Сломанные вещи

И с тех пор мы ими стали.

Это Саммер познакомила нас с «Путем в Лавлорн». Она помнила книгу практически наизусть. Иногда кто-то из нас исполнял роль гнома Грегора или одной из Грустных Принцесс, которые жили в Башнях. Бринн любила играть роль Ферта, вора-кентавра, который украл сердце одной из принцесс, а затем выменял его на собственную свободу, лишь затем осознав, что тем самым обрек себя на жизнь, в которой не будет места любви. Саммер часто во время одной игры меняла роли, играя то одного персонажа, то другого, она могла объявить, что сейчас одновременно и Одри, и нимфа, которой Фантом отдал приказ похитить Одри, и мы никогда с ней не спорили, потому что она знала книгу лучше нас и потому что она так хорошо играла роли всех персонажей, пусть переигрывая, играя с нажимом, но все равно заставляя нас верить. Это было одной из тех вещей, которые мне в ней нравились больше всего – она не боялась выглядеть как идиотка.

Она вообще ничего не боялась.

В тот день в конце июня, когда Лавлорн превратился из выдумки в реальность, нам пришлось идти медленнее из-за моей поврежденной лодыжки. Саммер и Бринн перепрыгнули через ручей, а потом помогли перебраться через него и мне, и мы все вместе сделали вид, будто перешли вброд реку Черного Оленя. Затем мы начали пробираться по длинному полю, поросшему хвощом и триостренницей тройчатой, делая вид, что держим путь в деревню гномов в Таралинском лесу.

Может быть, причиной этого явилось то, что случилось потом, но я ясно помню, как на меня в какой-то момент вдруг повеяло волшебством. Деревья подняли и опустили свои огромные зеленые руки, а затем замерли. Птицы затихли. Саммер и Бринн успели отойти далеко от меня и над чем-то смеялись, а я вдруг остановилась, пораженная странностью и необычностью всего вокруг: неба, движения золотого солнца и темных туч и наступившей во всем мире тишиной, как будто он чего-то ждал.

Лавлорн, подумала я тогда – и до сих пор помню, как мне пришла в голову эта мысль. И, хотя это казалось не имеющим смысла, меня пронизал трепет и охватила такая уверенность, что стало трудно дышать. Это Лавлорн. Мы и вправду здесь.

И тут полил дождь, казалось, пришедший ниоткуда, внезапный, как бывает с летними грозами, и ветви деревьев снова заходили ходуном. Ближе всего стоял дом Саммер, но мистеру Боллу не нравилось, когда она приглашала гостей – и к тому же там всегда было темно и стоял запах несвежего дыхания.

За несколько секунд мы промокли до нитки, и джинсы облепили мои ноги так туго, словно хотели впитать в себя саму кожу.

– Сарай! – крикнула Саммер, хватая Бринн за руку. Тогда все казалось нам таким срочным. – Бежим к сараю!

Весной мы наткнулись на старый сарай для хранения инвентаря – когда-то он принадлежал здешнему фермеру, чей дом снесли, чтобы построить на его месте кучу передвижных домов и сдающихся внаем коттеджей вроде того, в котором жила Саммер вместе с Боллами, своей патронатной семьей. Мы бывали в этом сарае уже много раз, хотя я слишком боялась пауков, чтобы оставаться внутри более нескольких минут. Здесь лежал дощатый пол, и стоял запах гниющего дерева, а единственное окошко было покрыто таким густым слоем пыли, что даже в полдень в сарае стояла почти кромешная тьма, к тому же там лежали груды ржавых сельскохозяйственных орудий и инструментов, похожих на части человеческих тел – руки, пальцы и зубы.

Бринн и Саммер бросились бежать, и я помню, как увидела очертания бюстгальтеров сквозь их мокрые футболки и почувствовала зависть, потому что у меня еще ничего не выросло, а были только крошечные соски. Мне также стало досадно, поскольку догнать их я не могла, и, несмотря на то, что я кричала им, чтобы они подождали меня, они продолжали бежать как ни в чем не бывало. Они вечно вели себя так – запирались в ванной и шептались, оставляя меня за дверью, или вскидывали брови, когда я сетовала, что мистер Андерсон слишком тверд, прямо как кремень, а затем разражались смехом.

