Будущее ностальгии

Западноевропейские философы-урбанисты опасаются, что разрастание глобальной деревни уничтожит город, каким мы его знали на протяжении минувшего тысячелетия. По словам Поля Вирильо[248], «цель виртуальной реальности сущностно состоит в том, чтобы обнулять hic et nunc[249], опустошать „здесь“ в пользу „сейчас“»[250]. Мегаполис глобальной коммуникации «урбанизирует» (или субурбанизирует) виртуальное пространство и дезурбанизирует город. Чаще всего глобализированная культура находится под чарами техно-пасторали или компьютерной игры, что диаметрально противоположно урбанистической социальности. Новая ностальгия, кажется, имеет в качестве объекта не только определенные моменты из прошлого города, но общую идею урбанистического дома, где время идет свои чередом и не испаряется со скоростью нажатия на клавиатуру компьютера. В сегодняшнем Берлине, одном из наиболее стремительно меняющихся городов в Европе, так интенсивно ведутся дискуссии об архитектуре и градостроительстве, что они, кажется, начинают приближаться к спорам о немецкости и демократических преобразованиях. Очевидно, что никакое градостроительство не может успевать подстраиваться под это.

Урбанизм интернационального стиля[251], который любил представлять город как идеально функционирующее пространство – здоровое тело, с чистыми венами и легкими, или великолепно смазанная машина, либо, в качестве альтернативного варианта, – город-сад, свободный от урбанистического перенаселения и прекрасный, как волшебный дезурбанистический рай, – это далеко не единственный выбор для нового градостроительного развития. По факту, многие проекты градостроительной реконструкции поворачивают стрелки часов назад, отправляясь во времена до интернационального стиля. Так, например, новые городские обычаи стремятся к ограничению автомобильного движения, и делается это сознательно. Урбанистическая ностальгия неизбежно возвращается назад в вопросах о том, что современно и какой тип современности и модернизации должен развиваться в будущем. «Интернациональный стиль» нового поколения, который можно видеть в городах по всему миру, – это молодая культура, не помнящая родства, – от коммерциализированной музыки техно на Параде любви до граффити, которые покрывают множество бетонных стен от Берлина до Рио-де-Жанейро.

Мы посетим три города, которым пришлось в прошлом и настоящем и предстоит в будущем быть столицами государств, – Санкт-Петербург, Москву и Берлин – и, проездом, – Прагу и Любляны. Во вновь созданных обычаях этих городов национальная идентичность и урбанистическая идентичность порой не согласуются друг с другом. На свое 850-летие посткоммунистическая Москва была переодета в костюм «Третьего Рима» с помощью лазерных лучей, виртуальных проекций, гигантской архитектуры и миллионов долларов. Санкт-Петербург, напротив, выражает ностальгию по городу Просвещения, рациональному и обладающему идеальными пропорциями, который в настоящий момент обессилен. Бывшая столица русской модернизации превратилась в город, развивающийся по сценарию сохраняемой руины[252]. Знаменитый антагонизм Москвы и Санкт-Петербурга стал предметом легенд и анекдотов. В то время как города часто обмениваются своими имперскими образами и имеют куда больше общего в советском прошлом, чем может показаться на первый взгляд, их посткоммунистическое самосознание исследует разные версии российского прошлого и будущего – имперский большой стиль в Москве и европейский город-государство в Санкт-Петербурге. Берлин с 1989 по 1999 год был городом урбанистических импровизаций; переживая это преобразование, город вобрал в себя массу мечтаний о Востоке и Западе, о столичном городе и городе-острове. Так как некоторые грезы сбылись и перестали быть мечтами, город развалин и строительных площадок стал «нормальной» столицей Германской Республики.

