Страница 8 из 57
Но неужели в обширной владимирской краеведческой литературе нет ни слова об авторе столь замечательного произведения?
К счастью, во владимирских источниках оказались важные подробности. В свое время был выпущен «Исторический очерк Владимирской губернской гимназии». В нем рассказывалось о наиболее примечательных событиях в жизни провинциального учебного заведения, о преподавателях и наиболее выдающихся его воспитанниках. Здесь мы встречаем и досадно краткую справку о Ферельцте. Этот документ и некоторые другие данные позволили составить представление о его судьбе.
Савелий Карлович Ферельцт был выходцем из Баварии. Родился он около 1763 года в Аугсбурге. Еще в детстве мальчика привезли в Россию. Русский язык стал для него родным. Можно ли сомневаться, что Савелий Карлович, как и большинство передовых людей своего времени, с увлечением читал русские сатирические журналы, следил за острой полемикой по различным вопросам общественной мысли?
Вынужденный обстоятельствами, Савелий Карлович в 1804 году приехал во Владимир. Здесь он определился учителем немецкого языка во Владимирское главное училище, преобразованное позднее в гимназию.
Савелий Карлович написал пьесу «Изобличенная невинность», разрешенную к печати и постановке. Но пока ее не удается найти. В 1810 году Ферельцт получил разрешение на издание своей книги «Путешествие критики», написанной во Владимире. Но она почему-то не появилась. Возможно, что автор сам страшился за судьбу книги, ибо пример Радищева был еще свеж в памяти.
Разразилась война 1812 года. В первом номере журнала «Сын Отечества» была напечатана солдатская песня Ивана Кованько, оказавшаяся пророческой:
В русской литературе и журналистике после великой победы над Наполеоном явственно раздались смелые голоса будущих декабристов, ненавидящих цепи крепостничества. Книга Ферельцта вышла в 1818 году под длинным, несколько витиеватым названием: «Путешествие критики, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частию сам был очевидным свидетелем».
Совершенно безвестный владимирский учитель выступил врагом «чувствительных путешествий» вроде процитированного выше сентиментального сочинения Ивана Михайловича Долгорукова. Если князь умиляется розовым цветочкам и прекрасным птичкам, то Ферельцт прямодушно спорит с таким взглядом на окружающее. Он пишет: «Не везде миртовые аллеи; не везде прекрасные равнины, усеянные благоухающими цветами; не везде резвые ручейки с нежным журчанием пробегают по камешкам; не везде слышно сладкогласное пение соловья. Есть места дикие, каменистые, песчаные, безводные, где ничего не слышно, кроме отвратительного карканья галок и ворон…»
В «Путешествии критики» мы часто встречаем литературные образы, взятые из революционной публицистики. Владимирский учитель не называет селений, по которым он проезжал. Да это и не важно для читателя, ибо в форме писем, связанных единством идейного замысла, предстает поездка за правдой, за неприукрашенной действительностью.
«Любезный друг! — восклицает автор. — Судьба как бы нарочно водит меня в путешествии моем большею частию по таким местам, где вижу я одно развращение человеческое, высказывающееся в различных видах. Там видел и двух жестокосердечных владельцев, мучающих крестьян своих страшными налогами…»
Седой старец, описываемый в книге, на вопрос, почему деревня страшится помещика, отвечал: «Да, так-то, батюшка! Страшен, что как задумаешь про него, так волосы дыбом становятся. Десять лет, как мы ему достались в руки, десять лет он гнет нас страшными налогами, десять лет сосет кровь нашу. Работаем день и ночь — и все на него. Он же последний кусок ото рта отнимает у нас».
Путешественник встречает крестьян, закованных в железо: помещик Н., кутила и картежник, продал их на фабрику.
С любовью рисуя образы простых людей, автор не жалеет сатирических красок для изображения крепостников, из-за которых народ терпит невыносимые страдания: непосильный труд, побои, рекрутчину, браки по барской прихоти.
Страшным обвинением крепостничеству звучит крестьянская речь, записанная в дневнике. Вот доподлинные слова деревенского старика: «Жена недавно померла с печали. Да, вечная ей память! Теперь умирать же бы… А и похоронить-то нечем. Я остаюсь без всякого призрения — с одной нищетой, бессилием и тоскою. Не только что работать, и по миру-то ходить мочи нет. Ах! Если бы господь услышал бы молитву мою да прибрал меня поскорее!»
Перед нами целая галерея помещиков.
Чего стоит образ владельца семисот душ крепостных, который в скупости дошел до того, что «с себя самого за каждый обед и ужин берет по известному количеству денег… Кладет их в особенный сундук и по прошествии года, сверив приход с расходом, полученный барыш берет себе в заем по пятнадцати процентов». Когда скупец угостил нашего путешественника, автор заметил: «Взяв стакан, я прихлебнул, поморщился и принужден был сказать, что я совсем не пью пива… „Этот стакан вылить на бешеную собаку, и та облезет“, — сказал я сам себе».
Читая «Путешествие критики», невольно вспоминаешь Гоголя, образы «Мертвых душ», — а ведь в ту пору гоголевская эпопея была еще далеким будущим.
Обращаясь к лучшим людям России, автор книги призывает их с ненавистью разоблачать помещиков-крепостников, стать на защиту крестьян: «Как приятно слушать прямого сына России, когда он с твердым, решительным русским духом, без лести и прикрас говорит русскую правду!»
1953 год.
ТРУБЫ ВОИНСКОЙ СЛАВЫ
Жизнь русского человека на протяжении веков была полна тревог и опасностей. Много сил и крови отняла борьба с кочевниками, столетиями зарившимися на села и города Древней Руси. Не раз приходили с Запада воинства, мечтавшие поработить народ, селившийся на обширных лесных просторах.
Представьте себе далекую лесную засеку — сторожевой пост на границе княжества. На взгорье, на самом высоком дубу, сидел ратник и внимательно вглядывался вдаль. Если на горизонте вдруг поднимался столб огня и дыма, то ратник знал — это условный сигнал: к родимым землям приближаются враги. Тотчас же на поляне зажигался костер из сухого валежника и сырой травы, дым от которого поднимался высоко в небо. Таким образом следующий сторожевой пост извещался о приближении кочевников. Весть о вражеской коннице быстро доходила до городов. Там собиралась рать, выходившая на битву с врагом.
Понятно, что тревога за судьбы родины нашла свое отражение и в древнерусской литературе. В воинских повестях описывались ратные подвиги русских людей, походный быт, смелость витязей, не щадивших жизни ради победы. Известны такие воинские произведения, как «Житие Александра Невского», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Сказание о Мамаевом побоище» и, разумеется, «Слово о полку Игореве».
Древнерусские летописцы любили сравнивать свои рукописи с поплавками, брошенными в бурное море. Через бури и ненастье поплавок может быть принесен водной стихией к противоположному берегу. А может быть, суждено поплавку погибнуть в морских просторах. Через житейские бури, через столетия несет рукопись «преданья старины глубокой».
До XVI века все наши книги были рукописными. В глубокую старину писались они не на бумаге, а на пергаменте — тонко выделанной и отбеленной коже животных. Позднее бумага начинает преобладать.
Книжники очень заботились о внешнем виде рукописей — рисовали затейливые заставки, различными красками разрисовывали начальную (красную) строку, переплетали книги в бархат или парчу, порой украшали переплет золотой или серебряной оправой.
Каждая древнерусская книга представляет большой интерес для ученых. Поэтому все сообщения о находках старинных рукописей встречаются с живейшим вниманием. Собиратели и исследователи древнерусских рукописей — большие энтузиасты своего дела. Один из них — Николай Петрович Рождественский, долгое время работавший в Вязниковском краеведческом музее.