Страница 46 из 57
В новых землях, удаленных от Москвы на сотни и тысячи поприщ, понадобились книги — узнавать законы, отправлять службу, вести переписку, учить детей грамоте.
С востока и запада, с севера и юга скачут в Москву гонцы за книгами, да где их Москве взять!
Скрипит переписчик гусиным перышком, торопится, делает ошибки, пропуски — все равно мало успевает.
Иван Грозный гневно говорил: «Писцы пишут с неисправленных переводов, а написав, не правят же, опись к описи (ошибка к ошибке) прибывает…»
Москва строго-настрого указывала ближним и дальним землям, чтобы неисправных книг не продавать, не покупать, в церковь не вносить и по ним не петь.
Стали создавать дружины-артели переписчиков. Дело пошло намного быстрее, но рукописных книг все равно не хватало.
Как быть?
Слали гонцов в Белокаменную за книгами… Москва — всему голова — думу думает: где книги раздобыть?
Вести из далеких стран доходили не быстро, но доходили. Изобретение славного немецкого мастера Гутенберга положило начало книгопечатанию в Европе. Вслед за Германией печатни появились в Италии, Франции, Чехии, Польше… Особенно в славянских землях прославился Франциск Скорина, белорусский печатник и просветитель, учившийся в Полоцке, а затем в Краковском и Падуанском университетах. Его издания превосходно иллюстрировались, в них были предисловия, послесловия, примечания. Сам он переводил рукописи, сам украшал книги и печатал. Его типография в Вильно — одна из самых первых в Восточной Европе. Позднее его издания попались на глаза Ивану Друкарю, и он любовно использовал мотивы Скорины. Были и другие славянские печатни. На Балканах, в далекой Черногории, захваченной турками, удалось начать выпуск печатных славянских книг. Когда иноземцы помешали этому делу, печатать начали в Венеции. Далеко от Москвы Венеция, но венецианские издания то морем, то сушей все-таки добирались до стен Белокаменной.
Максим Грек, приехавший в Московию с Афона, рассказывал своим кремлевским собеседникам, как он в юности дружил со знаменитым типографом-издателем книг в Венеции Альдом Мануцием, чьи издания малого формата расходились по всему миру. Видел ли Максим в Венеции славянские издания? Может быть, те, что выходили в Черногории? Человек он был пытливый и все время проводил за столом — с книгой или пером. Советовал ли он Москве завести печатню? Ученый монах любил рассказывать, сопоставлять, предлагать…
Сначала возникла мысль печатать книги в чужих землях. Но прикинули — далеко, возить трудно, дорого, неудобно. Не завести ли, мечталось, печатню в самой Москве?
Прологом к типографии Ивана Федоровича послужили два эпизода, связанные с митрополитом Макарием и так называемой анонимной печатней.
В 1542 году новгородский архиепископ Макарий стал московским митрополитом. Был он человек начитанный, литературно одаренный, страстный любитель и почитатель книг. Еще живя в Новгороде, он стал собирать книги и документы, делал это, «не щадя серебра и многих почестей». В Москву он явился не только с обозом книг, но и со многими помощниками, людьми просвещенными и энергичными. Теперь книги собирались по всей Руси, переписывались, уточнялись. Было решено создать энциклопедию того, что потребно для чтения в календарном порядке. Работа эта началась еще в Новгороде, — первый список, так называемый софийский, был положен Макарием в новгородский Софийский собор еще в 1541 году. Так на свет появились двенадцать томов, вместивших в себя библиотеку литературы, которая была в ходу. Она называлась «Великие Четьи-Минеи», предполагалось, что их надо читать каждый день. А как быть с теми сочинениями, которые нужны, но на какой-либо день их никак не отнесешь? Как, например, поступать с литературными описаниями хождений-путешествий? С «Топографией» Космы Индикоплова? Макарий повелел в конце «месяцев» сделать приложения, в которые и вошли произведения, не связанные с определенными днями. Работа по составлению Великих Чтений заняла много лет; в ходе работы макарьевский кружок превратился в своего рода издательство-академию, где велись споры и постигалась древняя книжная премудрость. Подобия Великим Чтениям не было в странах славянского мира.
