Страница 50 из 57
К старой Индии интерес у нас с годами не угасает. Свидетельством этому может служить заметка из Мадраса, напечатанная «Правдой» 3 января 1983 года: «Индию справедливо называют страной храмов. Их здесь десятки тысяч. Некоторые из них необычны. К примеру, храм Виттала в городе Хампи в штате Карнатака. 56 гранитных колонн, подпирающих каменную крышу королевского зала без наружных стен, издают при ударе по ним рукой или каким-либо легким предметом звуки бубна, барабана, а также духовых и струнных музыкальных инструментов. Музыкальные звуки издают также колонны пещерного храма Махавира в Эллоре (штат Махараштра), сооруженного в 814 году, и несколько колонн в грандиозном храме Минакши в городе Мадурай (штат Тамилнаду). Причем колонны храма Минакши для получения звукового эффекта нужно не ударять, на них нужно нажимать ладонью. Загадкой для строителей и специалистов, по свидетельству газеты „Нэшнл геральд“, остается технология изготовления кирпичей, из которых выложен фундамент храма Раманна в городе Варангал (штат Андхра-Прадеш). Обожженные особым образом, они совершенно не боятся влаги, не тонут в воде и выдерживают огромные нагрузки. Удивляет посетителей форт из красного песчаника в городе Агра. В крепостную стену вмонтировано круглое зеркальце, размером с двухкопеечную монету, в котором ясно отражается мавзолей Тадж-Махал, расположенный… в нескольких километрах от города». Так «чудеса Индии» выглядят сегодня. В дни Афанасия Никитина явь для путешественников была подобна волшебной сказке.
Я не буду подробно пересказывать приключения и злоключения Никитина, ибо дневник ходебщика-тверитянина — всем доступное чтение, существующее в самых разнообразных переложениях и переводах, хотя и подлинный текст, такой, каким его первым увидел пытливый и знающий Николай Михайлович Карамзин в библиотеке Троице-Сергиева монастыря, — вполне понятное произведение, особенно если вдумываться в каждую поистине драгоценную никитинскую строку.
Мне хочется обратить внимание на такую черту характера землепроходца и повествователя, как его поразительное проникновение в «чужое», умение стороннее воспринимать как «свое», оставаясь самим собою, человеком из Твери, волжанином, глубоко почитающим Москву, размышляющим в «грешном своем хожении» о земле родной.
Всегда важно, откуда происходит писатель, каковы места, его породившие. Тверь стояла на пути из Новгорода в Суздаль, на большой водной дороге, учившей общению со всем миром, ремесленной, торговой и всякой иной сметке. Однажды переяславцы, враждовавшие с Новгородом, захватили Тверь и прекратили подвоз хлеба на берега Волхова — в Новгороде начался голод. Соперничая с Москвой, Тверь развивала свою школу зодчества, живописи и литературы. Много было достигнуто. Здесь была переписана и богато иллюстрирована «Хроника» Амартола, то есть Грешника, давнее сочинение, излагавшее в полубеллетристической форме события истории от «сотворения мира» до девятого века. Этим сочинением долго пользовалось наше средневековье. Семен Тверской написал остроумную притчу, заканчивавшуюся социально острой мыслью: «Князь во ад, и тиун (его наместник) с ним во ад!» Иноку Фоме принадлежало «Слово похвальное тверскому князю Борису Александровичу», отмеченное большой книжной культурой, вводившее героя в круг мировых персонажей, что свидетельствовало и о величии города на Волге. Славились в Твери ремесленники, лившие колокола и пушки, что и «в немцах», то есть у иноземцев, не сыщешь, резавшие камень, как репу, умевшие строить суда, бороздившие волны на малых и великих реках. До наших дней сохранилась рогатина Бориса Александровича Тверского, воспетого Фомой, — надпись и фигуры на бердыше выполнены с мастерством. Поныне эта рогатина — образец художественного оружия XV века. Тулья восьмигранной формы обложена серебром и покрыта изображением сцен охоты и княжеской жизни, по ребрам пропущен орнамент, состоящий из лент и завитков. Писатель Фома не забывает почтительно сообщить, что его князь «царевым венцом увязеся».
