Сломанные вещи

В конце концов я выхожу из себя.

– А ты вообще-то уже достаточно взрослый, чтобы отдавать такие приказы? – Я понимаю, что спорить глупо, но я часто говорю, не подумав. – Разве прежде чем что-либо сказать, тебе не надо спросить своего папочку?

– Очень смешно, – отвечает он. – На твоем месте… – Он вдруг замолкает. Что-то в выражении его лица меняется – и внутри меня разверзается пустота. Он знает. – Эй, я знаю, кто ты.

Я быстро бегу прочь, на миг забыв про Марси, и в этот миг я ее вижу – как раз там, где я и думала – в прихожей, где на нее падает косой солнечный луч. На ногах грязные босоножки, руки вцепились в подлокотники кресла, а между двумя пальцами зажата дымящаяся сигарета. Она истошно визжит:

– Дэвид, ты ни в жисть не догадаешься, кто заявился домой!

Я пускаюсь наутек, и мне плевать, как нелепо я выгляжу со стороны, плевать на тяжесть моей спортивной сумки и на то, что сердце мое бьется так, словно готово вот-вот вырваться из груди. Я продолжаю бежать, пока не заворачиваю за угол и не оказываюсь на Уолдмэн-лейн, где меня загораживают деревья, растущие по обе стороны улицы. Я сбрасываю сумку на землю и трясу плечом, чтобы оно перестало болеть. Во рту стоит вкус мела. Черт бы побрал Марси. Черт бы побрал этого так называемого пожарного, даже не достигшего возраста половой зрелости. Черт бы побрал Твин-Лейкс.

Я вспоминаю один день в конце шестого класса, когда было слишком жарко, чтобы идти в Лавлорн, слишком жарко для всего, и оставалось только, включив на полную мощность кондиционер, читать журналы и участвовать в онлайн-викторинах. Саммер говорила, что больше всего на свете боится того, что ее забудут. Именно поэтому она собиралась стать моделью, а потом ведущей собственного телевизионного шоу. Если ты не становишься знаменитой и никто потом тебя не помнит, говорила она, то какой смысл жить? Тогда с таким же успехом можно было бы вообще не рождаться на свет. Я ее понимала, хотя сама никогда не хотела быть знаменитой.

Но Саммер не сумела продумать этот вопрос до конца. Она так и не осознала, сколь многое зависит от того, из-за чего именно тебя будут помнить. Иногда намного, намного лучше, чтобы тебя забыли.

Все дороги в этой части Твин-Лейкс были когда-то подъездными дорогами к фермерским домам или усадьбам. Уолдмэн-лейн с тех пор так и не изменилась – она все еще представляет собой проселок с одной полосой движения, со следами покрышек в липкой грязи. В то время как Перкинсы с Перкинс-роуд, и Холлы с Холл-стрит, и все остальные семьи, когда-то владевшие здесь землей, уже несколько десятилетий назад уехали отсюда вместе со всеми своими деньгами, Уолдмэн-лейн по-прежнему заканчивается родовым гнездом Уолдмэнов, построенным Дитером Уолдмэном, прадедом Оуэна. Насколько мне известно, этот дом все еще принадлежит отцу Оуэна, хотя через месяц после того как его оправдали, они все собрались и уехали вроде бы в Европу.

От дома Оуэна я могу пройти через лес и оказаться на Перкинс-роуд с другой стороны, что пресса обожала обыгрывать. Даже существовала теория, будто Оуэн – это злой маг, который контролировал наши умы и после убийства он заставил мою семью переехать, чтобы держать меня поближе к себе. Правда, нигде не было упомянуто, почему Миа осталась в своем старом доме и с какой стати Оуэну понадобилось, чтобы я перебралась поближе к нему, если он передавал команды непосредственно в мой мозг.

Вокруг полно комаров, и освещенные солнцем места похожи на плиты сливочного масла. Но когда я добираюсь до вершины холма, день становится темнее. Кроны деревьев над головой смыкаются. Поскольку Уолдмэнов здесь давно уже нет, добиваться, чтобы власти округа расчистили дорогу, было некому.

Наконец впереди появляется сам дом, частично закрытый деревьями, и я останавливаюсь.

Я не была здесь уже несколько лет, и до меня вдруг доходит, что я избегала приходить сюда нарочно. Точно так же, как я никогда не хожу на Сканк-Хилл-роуд, точно так же, как я никогда больше не хожу в лес, точно так же, как я бросила читать, хотя из-за этого мне лишь с трудом удалось окончить восьмой класс.

