого купальщика» посреди Карлова моста. Ее не послушались: вооруженные горожане вышли не допустить осквернения распятого Спасителя над Влтавой.
Какие бы ошибки ни допускали Фридрих и его жена, их подданные ничего не делали, чтобы им помочь. Как утверждали советники Фридриха, чехов волновало только, «как потворствовать братьям и друзьям» в руководстве армии и государства. По слухам, некоторые из них, когда король созвал их на совещание в семь утра, нахально заявили ему, что он нарушает их право не вставать с постели в такую рань. Государство охватило общее недовольство, ибо застарелая вражда между дворянами, горожанами и крестьянами обострилась из-за бедствий страны, и подозрение в измене не миновало и сам королевский двор.
Так обстояли дела, когда 23 июля 1620 года Максимилиан Баварский пересек австрийскую границу с армией Католической лиги числом 25 тысяч человек под командованием графа Тилли. Войска, составленные из разноязыких наемников, шагали вперед под вдохновляющие речи священников-иезуитов, с ними было двенадцать огромных пушек, названных именами апостолов, а покровительницей полководца была Дева Мария. В молодости Тилли хотел вступить в Общество Иисуса (орден иезуитов), но потом решил сражаться за Господа Бога на другом поприще и на протяжении всей жизни поддерживал в лагерях такую строгую мораль и так стойко хранил верность Богоматери, что в народе его прозвали «монахом в доспехах».
Максимилиан намеревался сначала утвердиться в Австрии, где многие из мелкопоместных дворян-протестантов взялись за оружие. Крестьяне бежали перед войсками Тилли, прихватив с собой все пожитки, какие могли унести, и наступление Максимилиана шло сквозь ненастья холодного лета по опустевшей стране и дорогам, усыпанным скелетами коров и свиней, варварски забитых его же солдатами. 4 августа в Линце он добился подчинения от австрийского сейма, который оказался неспособен организовать сопротивление столь крупной армии без помощи из Чехии.
В это же время Спинола во главе почти 25-тысячной армии выступил из Фландрии в атмосфере столь восторженного религиозного энтузиазма, что многие сравнивали его кампанию с новым Крестовым походом. Когда передовые части подошли к Рейну, Мориц Оранский, штатгальтер Голландии и Зеландии с 1585 по 1625 год, боясь нарушить перемирие и бессильный остановить вражескую армию, в отчаянии обратился к английскому королю. В последний момент Яков разрешил отправить из Грейвсенда в Нидерланды полк из 2 тысяч добровольцев под командованием Горацио Вера. Одновременно он направил брюссельскому правительству запрос о том, куда следует их армия, и 3 августа получил лицемерный ответ, что они этого не знают. Перейдя Рейн у Кобленца, Спинола двинулся к Чехии, и встревоженные державы Западной Европы выдохнули с облегчением. Это был блестящий трюк, рассчитанный на то, чтобы не дать противнику начать действовать, ибо на третьей неделе августа Спинола развернулся и по собственным следам направился к Рейну. «Сейчас уже поздно сомневаться в том, что огромная армия Спинолы идет на Пфальц, – она уже у наших ворот», – сокрушалась мать курфюрста в Гейдельберге (Хайдельберге). 19 августа Спинола захватил Майнц. Тщетно растерянный принц Оранский умолял мать курфюрста защитить страну от нависшей опасности. Тщетно взывал он к князьям унии. Только две тысячи английских добровольцев форсировали
Рейн, минуя аванпосты Спинолы, и закрепились в ключевых крепостях Франкенталь и Мангейм. 5 сентября Спинола переправился через Рейн, 10 сентября взял Кройцнах и четыре дня спустя – Оппенгейм (Оппенхайм). Далеко в Чехии сердце Фридриха обливалось кровью за его народ, но он ничего не мог поделать, кроме как опять обратиться к королю Англии и утешаться благочестивыми мыслями. «Предаю все в руки Божьи, – писал он Елизавете. – Что Господь дал мне, он же забрал и может снова вернуть, да святится его имя».
Между тем в Линце Тилли соединился с остатками императорской армии и 26 сентября перешел границу Чехии. Он еле-еле успел опередить противника; 5 октября силы курфюрста Саксонского налетели с севера и почти без сопротивления взяли Баутцен, столицу Лаузица (Лужиц). В то же время Максимилиан предложил Пильзену (Пльзеню) сдаться, и Мансфельд вступил с ним в переговоры. Скрепя сердце Мансфельд подчинился категорическому приказу Фридриха удерживать город, но тот больше не мог рассчитывать на то, что Мансфельд будет изводить врага нападениями с тыла: служа несостоятельному хозяину, военачальник был не настолько глуп, чтобы настраивать против себя Максимилиана – богатого князя и потенциального работодателя.
Оставив бездействующий Пльзень в тылу, Максимилиан взял курс на Прагу и в середине октября натолкнулся на разношерстные силы Фридриха у Рокитцана (Рокицани), в двух днях пути от столицы. Сам король находился в лагере, тщетно пытаясь примирить яростных соперников – Турна и Анхальт-Бернбурга (Христиана Анхальтского). Несколько дней спустя туда лично явился Мансфельд и объявил, что срок его контракта истек и, поскольку у короля нет средств для его продления, он считает себя свободным от всех обязательств.
Фридрих все еще верил в Габора Бетлена, который снова захватил Венгрию. Однако войска, посланные им на помощь чехам, скорее вредили, чем помогали, поскольку из-за их необузданной вольности король растерял последние остатки популярности среди несчастных крестьян, и во время фуражных походов солдаты не только нападали на своих же союзников, но даже дрались между собой. Они убивали пленных и так истерзали одного из полковников Максимилиана, который раненым возвращался в Австрию, что тот умер через несколько дней, а Фридрих не успел вмешаться.
Между тем вокруг лежала опустошенная страна. Путь обеих армий шел мимо безлюдных деревень, сгоревших ферм и трупов павшего от голода скота. После осенних гроз наступила ранняя зима, и в обоих лагерях солдат косили морозы и лихорадка, вызванная сыростью и недоеданием.