Страница 3 из 25
Так Соколов узнал, что до Казани еще не дошли мудреные слова «гостиница», «отель». Здесь все называли «нумерами».
Гостиница оказалась отвратительной. Заплатив за люкс три рубля, Соколов получил две комнаты с аляповатой мебелью, спальню, где стояла широченная кровать под немыслимым балдахином, и душ.
Приняв душ и побрившись, Соколов немедля отправился к местному полицейскому начальству.
Полицмейстером оказался веселый красавец тамбур-мажорного роста Алексей Иванович Васильев.
Он влюбленно смотрел на Соколова, долго тряс его руку, приговаривая:
– Такая честь, такая радость! Не верится, самого Соколова вижу. Мне Джунковский о вас много говорил. Такая честь…
Сыщику сразу бросилась в глаза особенность: руки полицмейстера были грубыми, под ногтями въелась какая-то чернота, какая бывает у паровозных машинистов.
Когда Соколов объяснил цель своего приезда, лицо полицмейстера сделалось печально-задумчивым.
– Говорите, государь возмущен? – Пожал плечами. – Не понимаю! Какие-то сплошные, право, предрассудки. В наш просвещенный век – и нате вам, шум из-за чудотворной.
Как и ожидал Соколов, местные пинкертоны никаких серьезных следственных действий не предприняли. Даже за церковным сторожем не установили наблюдения.
Соколов долго слушал полицмейстера, важно рассуждавшего о «народной серости» и «диких предрассудках». Терпение его наконец иссякло. Гений сыска задумчиво покачал головой:
– Ты, Алексей Иванович, хоть имеешь чин седьмого класса – надворного советника, но напоминаешь мне наивного младенца. Кому нужны твои рассуждения? Государю, Елизавете Федоровне? Или тысячам православных, искренне верующих людей, к которым, кстати, я и себя причисляю? Я приехал с единственной целью: отыскать святыню. А ты толкуешь – «серые предрассудки».
Полицмейстер поерзал в кресле, глубоко вздохнул:
– Виноват, значения не придали! Думали: «Икон много, подумаешь, одна пропала!» А тут – до государя дошло, в газетах пишут. Тарарам какой-то! Впрочем, мы кое-что сделали. Вот, извольте взглянуть, Аполлинарий Николаевич, дело о похищении завели. – Полицмейстер влез в громадный сейф, достал папку. – Извольте видеть, кроме протокола допроса Фаддея Огрызкова…
– Кто такой?
– Сторож! Вот, кроме протокола этого изъяли и сохранили вещественное доказательство – замок, вскрытый отмычкой.
– Откуда такая уверенность – отмычка?
– А вот извольте взглянуть, в замке находится бородка. Это от воровской отмычки! А вот и фотографии места преступления – шесть штук.
Соколов внимательно оглядел «вещественные доказательства» и решительно заявил:
– Никакого взлома не было.
Полицмейстер Васильев ничего не возразил, лишь горестно вздохнул, заламывая длинные пальцы:
– Как это мы недоглядели? Нет, право, это ужасно. Соколов усмехнулся:
– А почему не споришь со мной? Обычно начинают возражать, приводить «доказательства» своей правоты.
Полицмейстер завел глаза к лепному потолку, на котором висела богатая золоченая люстра:
– С гением сыска может спорить только ограниченный человек… Я очень уважаю ваш талант, Аполлинарий Николаевич. Извольте видеть, у нас редко стоящие преступления совершаются, вот благодушие и появляется. Виноват, право!
Соколов рассмеялся:
– Нет, Алексей Иванович, ты точно – малое дитя в мундире! Мы сейчас поедем арестовывать и допрашивать сторожа Огрызкова. Возьми с собой писаря, двух полицейских для проведения обыска.
– Да, да! Фотографа тоже взять?
– Если только тебя сфотографировать на фоне церкви с замком в руках: фото повесишь на стене, дабы впредь не допускать подобных оплошностей. Сегодня фотограф не нужен. Нужны понятые.
– Этих найдем на месте. А ведь о стороже самые лестные отзывы: пьет лишь по большим праздникам, ни в чем дурном не замечен.