Есть ряд неявно выраженных различий между городами, которые обозначают различные ностальгические тенденции. Уничтоженный храм Христа Спасителя в Москве и снесенный Городской дворец в центре Восточного Берлина стали площадками для активных споров и грандиозных проектов воссоздания. Судьба тоталитарных памятников прошлого тоже значительно различается в бывших коммунистических городах. В Москве поверженные герои советского режима, от руководителя КГБ Дзержинского[253] до Сталина, нашли новое прибежище в пасторальном саду скульптур, который принял памятники в качестве советских произведений искусства. В Праге, напротив, современная скульптурная композиция в виде гигантского метронома украшает пьедестал крупнейшего тоталитарного памятника в мире. Это образцовый контрпамятник, который маркирует место и переозначивает его. В Санкт-Петербурге есть новый памятник жертвам тоталитаризма, являющийся одновременно старым и новым, памятник и руина, аллюзия на старого петербургского Сфинкса и ленинградское прошлое[254]. Исследуя осмысленные и стихийные памятники, мы рассмотрим контркультурные традиции – сквоттеров в Берлине, ленинградский андеграунд 1970‐х годов, чешскую культуру кафе – чтобы воссоздать образы неофициальной сферы общественной жизни. В Санкт-Петербурге, где в отличие от Москвы и Берлина не было строительного бума, мечты об идеальном городе не требуют технологий и зиждутся на материальной бедности. Альтернативное урбанистическое воображение позволяет нам мечтать о выдуманном прошлом, которого город никогда не имел, тем не менее это прошлое может оказывать влияние на его будущее. В быстро меняющихся городах подобные спонтанные памятные места являются мини-музеями, которые хранят множественные виртуальные слои исторических возможностей, стоящих на грани исчезновения в текущих масштабах градостроительной реновации. Я ловлю себя на мысли, что мое отношение к этим городам, находящимся в состоянии перехода, сравнимо с любовью с последнего взгляда и «то, что однажды представлялось как возможное, в следующий момент уже невозможно»[255].

Глава 8

Москва, русский Рим

Сад тоталитарной скульптуры: история как пастораль

Накануне празднования 850-летия Москвы я совершила прогулку в парк напротив Центрального дома художника, через улицу от прославленного парка Горького. Это была одна из спонтанных мемориальных площадок перестройки, сад поверженных памятников, который в народе называют «кладбищем без мертвых». Распад Советского Союза завершился иконоборческим карнавалом вокруг уличных памятников советским героям. Памятник главе ЧК Феликсу Дзержинскому был снесен разъяренной толпой и осквернен; Ленин был подвешен за шею в Таллине; в Киеве он был спилен и заперт в клетку, на пустом пьедестале остались только его каменные сапоги.

Затем снесенные статуи в конце концов добрались до парка возле Центрального дома художника и остались лежать на траве, брошенные и не защищенные от естественного старения и банального вандализма. Здесь был «дедушка Калинин» с глазами, густо накрашенными белым мелом, как вампир из молдавского фильма, Никита Хрущев с красной краской, расплесканной по его лысому черепу, и тело Дзержинского со следами всех видов телесных жидкостей. Согласно городской легенде, первый постсоветский мэр Москвы Гавриил Попов позволил своей собаке пометить усы бывшего главы ЧК. Памятники, лежащие на траве, превратились в живописные руины. Если памятники вождям помогли эстетизировать идеологию, то их руины сделали очевидной ее ветхость. Монумент, больше не репрезентирующий власть, отражал только свою хрупкую материальность.

248

Поль Вирильо (Paul Virilio, 1932–2018) – французский философ, урбанист, градостроитель, архитектурный критик и преподаватель. Основоположник теории дромологии, описывающей, в частности, изменение постиндустриального общества под воздействием скорости восприятия информации и других факторов, ориентированных на понятие скорости. – Примеч. пер.

249

Латинский фразеологизм, означающий буквально «здесь и сейчас». – Примеч. пер.

250

Virilio P. Cybermonde: The Politics of Degradation // Alphabet City. 1999. No. 6. P. 193.

251

Очевидно, имеется в виду градостроительство эпохи модернизма. Здесь и далее, в целях сохранения подлинности авторского стиля повествования, в русском тексте будет преимущественно использоваться термин «интернациональный стиль». – Примеч. пер.

252

В оригинальном тексте использовано словосочетание «arrested development», что обыгрывает применяемый в англоязычных текстах по охране наследия термин «arrested decay». Это один из методов сохранения наследия, который в общих чертах соответствует бережной консервации руин. Метод применяется, как правило, для демонстрации современным зрителям разрушений объектов, пострадавших от войн, стихийных бедствий и т. д. – Примеч. пер.

253

Во времена Ф. Э. Дзержинского КГБ еще не существовал. Ф. Э. Дзержинский (1877–1926) был учредителем и руководителем ВЧК, руководил ОГПУ, а также рядом других ранних советских учреждений, часть из которых предшествовала будущему КГБ, учрежденному 13 марта 1954 года. – Примеч. пер.

254

Речь идет о Памятнике жертвам политических репрессий. Скульптор М. М. Шемякин, архитекторы В. Б. Бухаев, А. Н. Васильев. Открыт 28 апреля 1995 года. Сфинксы Шемякина установлены на набережной Робеспьера напротив тюремного комплекса, известного под именем «Кресты». Скульптуры выполнены из бронзы, на гранитных постаментах помещены цитаты из русских писателей, подвергшихся политическим репрессиям в советские времена. – Примеч. пер.

255

Calvino I. Invisible Cities / William Weaver, transl. New York: Harvest Books, 1972. P. 33.