Заметная фигура в Твери — купец, особенно из числа тех, что ездили с товарами по белу свету. Торговый гость был, должен был быть одновременно землепроходцем, дипломатом, воином; он должен был уметь сходиться с людьми, ладить с ними, считаться с обычаями и особенностями мест, куда приводили путь и судьба. В дорогу брали самое необходимое, и примечательно, что Афанасий Никитин, оказавшись на чужбине, сетует не столько на то, что он очутился среди тех, кого «отпустили голыми головами за море», а главным образом на то, что «… со мною нет ничего, никакой книги, а книги, что и взяли с собою с Руси, ино коли мя пограбили, ини взяли у мене…» Для тверитянина книга — «останняя весть» родной земли, последнее прибежище.
Афанасий Никитин в путевом дневнике молчит скромно о своем прошлом, но, несомненно, он был еще и книжным мужем. За это говорит не только его безукоризненная грамотность, но и общепринятые в хождениях меры обозначения. Расстояние, например, считается им по дням, проведенным в пути; на каждой странице — точное указание пройденных мест. Есть одновременно косвенные, но довольно убедительные доказательства редкостной начитанности путешественника. Какая сила вела его вперед и вперед, несмотря на смертельные препятствия, стихийные и разбойничьи беды? Опасность подстерегала странника на каждом шагу: на Волге гуляли ушкуйники и золотоордынцы, в степях — ногайцы, Черное море кишело средиземноморскими пиратами… Что ни шаг — опасность. Путник зависел от дождя, ветров, солнца. После ограбления было у него денег — кот наплакал. Конь — все его богатство. Что же заставило Афанасия Никитина все-таки миновать реки, горы, моря, опасные земли? Ведь куда проще было с Волги вернуться домой.
Средневековье — русское и западное — грезило Индией, мечтало ее найти как обетованную землю сокровищ. Двадцать лет спустя после Афанасия Никитина Христофор Колумб открыл Новый Свет, думая, что нашел, наконец, дорогу в Индию. Здесь, кстати говоря, уместно вспомнить замечание Александра Гумбольдта, так прокомментировавшего в «Картинах природы» одно из писем Колумба из дальнего путешествия: «Оно представляет необыкновенный психологический интерес и с новой силой показывает, что творческое воображение поэта было свойственно отважному мореплавателю, открывшему Новый Свет, как, впрочем, и всем крупным человеческим личностям».
Через четверть века после Афанасия Никитина в Индию на кораблях, пристав к Малабарскому берегу, добрался Васко да Гама, португальский мореплаватель. Вскоре воспоследовало разорение Калькутты и началось колониальное захватничество в южноазиатских морях. У многих западных путешественников были корыстные цели. Васко да Гама не просто устанавливал прямые торговые отношения, он стал вице-королем Индии.
В «Хождении за три моря» ни одно слово не сказано всуе. Положение спутников, ограбленных в дороге, Афанасий Никитин определил так: «…у кого что есть на Руси и тот пошел на Русь о кой должен, а тот пошел куды его очи понесли». Повествователь оказался среди последних, но из всех происходивших далее событий видно, что он, ни на йоту не отступив от замысленной еще дома цели, стремился попасть в Индию и шел к сказочной земле, не страшась неудач и гибели. Все, что не касалось главного, связанного с желанием увидеть собственными глазами страну, где «мужи и жены все черны», занимает странника лишь попутно. Перед его цепким взором прошли берега Волги и ее дельта. Никитин деловито отмечает, что из Дербента пошел в Баку, где «огнь горит неугасиимы». Потом — каспийские степи, крутые горы Закавказья, наконец, Иран… Нет, он не закрывает на окружающее глаза, но предельно скуп на подробности. Мы, читатели, разумеется, запоминаем Тверь с ее впечатляющим Спасом Златоверхим, людную Кострому, где была получена необходимая в пути проезжая грамота, обширный Новгород, куда прибыл посол владетеля Ширвана, везший от Ивана III подарок — кречетов, дорогих охотничьих птиц… Все это — черточки-точки, беглые «карандашные» записи, между прочим, мимоходом. Почти наверняка можно сказать, что увиденное в первую пору далекого путешествия не было для Афанасия новинкою. Иначе чем объяснить смелость и деловитость, с какой тверитянин вел свое «грешное хожение за три моря»? Волга для него была родной рекой, но, видимо, и ранее он побывал в далеком Закавказье или по крайней мере в Каспийских землях. Не исключено, что Никитин видел Константинополь. Об этом заставляет подумать содержащееся в «Хождении» сопоставление статуи Будды со скульптурой императора Юстиниана, что стояла в Константинополе. Вел ли Никитин в путешествиях дневник? В основу сочинения положены черновые записи. Тогдашнее землеведение он знал так, как наиболее осведомленные люди средневековья.