Брежнев

Это, конечно, было издевательством. Когда Суслов пригласил Александра Николаевича и сказал, что ему предлагается такая должность, Шелепин ответил:

– Я же молотка никогда в руках не держал, не говоря уж о чем-то более серьезном. Как я буду учить будущий рабочий класс?

Шелепину поручили заниматься учебниками для ПТУ. Более всего его поражала и возмущала необязательность чиновников, с которыми он теперь имел дело. Он, находясь на высоких должностях, привык, что его поручения немедленно исполняются. А тут вступила в дело бюрократическая необязательность, да и чиновная опасливость: зачем сломя голову исполнять поручение Шелепина, если даже соприкасаться с ним опасно?

Его школьного друга Валерия Харазова, второго секретаря ЦК компартии Литвы, вызвали в Москву. Перед отъездом первый секретарь Пятрас Пятрович Гришкявичюс сказал ему:

– Валерий Иннокентьевич, имейте в виду: я о вас никогда и никому ничего плохого не говорил.

В Москве первый заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК Николай Александрович Петровичев заявил Харазову:

– Тебе надо уходить, потому что тобой Гришкявичюс недоволен.

Харазов ответил:

– Неправда. Гришкявичюс сам мне сказал…

Тогда Петровичев высказался откровенно:

– Рви с Шелепиным! Или придется уходить с партийной работы.

– Нет, – твердо ответил Харазов. – Я связан с ним с детства, а вы хотите, чтобы я отказался от такой дружбы?

– Тогда будет хуже, – пригрозил Петровичев.

– Пусть будет хуже, но дружбу с Шелепиным я не порву…

Партийная карьера Харазова закончилась, ему предложили должность первого заместителя председателя республиканского комитета народного контроля, сказали:

– Материально не пострадаете.

Валерий Иннокентьевич еще оставался кандидатом в члены ЦК, ходил на пленумы. В Свердловском зале Кремля очень тесно, все друг друга видят. По залу уверенной походкой прошел зять Брежнева – первый заместитель министра внутренних дел Юрий Михайлович Чурбанов.

– Все вокруг угодливо привстают, он снисходительно здоровается, – вспоминал Харазов. – Мимо меня прошел, вдруг повернулся: что это он здесь делает? То есть он хорошо знал, что я отстранен и почему отстранен…

Как становятся послами

Через несколько лет и в секретариате ЦК, и в политбюро Брежнев оставил только тех, кого желал видеть в составе высшего руководства. Леонид Ильич устранил всех, кто казался ему недостаточно лояльным. Избавился от первого секретаря ЦК компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста, главы правительства РСФСР Геннадия Ивановича Воронова и от первого заместителя председателя Совета министров Дмитрия Степановича Полянского.

Воронов уже на пенсии рассказывал, как однажды перед заседанием политбюро в Ореховой комнате они пили чай. Обсуждался вопрос о строительстве крупного автомобильного завода. Геннадий Воронов считал, что его нужно строить в Крас-ноярском крае – в Абакане.

Брежнев вдруг сказал:

– А я думаю, надо строить этот завод в Набережных – Челнах.

Воронов взорвался:

– Как же так, Леонид Ильич, уже вопрос обсужден. Откуда же Набережные Челны взялись?

Брежнев удивленно сказал:

– Никогда никто на меня так не кричал, как кричит Воронов.

– Я не кричу, это вы орете. Я просто говорю, что у нас этот вопрос обсужден, проработан. Давайте другие материалы, будем их рассматривать.

– Нечего рассматривать, – отрезал Брежнев, – снимаю вопрос с обсуждения.

Едва ли такая история могла понравиться Брежневу. Он не только настоял на своем, и завод построили в Набережных Челнах, но и расстался со строптивым Вороновым.

В аппарате генерального секретаря Геннадия Ивановича не любили. Борис Дмитриевич Панкин, главный редактор «Комсомольской правды», участвовал в подготовке брежневского выступления на съезде комсомола. Леонид Ильич прочитал речь, текст ему понравился, и он распорядился разослать его членам политбюро.