Соколов сказал:
– Этот вор по случаю. Кому-то очень понадобилась именно эта икона, сунули приличные деньги, соблазнили сторожа. И еще, Алексей Иванович, могу сделать два предсказания. Первое из области психологии: сторож пространно повторит свои показания почти слово в слово. Будет говорить больше, чем ему могло быть известно. В результате сам запутается в своих показаниях. И второе: сторож последние дни тратил большие деньги, приобретал пустяковые, ненужные вещи. Это станет серьезными уликами.
Полицмейстер мотнул головой, дескать, скоро убедимся: гений сыска Соколов всегда прав!
Когда вышли на улицу, полицмейстер вдруг сказал:
– Аполлинарий Николаевич, подождите минуту! Сейчас заведу… – И он отправился в большой хозяйственный двор, принадлежавший полиции и примыкавший к ее зданию.
Через минуту-другую Соколов понял причину, по какой руки полицмейстера имели пролетарский вид. Сначала в глубине двора раздалось жуткое тарахтение, потом громовые звуки, напоминавшие кашель больного бронхитом. И вот из ворот выкатился изящный автомобиль, покрашенный в два цвета: смолянисто-черный и слоновой кости. За руль, натянув на лицо очки и шлем, держался сам… полицмейстер. Рядом с ним на одном сиденье, обхватив друг друга, сидели какой-то скромный чиновник с облезлым портфелем, оказавшийся писарем, и средних лет с выгоревшими бровями полицейский. Еще один полицейский, с торчащими как палка усищами, стоял на подножке, вцепившись в дверцу:
Верх, по случаю хорошей погоды, был опущен. Авто лихо подрулило к Соколову. Стоявший на подножке полицейский, видимо загодя наученный, соскочил на землю и с торжественной подобострастностью распахнул перед гением сыска заднюю дверцу.
– Милости просим! – захлопнул за Соколовым дверцу и хотел было вновь забраться на подножку.
Соколов воспротивился:
– Садись рядом со мной!
Полицмейстер поморщился:
– Народ мне избалуете, Аполлинарий Николаевич! И с подножки не свалится, они у меня привычные. Так говорю, шельмецы?
– Так точно, ваше благородие! – дружно загалдели полицейские.
…Через мгновение впавший в кураж полицмейстер, желая показать свое бесстрашие, гнал по пыльной казанской дороге, пугая кур и прохожих, которые едва успевали выскакивать из-под колес. Стаи собак с бешеным лаем бросались на невиданное железное чудовище. Автомобиль аэропланом взлетал на ухабах. Полицмейстер, рискуя откусить себе язык, поворачивал голову и кричал Соколову:
– Американский! Марки «Студебеккер». Три тысячи пятьсот рублей отдал. Шесть цилиндров – сила! Стартер самый совершенный – электрический. Шофера не держу, сам люблю водить. – Резко крутанул руль, погрозил вслед какой-то старухе кулаком: – Куда, старая ведьма, лезешь! – и вновь добавил газу.
Семнадцать верст по ухабистой дороге пролетели молниеносно – минут за двадцать.
Тормоза издали скрежещущий звук, какой, возможно, издают в аду грешники, грызущие раскаленные сковороды, и автомобиль остановился возле кирпичных арочных ворот.
Писарь вывалился на дорогу, его мутило. Извиняющимся тоном сказал:
– Словно в бурю по морю, уболтало.
– Это у тебя, Расщупкин, малокровие! – наставительно заметил полицмейстер.
Тут же собралась ватага мальчишек. Усатый полицейский был оставлен для охраны транспортного средства. Он погрозил мальчишкам пальцем:
– Коли кто дотронется до авто, в полицию заберу! Угроза была страшной – мальчишки на минуту притихли.
Процессия вошла в ворота и у старинной невысокой церкви остановилась. Полицмейстер сказал:
– Извольте видеть, Аполлинарий Николаевич, замок, в котором осталась бородка от отмычки, висел вот тут. Сторож нашел его открытым. А, вот он, прохиндей, сам явился не запылился. Давай, Фаддей Огрызков, рассказывай господину полковнику, как дело было!
Соколов увидал крестьянского вида тщедушного мужичка, с жидкой, неопределенного цвета бородкой, выцветшими хитрющими глазками, в синей навыпуск шелковой рубахе. На коротких ногах блестели новой кожей сапоги. Мужичок содрал с головы круглую поярковую шляпу, завел глаза к небу, угодливо, словно по писаному, затараторил: