Страница 34 из 46
Это звучит горько. Возмущенно. Это не специально. Просто так вышло. Я должен извиниться. Но, чувствую, это будет еще большим предательством Черити.
Я полон страхов, пока жду ответа Иден. Не удивлюсь, если она попросит уйти.
― Коул, а ты не думал, что, может, всего лишь нашел некий благотворный компромисс?
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее. Она не выглядит рассерженной или обиженной. Просто кажется… спокойной. И говорит спокойно. Спокойно и практично.
― Как забвение моей покойной дочери может быть благотворным?
― Ты ее не забываешь. Ты сидишь здесь и говоришь о ней. Сегодня ты пошел на пляж, чтобы почтить ее память. Это не забвение. Но, Коул, я сомневаюсь, что, воображая, будто видишь и слышишь ее, ты добьешься чего-то полезного. Может, есть более подходящие способы горевать? Думать о ней, говорить. Посещать те места, которые она любила.
Я изучаю Иден. Почему я сейчас злюсь? Потому что чувствую, будто она пытается заменить мою дочь своей собственной? Или потому что они с Эмми разрушают то тонкое равновесие, что сложилось у меня между жизнью и скорбью? Или я просто зол на себя?
Иден тянется к моей руке, переплетает свои пальцы с моими. Я слегка дергаюсь, мое первое побуждение ― вырваться, из-за мыслей и чувств, что наполняют меня. Но она мне не позволяет. Просто сжимает руку сильнее. Подобно тому, как она все сильнее удерживает меня самого.
― Она не станет осуждать тебя за то, что ты будешь счастлив.
И вот оно.
Вина.
Вот что меня пожирает. Чувство вины. За то, что нашел кого-то, что пошел дальше, когда не имел намерения двигаться. Что позволил кому-то, кроме Черити, быть средоточием своей жизни.
Я вырываюсь и встаю, шагаю в другой конец гостиной.
― Тебе не понять, ― холодно говорю я ей. Вот что я чувствую ― холод.
― Я никогда не переживала того, что ты, Коул, но это не значит, что я не понимаю. Она была твоим ребенком. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив. И никогда бы не желала, чтобы ты жертвовал своей жизнью, увековечивая память о ней. Несчастные случаи происходят. И даже если бы она была здесь, она бы тебя не осудила.
― Ты этого не знаешь, ― я не смотрю на нее. Не могу.
― Знаю. Она была ребенком. А дети всепрощающие и жизнерадостные. Больше всего она хотела бы, чтобы ты был счастлив. И перестал корить себя за то, что не мог контролировать.
― Но я заслуживаю упреков. Это мое наказание.
― Коул, ты не можешь нести бремя несчастного случая. Это ненормально!
― Правда? ― шиплю я, кидаясь к ней. ― Правда? Я убил ее, черт побери! Ненормально сносить укоры, потому что моя дочь умерла в результате аварии, когда я пьяный сел за руль? Из-за меня? Ненормально сносить упреки, когда она доверила мне свою жизнь, а я наплевал на это из-за какой-то вечеринки? Нет, это не ненормально, Иден. Это справедливо.
Моя грудь тяжело вздымается, пульс дробью стучит в ушах. Я не понимал, как громко, как грубо звучал мой голос, пока не наступила тишина. Теперь она подобна смерти, холодная и пустая.
― Т-ты пьяный вел машину, когда произошла авария, что ее убила?
Стыд. Боже, стыд… раскаяние… боль… это непреодолимо. Я поворачиваюсь и прислоняюсь лбом к стене, сопротивляясь побуждению ударить в нее кулаком. Но Эмми… Эмми спит. Ей не стоит быть здесь. Наблюдать за разложением Коула.
― Последний раз мы приезжали сюда три года назад. Брук захотела приехать на день раньше. Это были выходные перед седьмым днем рождения Черити, и она собиралась устроить для нее праздник-сюрприз. Мы поссорились, потому что я сначала хотел зайти на вечеринку к другу. В конце концов, я согласился, что привезу Черити сюда к восьми, только чтобы заставить ее замолчать. Но, в любом случае, я сначала пошел к другу. Оставался достаточно долго, чтобы успеть выпить несколько бокалов. И опоздать.
Я закрыл глаза. Все еще видел, как моя маленькая девочка улыбается с пассажирского сиденья. Невинная, доверчивая. Живая.
