Крысиный король

Вторую бомбу метал Бердников. Так распорядился Лось, сказавший, что если доверить это Андрею, у того потом будут при стрельбе дрожать руки.

Делавший бомбы Матвей, Матвей Дорожко, ездил кругами, лихач с таким носом, такими падающими с лица глазами. Это была его идея, которую одобрил Лось: после передачи мешков Казначейства Адели уйти на лихаче.

Андрей с Бердниковым пришли в портерную часам к десяти. Казначейская карета должна была выехать из конторы на Гутуевском в начале первого, а выехала почти на два часа раньше. Андрей чувствовал, что обо всех их приготовлениях и замыслах что-то, не всегда в деталях, известно. Ведь они планировали четвертого октября налет на банковскую карету, там должны были везти пять миллионов рублей, а вдруг в последний момент деньги поделили на небольшие части, повезли частями по другим маршрутам. Кто выдал? Кто?!

Он сказал о своих чувствах Лосю. Лось ухмыльнулся: у революционера нет чувств! Андрей попытался объяснить – что он имел в виду, но Лось отмахнулся, сказал, что через десять дней будет карета Казначейства, вот тогда Андрей свои чувства и проявит. Андрей видел: отмахнуться-то Лось отмахнулся, но напряженно прищурился, часть лица его дернулась, другая, частью парализованная, осталась неподвижной, от этого лицо его еще более походило на красивую маску.

В портерной Бердников взял кружку, со стойки для журналов и газет – «Полицейские ведомости», сел за отдельный столик, громко поставил кружку на мраморную столешницу. Андрей заплатил за Бердникова, себе попросил кружку темного, два яйца, хлеб, колбасу. Буфетчик спросил – поджарить ли колбасу? Андрей ответил – так съем! – это почему-то буфетчику понравилось, он ухмыльнулся, посмотрел на Андрея из-под густых бровей, его брови служили показателем уровня пива в кружке: чем больше в кружку наливалось пива, тем выше они поднимались; когда он отодвигал наполненную кружку, чтобы отстоялась пена, брови опускались, торчащие из них жесткие на вид волоски почти закрывали глазницы.

Со стойки Андрей взял «Осколки». Новый главный редактор, Билибин – рассказы прежнего, Лейкина, Андрею очень нравились, – извещал о завершении работы над пьесой «Женщины на Марсе». Бердников спросил – зачем читать всякую белиберду? Вот «Полицейские ведомости» могут оказаться полезными, а эти сатирики, женщины, Марс – что с них толку? Андрей съел яйцо, желток прилип к небу, он смыл его темным пивом. Он никак не мог научиться отвечать, он придумывал ответы после, если их произносил, они звучали невпопад. Бердников зато всегда словами попадал в точку, но когда дозорный и двое из пятерки Соколова, выскочившие из прачечной, уже доставали из обломков кареты мешки, квартальный взвел курок нагана и Андрей крикнул «Стреляй!», Бердников выстрелил и промахнулся.

Андрей бежал вдоль канала, по направлению к Вознесенскому проспекту, прижимал к груди мешок, в руке – портфель, вырвал его у одного из инкассаторов. Он оглянулся, увидел – его догоняет экипаж Матвея. Адель! Матвей осадил лоснящегося, чистенького рысака. Адель была в шляпке с вуалью, ее огромные глаза светились сквозь нее, Андрей поставил мешок в экипаж, там уже стояли два баула с деньгами. Он хотел положить на пол экипажа и портфель, но тут откуда-то выскочил Лихтенштадт, отпихнул Андрея, толкнул лихача в плечо: «Пошел!», Андрей остался у парапета канала с портфелем в руках.

Портфель позже его спас. И чуть не погубил. Проходными дворами, где он на ходу вывернул наизнанку короткое пальто, достал из кармана мягкую кепку, выбросил картуз, избавился от револьвера, засунув его за поленницу, Андрей вернулся на Фонарный, пошел к Мойке, на Офицерской свернул налево, пошел по Прачешному. На углу Максимилиановской его остановил жандармский унтер, с ним рядом стоял человек в котелке, словно специально желавший показать – вот я филер! вы не видели филеров? вот я, один из них! – чуть дальше два солдата. Унтер уперся пальцем в грудь Андрею: «Кто? Куда?» «Курьер, – ответил Андрей. – В издательство Брокгауз» – и кивнул на портфель. «Издательство?» – «Да, на Прачешном, дом шесть». Лишь только дойдя до издательства, зная, что за ним идут, Андрей увидел прикрепленную к ручке портфеля с печатью Казначейства бирку на пломбе. Он вошел в двери издательства, быстрым движением сорвал бирку, положил в карман, открыл вторую дверь. «Чем могу?» – спросили его из-за конторки. «От академика Дмитриевского. Рукопись», – сказал Андрей. «На второй этаж, господину Голубовскому»…

…Из-за замешательства на пороге квартиры Андрей забыл о словах пароля.

