Страница 5 из 13
Согласитесь, чу́дная перспектива, но почему-то она меня не соблазняла. Я поступала наперекор его советам, воздерживалась от настойчивых рекомендаций, пила глюконат кальция, супрастин с тавегилом, воспалённые участки тела покрывала разными мазилками. Ненадолго мне удавалось избавиться от навязчивого спутника под ласковым крымским солнышком, принимая морские ванны. Если летом нейродермит уходил в отпуск, то начиная с октября и по апрель он работал на полную катушку. Иногда мне приходилось спасаться от него в ЦКВИ и проходить курс лечения по методу доктора Самсонова, успешно защитившего кандидатскую диссертацию.
В какой-то период в ведущем центре страны по борьбе с кожными недугами увлеклись ПУВА-терапией (облучение ультрафиолетовыми лучами), однако моё знакомство с ней не состоялось. Ввиду моей беременности меня ПУВЕ не представили, а вместо этого отправили за государственный счёт в санаторий в Сочи на целых двадцать четыре дня. Увы, кавказские красоты, повышенная влажность и Мацеста моему организму по душе не пришлись. Он хранил верность полынному духу Восточного Крыма. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят, и организм вместе со мной с удовольствием проводил утренние часы на пляже. Прислушиваясь к успокоительному шелесту морского прибоя, я невольно вспоминала озорную сельскую пенсионерку, развлекавшую цэкавэишных пленников малоприличными частушками из деревенского репертуара, исполняемого на свадьбах, святках и масленице. Вот как фольклор семидесятых прошлого столетия откликнулся на серьёзную проблему мужского здоровья (из семейной переписки):
За три года до сочинского санатория у меня произошла ещё одна встреча с Кавказом, связанная с проблемой здоровья. Оказалось, что первая из трёх жён маминого дяди проживала в собственном доме в Абхазии и готова была предоставить мне и кров, и стол, а также свести с местной знахаркой, излечивающей от Всего.
И вот однажды августовским утром я прибыла в город Сухуми, где меня встретила вышеупомянутая жена номер один. Людвига Модестовна была необыкновенной личностью. Родилась она в Саратове в семье поволжских немцев, её отец служил священником в местной лютеранской церкви. Как она познакомилась с моим двоюродным дедушкой, я не знаю, но мне известно, что в сорок первом, когда их сынишке исполнилось девять месяцев, а фашистские полчища подступали к Москве, её арестовали как немецкую шпионку. Однако Людвигу не расстреляли, заменив «смерть шпионам!» ссылкой в Сибирь, где нуждались в лишних, пусть и немецких, рабочих руках. В лагере молодая женщина чуть не умерла от тяжелейшего воспаления лёгких. Спасая заключённую, местный доктор без памяти влюбился в хорошенькую пасторскую дочку. После смерти Сталина Людвига получила свободу, которой воспользовалась по собственному усмотрению. Ни в Москву, ни к маминому дяде она не вернулась. Она вышла замуж за спасшего её в лагере врача, и они обосновались в небольшом абхазском посёлке.
Увы, счастье было недолгим. Тяжёлые годы в Сибири подорвали здоровье того, кто спасал от болезней других, и вскоре отняли у Людвиги Модестовны спутника жизни. Оставшись одна, она стала искать утешения в трудовой деятельности и овладела неженской профессией строительного прораба. Не только непосредственные подчинённые, но и всё местное мужское население боялись Людвиги пуще огня, ибо пятнадцать лет сталинского Гулага превратили скромную саратовскую Гретхен в беспощадную воительницу Валькирию. В то же время женская половина посёлка восхищалась и завидовала сельскохозяйственным успехам суровой и непреклонной Модестовны.
Она по праву гордилась своим садо-огородом, где произрастало всё фруктово-овощное, о чём только могла мечтать советская хозяйка. В этом растительном раю проживали многочисленные кролики и одинокая гордая коза Катька, которые нуждались в дополнительном внимании. Его-то мне и поручили оказывать во время моего гостевания. В мои обязанности входило снабжение свежей травой кроличьего поголовья и кормление рогатой скотины опавшими фруктами, в основном персиками. Во владениях Людвиги Модестовны и травы, и плодов наблюдалось в изобилии. В благодатных условиях влажных советских субтропиков сорняки постоянно брали приступом грядки благородных овощей и даже грозили виноградным рядам ароматной «изабеллы», из которой делалось домашнее креплёное и благоуханное вино.