Дом остался таким же, что потрясает меня – ничто не должно оставаться таким же, если столько всего изменилось. Я снова вспоминаю лицо Саммер на той фотографии, которую показали в новостях, и то, какой она выглядела юной.

Навеки тринадцатилетняя. Навеки ушедшая.

Я подхожу ближе и наконец замечаю некоторые изменения: лужайка заросла сорняками, и Уолдмэны поставили вокруг своей земли забор, вероятно, для того, чтобы люди не могли тайком подбираться к их дому и с помощью баллончиков с краской писать на его стенах всякую глупую хрень, как они делали это на стенах нашего старого дома. Я не помню, поставили ли этот забор до того, как Оуэна отправили в Реабилитационный центр для несовершеннолетних «Вудсайд», или после.

Я прижимаюсь лицом к прохладному металлическому забору и смотрю на уходящую к дому подъездную дорогу, и у меня опять перехватывает дыхание: я вижу, что росший здесь огромный дуб рухнул на то, что раньше было террасой, где мы с Саммер осенью в седьмом классе, прячась за растением в горшке, впервые выкурили по сигарете, после чего нас чуть не вырвало. И тут я вижу пятно цвета: внезапно из-за угла дома появляется Оуэн Уолдмэн, колотя по высокой траве палкой.

Я отшатываюсь, но уже слишком поздно – он меня заметил.

Какое-то время мы просто молча смотрим друг на друга через забор.

– Бринн, – говорит он наконец на долгом выдохе. – Привет. – Оуэн здорово вырос – теперь в нем, наверное, шесть футов три дюйма[7], но, хотя он немного и раздался в ширину, все еще кажется худым, и со своими вечно лохматыми рыжими волосами производит такое впечатление, будто его схватил за волосы и за ноги какой-то великан и вытянул в длину, как тянут ириску. У него все такие же серо-голубые глаза, которые за секунду могут изменить цвет от светлого, как ясное небо, до темного, как грозовая туча. И едва он увидел меня, как они потемнели.

Оуэн Уолдмэн. Оуэн – злой маг. Оуэн со своей кривой улыбкой, вспыльчивым нравом и переменчивым настроением.

Оуэн Уолдмэн, возможный убийца.

Оуэн Уолдмэн, которому, возможно, благодаря везению удалось выйти сухим из воды.

Удивительная штука это везение. Как монетка, которую ты можешь видеть одновременно с двух сторон.

На месте преступления полиция нашла Саммер, накрытую свитером Оуэна, пропитанным кровью, которая могла принадлежать жертве.

И не только Саммер, но и Оуэну.

По неподтвержденным данным. Копы считали это дело таким простым, что хранили образец ДНК совершенно ненадлежащим образом, и на суде он был сочтен неприемлемой уликой.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я.

Он отводит глаза.

– Я тоже рад тебя видеть.

– Ответь на мой вопрос.

В последний раз я видела Оуэна сразу после суда, через несколько месяцев после того, как мы переехали на Перкинс-роуд и через два года после убийства Саммер. За это время в стране и даже в нашем штате произошло еще несколько резонансных убийств: в Берлингтоне образцовая мать, состоявшая в школьном родительском комитете, поцеловала утром мужа перед его уходом на работу, убрала кухню, а потом утопила своего новорожденного ребенка в грязной раковине. В Нью-Гэмпшире двенадцатилетний ученик открыл огонь в своей школе и убил троих человек, включая школьного психолога, который пытался ему помочь, и так далее. Одно в этом неопределенном мире неизменно всегда: новости вечно подкидывают тебе какую-нибудь информацию от которой хочется блевать.

Я помню, как услышала, что Оуэна оправдали и освободили из исправительного центра и что они с отцом уезжают. Я тогда взбежала на холм с Перкинс-роуд как раз вовремя, чтобы увидеть последний грузовик для перевозки мебели, урча, медленно едущий вниз по Уолдмэн-лейн и следующий за ним старый «Мерседес» отца Оуэна, в котором на пассажирском сиденье сидел мой друг. Какой-то старик плюнул на капот машины, какая-та женщина пнула покрышку колеса и завизжала: «убийца». Я стояла за стеной деревьев и завидовала черной завистью – ему это удалось, он уезжал из нашего городка.

7

Ок. 190 см.