– Что вам угодно? – повторил Серебряков, толкнул дверь, и она захлопнулась за спиной Андрея. – Если изволили явиться по делу, я никого не принимаю. Что?!

Серебряков был в криво застегнутой жилетке, рукава несвежей рубашки закатаны до локтей, на щеке – след сажи, волосы взлохмачены.

– У вас оставляли… Я пришел…

Он снял шляпу, зачем-то поклонился.

– Мне сказали…

Серебряков отступил чуть назад, завел руки – на его руках Андрей также заметил следы сажи, – за спину.

– А! Вы за этим!

Серебряков сделал еще полшага назад.

Андрей кивнул. Ему показалось, что Серебряков пьян. Он отчетливо выговаривал слова, но на ногах держался неуверенно.

– Мы договаривались! – Серебряков продолжал отступать. – Договаривались! Я храню у себя этот ваш мешок одну только ночь… Кто вы? Вы…

– Меня просили забрать, – сказал Андрей. – Только забрать. Господин Серебряков! Я только заберу…

– У вас извозчик? Вы приехали на извозчике? На лихаче? Он вас ждет? У моего дома? Одного уже арестовали. Выдал акцент. Спросили паспорт. Еврей-лихач! В Петербурге! Кто до такого додумается? Глупость! Просто глупость!

– Нет, у меня нет лихача. Я донесу так. Я сильный. Разрешите забрать!

– Забрать? – Серебряков спиной открыл двустворчатую дверь в кабинет, встал в проеме, Андрей через его плечо увидел, что в кабинете ярко горит свет, опущены тяжелые шторы, в большом камине пылает огонь. Пахло горелой бумагой и одеколоном.

– Уже забрали! – Серебряков коротко засмеялся. – Мы договаривались – одна ночь! Одна ночь! На следующий день пришел некий господин, сказал, что… Он что-то сказал, я не помню…

Андрей вспомнил слова пароля. Глупые, глупые слова.

– Пусть амуры входят тихо?

– Амуры? Какие амуры? Глупости! Никаких амуров, так же, как вы, мялся, бубнил, но я понял… Я отдал ему мешок. А второго не было! Не было! Мы договаривались! Одна ночь! Прошло уже три дня! Три!

– Господин Серебряков! Меня лишь послали забрать. Что в мешках, откуда они – я не знаю и знать не желаю.

– Один! Один мешок. И я его отдал!

Андрей сделал шаг к Серебрякову, тот попытался закрыть перед Андреем дверь, но Андрей поставил на порог ногу, налег на створку двери плечом, и оба они оказались в кабинете.

– Кому? Он сказал вам пароль?

– Нет! Он не говорил. Только я понял – кто он.

– Как он выглядел?

– Вы меня допрашиваете? Это забавно! Ха! Он все время щурился. От него ужасно пахло табаком. Ужасно! Я отдал ему мешок. Он ушел! Мы же договаривались… Теперь приходите вы!

Серебряков обошел массивный письменный стол, уселся в глубокое кресло, выдвинул ящик стола.

– Прошу вас уйти!

Андрей усмехнулся: Серебряков мог просто его не впускать, мог, в отсутствие прислуги, вообще не открывать дверь, а вместо этого теперь они оба в полутемном кабинете, где почему-то везде летают клочья пепла. Да, Серебряков был пьян, он потянулся к стоявшей на письменном столе бутылке, чем-то темным наполнил широкий бокал на низкой ножке.

– Вы еще не ушли? – Серебряков смотрел на Андрея поверх края бокала. – Прошу! Прошу уйти!

Андрей опустил глаза и увидел на ковре полуобгоревшую синюю пятирублевую банкноту. Он наклонился к ней, подцепил банкноту пальцами левой руки, правой из сапога достал стилет, спрятал в рукаве, распрямился и увидел, что Серебряков целится в него из револьвера.

– Уходите, лучше уходите, – сказал Серебряков.