Со своими обязанностями я справлялась легко. Кролики не жаловались, при моём появлении они трепетно прядали ушками не то от лицезрения и запаха нового действующего лица, не то от предвкушения встречи со свежайшей вегетарианской жвачкой. С козой дела обстояли хуже. Дереза Катька сильно меня не полюбила, хотя я изо всех сил старалась ей угодить, принося в тазике отборные подгнившие персики, сыпавшиеся с веток на мать сыру́ землю. Возможно, Катька мне завидовала и хотела тех же истекающих сладостным соком плодов, которые я срывала с дерева и с наслаждением отправляла в рот. Но факт остается фактом: малейшее проявление внимания с моей стороны, как и простое передвижение по садовой дорожке вдоль загона, вызывало у животного бурные отрицательные эмоции. Абхазская Коза-дереза, опустив голову, разгонялась и неслась на меня. От коварного удара небольших, но опасно заострённых рогов меня спасала металлическая сетка заграждения. Козьи вероломные действия вызывали возмущение. Какая чёрная неблагодарность! Я её кормлю-пою, а она покушается на мою жизнь! Только к концу каникул мне открылась истинная причина её неприязни ко мне.
Встретив меня в аэропорту, Людвига Модестовна, как и обещала, немедленно направилась со мной к местной целительнице. Консультация обошлась в десять тогдашних рублей, а полученные рекомендации сводились к соблюдению режима дня, диеты, ежедневному трёхразовому потреблению успокоительной настойки по старинному и секретному рецепту, а также наложению на поражённые участки кожи вонючей мази, изготовленной в домашних условиях руками альтернативного медицинского светила.
Прошла неделя, а обещанных молниеносных результатов лечение не приносило. И тогда Людвига Модестовна взяла под личный контроль процесс моего выздоровления. Он заключался в следующем: за ранним подъёмом с пробежкой на пляж и окунанием в море следовал плотный завтрак из мамалыги, свежеиспечённого лаваша с огородной зеленью и домашним козьим сыром. Полученные калории тратились на полезный труд в саде-огороде и кормление домашних животных. Затем следовала передышка, приведение себя в порядок и накрытие обеденного стола к появлению хозяйки со стройплощадки. Трапеза проходила в непринуждённой атмосфере. Беседа о том о сем сопровождалась поеданием жаркого из кролика, курицы или голубя, салата из овощей с грядки и непременным заливанием в меня стаканчика самодельного вина из дивной «изабеллы» последнего урожая. Само собой разумеется, что алкоголь вызывал у моего организма непреодолимую потребность в послеобеденном отдыхе. Пока моя почти что двоюродная бабушка Людвига заканчивала разборку с увиливающим от обязанностей персоналом местного СМУ и готовила вечернюю еду, я отправлялась на прогулку к морю. За ужином меня поджидал ещё один стаканчик вина. Я чувствовала, что божественный алкогольный напиток очень нравился моему нейродермиту и вредил здоровому образу жизни. Однако противостоять железной воле моей благодетельницы я не смела, да и не могла – кишка тонка.
А теперь о самом важном моменте в программе Людвиги Модестовны. Она собственноручно выдаивала козу и заставляла меня принимать вовнутрь три раза на дню по 250 граммов парного молока. Весь посёлок мечтал заполучить целебный продукт. О пользе козьего молока всяк был наслышан и приписывал ему чудеса целительства, безгранично веря в его волшебные качества. Одна я ненавидела сей эликсир здоровья, отчего чувствовала себя виноватой и несчастной. Даже от запаха, не говоря уж о вкусе, меня выворачивало наизнанку. Признаться в этом было равносильно подписанию смертного приговора, и мой кошмар в абхазском раю длился до тех пор, пока я его не покинула. Коза – краса и гордость хозяйки – всё чувствовала и, естественно, не могла простить мне отторжения своей продукции, за что и мстила, нанося разъярённые удары, достававшиеся, к счастью, не мне, а железной сетке. Через несколько лет дух всех бодливых Катерин угомонился, потому что мой сын с удовольствием пил целебное молоко, поставляемое подмосковной дерезой Катькой, полной тёзкой сухумской козы.