― Я не был пьян, но и трезв не был. На половине пути начался дождь. Я помню, как Черити говорила мне, что на этот раз собирается привезти в карманах столько песка, чтобы раздать понемногу всем друзьям. В наших поездках ее самым любимым занятием было строить замки из песка с папочкой на пляже.
Мне не нужно смотреть на Иден, чтобы понять, что она плачет. Я слышу ее прерывистое дыхание, тихие всхлипы. Только родители смогли бы понять боль, что несет в себе этот рассказ. Даже если они никогда не переживали подобного, то боялись этого. Видели во сне. Молились, чтобы с ними никогда такого не произошло.
― Я ехал на большой скорости, когда увидел грузовик, вывернувший из-за угла. Он был почти на своей полосе, но я все равно отклонился в сторону. И ехал все еще слишком быстро, когда моя правая шина ударилась о гравий на обочине дороги. Я потерял контроль. Не смог остановить занос. Там был крутой склон, и мы начали крутиться. Машина перевернулась четыре раза, прежде чем мы врезались в дерево. Сторону Черити больше всего сжало. Ее просто смяло, ― я дрожу. Чувствую, как зубы стучат, а внутренности пытаются выбраться наружу. ― Они сказали… что она умерла мгновенно.
Глава 25
Иден
― О боже, ― судорожно бормочу я. Даже не знаю, что сказать. ― О боже… боже… боже…
Я прикрываю рот руками. Когда вновь смотрю на Коула, прислонившегося к стене, потерпевшего поражение и опустошенного, то тянусь к нему. Как и всегда. Тянусь к его боли, ярости, силе. Я встаю и пересекаю комнату, останавливаясь в дюймах перед ним. И чувствую жар, исходящий от него, изгоняющий озноб, что накрыл меня.
― Коул, мне так жаль, ― я кладу руку на его широкую спину.
― Не надо, ― шепчет он печально. ― Пожалуйста, не надо.
― Ты не можешь наказывать себя вечно. Это была трагедия, да. Ужасная трагедия. Но это был несчастный случай. Ты никогда бы не причинил ей боль намеренно. Никогда.
― Я отдал бы все, чтобы иметь возможность рассказать ей об этом.
― Если бы она была здесь, она бы уже об этом знала. Коул, ты не можешь отказаться от жизни потому, что ее не стало. Как это почтит ее память? Влачить печальное существование, скорбя о ней, означает лишь добавить еще одну трагедию к общей куче. Ты не можешь просто продолжать ее любить? Найти любовь и счастье и взять ее с собой?
Коул поворачивается ко мне, его лицо выражает лишь опустошение. Он произносит слова, которых мне никогда не хотелось бы слышать.
― Нет. Я не могу этого сделать. Я говорил тебе, что сломлен. Сказал, что немногое могу дать. Просто ты мне не поверила.
― О чем ты говоришь?
Его выражение не изменилось, когда он потянулся, чтобы коснуться моей щеки. Его прикосновение такое легкое, почти бесплотное. Словно холодный ветерок или усик облака.
― Я мог бы влюбиться в тебя, Иден. Возможно, уже влюбился. Но это не имеет значения. Судья любил мою команду. Даже ударил меня по запястью. За убийство дочери. Но я заслужил наказание. А это мое искупление. И никогда не изменится.
Мое сердце ударяется о ребра, словно таран. Он только что сказал, что любит меня? Или что мог бы любить? А потом, со следующим вдохом, сообщил, что мы обречены?
― Почему бы тебе, по крайней мере, не попытаться?
― Я уже попытался. Влюбился. Был счастлив, тем больше, чем дольше тебя знал. И потерял ее. Я снова ее подвел. И не могу с этим жить.
― И что это означает для нас?
Я на самом деле хочу пояснений? Хочу услышать, как он это произнесет?
― Я бы сказал, что так не может продолжаться. По крайней мере, не так, как было. Я не могу быть с тобой, Иден. Не так, как ты хочешь. Как заслуживаешь. Я дал тебе все, что мог. Больше ничего нет.
Я чувствую недомогание. Физическую боль, словно кто-то взял горячую кочергу и перемешал мои кишки. Могу ли я быть с ним, зная, что у этих отношений нет будущего? Что «завтра» не существует? Что мы никогда не станем большим друг для друга?