Предприняла Москва попытку завести и собственную типографию. Работа велась робко и скромно, на изданиях даже не помечали, где и когда книга вышла в свет. Это, скорее, была проба сил — о ней предпочитали не говорить и довольно основательно забыли. Когда же ученые в наши дни все-таки точно установили, что в Москве с 1553 по 1665 год действовала типография, то ее нарекли «анонимной» печатней. Из нее, как подсчитали, не вышло и десятка книг, да и не была «оны предприятием». Подлинное же значение ее было в том, что в ней, скорее всего, сделали свои первые шаги Иван Федоров и Петр Мстиславец, которым и суждено было стать начинателями-пионерами, выведшими Москву на широкую книжную дорогу.
Когда Иван Федоров начал печатать 19 апреля 1563 года и закончил 1 марта 1564 года «Апостол», едва ли кто понимал, какой огромной важности событие в Москве свершилось. Около тысячи одинаковых книг!
Возьмем «Апостол» в руки… Время выветрило запах типографской краски, и с годами — даже больше, чем в дни Ивана, — книга, имеющая 268 листов, напоминает рукописную, особенно написанием букв. Но, приглядевшись, убеждаешься, что перед нами шрифт так называемого московского типа. Все выше похвалы — гравюра, помещенная на восьмом по счету листе, заставки, инициалы, рамки-розетки, строки вязи. Заглавные строки вязи, пометы на полях, отдельные строки в тексте напечатаны красным. И по двухцветной печати «Апостол» напоминает рукописный фолиант, вышедший из-под рук славянского художника-писца. Прочная глянцевая бумага. Если посмотреть на свет, то увидишь водяные знаки: печатки со звездой и короной, кораблик, небесная сфера. Федоров воспользовался бумагой французского производства.
Страна, имеющая книгопечатание, отличается от страны, не освоившей производства книг. «В виде печатного слова мысль стала долговечной, как никогда, — писал в свое время Виктор Гюго, — она крылата, неуловима и неистребима. Она сливается с воздухом <…> она превращается в стаю птиц, разлетающихся на все четыре стороны, и занимает все точки во времени и в пространстве.
Разрушить можно любую массу, но как искоренить то, что вездесуще? Наступит потоп, исчезнут под водой горы, а птицы все еще будут летать…»
Книга-птица вылетела из Печатной избы, что построена была на Никольской улице, рядом с Кремлем.
Была ранняя московская весна, и над берегами чистой извилистой реки Неглинной звенел первый жаворонок, обрадовавшийся проталинам на берегу. Понимал ли кто значение случившегося? Наверное, все-таки дальше всех смотрел Иван Первопечатник, или, как потом его стали называть, Иван Друкарь. В южнорусских и западных украинских и белорусских землях типографию именовали друкарней, а печатника — друкарем. Прозвище пристало к Ивану — всю жизнь он только и делал, что друкарствовал, то есть занимался изготовлением книг. Слава Ивана Друкаря обошла Русь и вышла далеко за ее пределы. Прозвище, точнее обозначение профессии, породило немало недоразумений. Мы привыкли к тому, что рукопись создает автор, а полиграфисты превращают ее в книгу. В ту пору было далеко не так. Книжник не просто переписывал страницы предшествующих ему хронистов, но ощущал себя редактором, составителем и, наконец, соавтором и автором труда.
Велики и трудны были заботы, связанные с созданием Печатного Двора, отливкой шрифтов, подготовлением иллюстративных материалов, обучением помощников… Работы эти едва ли по силам только одному человеку. Многое, разумеется, объясняет существование «анонимной» типографии в Москве — в ней, вероятно, прошел школу Иван Федоров, ставший гением первой московской книги. В пользу этого соображения говорит точность текста федоровского «Апостола». А четкость и соразмерность литер! Даже Н. М. Карамзин, десятки лет склонявшийся над старинными книгами, отметил, что московский «Апостол» поразил его «красотою букв».