Один из авторов речи довольно сказал:

– Дело в шляпе, после Леонида Ильича ни у кого замечаний уже не бывает.

– Кроме Воронова, – ворчливо заметил помощник генерального Александров-Агентов. – Этот господин никогда не отказывает себе в удовольствии прислать дюжину страниц с за-мечаниями. Писатель…

Борис Панкин впервые слышал, чтобы помощник, хотя бы и первого лица, столь небрежно отзывался о члене политбюро. Потом он поинтересовался, какие были замечания. Другой помощник генсека Георгий Эммануилович Цуканов ответил, что замечания были несущественные.

– А Воронов?

– Как всегда, накатал несколько страниц, но их велено оставить без внимания, – с нескрываемым удовольствием сообщил Цуканов.

По словам одного провинциального секретаря обкома, Воронов, выступая, «нудно и утомительно поучал, показывая свою ученость, больше напоминал манерного провинциального лектора, чем государственного деятеля масштаба России».

Говорят, что Воронов потерял свой пост, поскольку не сумел наладить отношения с первыми секретарями областных комитетов. В 1971 году его переместили на внешне значительный пост председателя Комитета народного контроля СССР. Но Геннадий Иванович быстро убедился в том, что Брежнев ни в грош не ставит его ведомство.

– Никакой пользы от народного контроля я не вижу, – повторял Леонид Ильич. – Вот был Мехлис, его все боялись.

Воронов прилетел к Брежневу в Пицунду, где тот отдыхал, привез записку о совершенствовании системы народного контроля. Леонид Ильич вместо обсуждения позвал гостя купаться, потом сели играть в домино. Принесли коньяк. Брежневу совершенно не хотелось заниматься делами. Вскоре Суслов пригласил к себе Воронова и сообщил, что председателю комитета не надо быть членом политбюро. Геннадий Иванович, не дожидаясь, когда от него избавятся, в апреле 1973 года сам подал в отставку…

Потерял кресло в политбюро и первый заместитель главы правительства Дмитрий Степанович Полянский. С Брежневым они были на «ты» и называли друг друга по имени. Со временем Леониду Ильичу это разонравилось: он хотел большего уважения даже со стороны старых товарищей. Дмитрий Степанович пропустил важный момент, когда Брежнев перестал нуждаться в соратниках и пришел к выводу, что подчиненные полезнее.

Излишняя активность Полянского раздражала членов политбюро. Особенно когда он проявил особый интерес к иде-ологическим вопросам, что не входило в прямые обязанности первого заместителя председателя Совета министров. Он пытался влиять на литературные дела, покровительствовал «своим» писателям, причем людям бесталанным, но с большими амбициями. А в политбюро существовали свои правила. Наводить порядок в чужом огороде не бы-ло – принято.

Леонид Замятин рассказывал, что Полянский внимательно следил за тем, что западная пресса писала о членах политбюро и прежде всего о генеральном секретаре, постоянно об этом говорил:

– Ты видишь, что они себе позволяют.

И громко цитировал, обсуждал. А Брежнев вовсе не хотел это слышать. То, что его интересовало, ему докладывали и без Полянского. Среди служебных вестников ТАСС была серия ОЗП (обзор зарубежной печати), распространявшаяся только среди высшего руководства. В ней помещались все «антисоветские» сообщения, в том числе приводились нелицеприятные оценки, которые за рубежом давали советским лидерам. Замятин следил за тем, чтобы ничего плохого лично о Брежневе в ОЗП не попадало.

Говорят, что в какой-то беседе с Полянским Брежнев, как иногда случалось, когда с ним не соглашались, бросил:

– В такой ситуации я работать не в состоянии и подам заявление об уходе!

На что Полянский вроде бы выпалил:

– Что ты нас пугаешь своим уходом? Уйдешь – другой придет.

Брежнев осекся. Этот эпизод он запомнил. 2 февраля 1973 года на заседании политбюро, когда повестка дня исчерпалась, Брежнев неожиданно сказал:

– У меня был Мацкевич и подал заявление об освобождении от должности министра сельского хозяйства. Он просится направить его на работу за границу. Я дал согласие. Как вы, товарищи, думаете?