– Не бери в голову, Миа, – говорила Саммер, гладя меня по голове, как будто она была на тысячу лет старше. – Когда ты станешь взрослее, то поймешь…

Они исчезли в сарае. К тому времени, когда к нему приковыляла и я, его дверь уже захлопнулась. От влажности и старости дерево перекосило, и я не сразу смогла ее открыть. На секунду мне показалось, что они собираются в шутку оставить меня мокнуть под дождем. Я начала долбить по двери кулаками и кричать, и наконец она распахнулась.

Они даже не слышали моего стука. Они стояли посреди сарая, и я увидела, что вокруг их ног образовались лужи, натекшие с одежды и волос. Я помню, как вокруг было тихо, когда я закрыла дверь и дождь превратился всего лишь в глухой стук капель, бьющих в стены и крышу сарая.

Сам сарай был чисто убран и пах ароматизированными свечами с ванилью. Все старые инструменты куда-то исчезли. И вся паутина.

Его стены были теперь оклеены старомодными обоями в цветочек – кремового цвета с миленькими букетами роз, а наши шаги приглушал зеленый коврик из лоскутков. В одном углу стояла узкая кровать, накрытая узорчатым лоскутным одеялом, рядом с ней деревянная прикроватная тумбочка, на которой разместился работающий от батарейки фонарь, похожий на лампу со свечой. Оконная рама была вычищена, хотя в ее углах еще оставались кусочки плесени, смешанной с паутиной. На тумбочке даже стояла стеклянная банка, полная диких фиалок.

А над кроватью была прибита маленькая деревянная табличка, на которой кто-то красивыми буквами написал строчку: «Добро пожаловать в Лавлорн».

– Это твоя работа? – Я повернулась к Саммер, хотя по выражению ее лица сама видела, что она тут ни при чем.

В книге первоначальная троица девочек никогда не испытывала ничего, кроме восторга, когда вокруг них появлялся Лавлорн, когда он начинал изменять знакомые им предметы, подобно сливочному маслу, меняющему свои очертания: вот дерево превращается в башню, вот старая каменная стена обращается в грот, где живут гремлины. И затем, позднее, нам начало ужасно нравиться помещение клуба, которое сейчас вдруг возникло перед нами посреди дождя, и тепло лоскутного одеяла, которое обнимало наши плечи, и мигающий свет фонаря.

Но в тот раз я не почувствовала восторга. Я ощутила только страх.

– Это волшебство, – сказала Саммер. Она подошла к стенам и ощупала обои, как будто опасалась, что они расползутся под пальцами. Когда она снова повернулась к нам, ее глаза сияли. Это был единственный раз, когда я видела, что она близка к истерике. – Это Лавлорн. Мы отыскали Лавлорн.

– Лавлорна не существует. – Бринн так и не сдвинулась с места. Вид у нее был сердитый, что означало, что она тоже испытывает страх. – Ты сама все это устроила, Саммер. Признайся, что это твоих рук дело.

Но Саммер не слушала ее.

– Это Лавлорн, – сказала она. И начала кружиться по комнате, дотрагиваясь до всего – до лоскутного одеяла, до кровати, до фонаря – повышая голос, пока он не превратился в крик. – Это Лавлорн!

В ящике тумбочки она обнаружила коробку шоколадных печений и открыла ее с помощью зубов. Я помню, что печенья были старыми и крошились, как замазка.

Вероятно, входов в Лавлорн было великое множество, возможно, они находились внутри старинных буфетов, или под кроватями, или в таких местах, где никому не приходило в голову их искать, вроде старых кладовок. Но проще всего было попасть туда через лес, куда Саммер, Бринн и Миа и отправились, когда решили увидеть Лавлорн своими глазами.

Наши дни

Пока я иду по Харрисон-стрит, слова Миа продолжают вертеться у меня в голове, как надоедливая песня.

– Ты была влюблена в Саммер.

Влюблена в Саммер.

В Саммер.

В Саммер.

В Саммер.

Какая-то часть меня продолжает жалеть о том, что вообще вылезла из машины Миа. Вместо этого мне следовало наброситься на нее за то, что она все истолковала превратно, за то, что она всегда истолковывала это превратно. За то, что она вечно следовала за нами как хвостик, за то, что она струсила и рассказала копам про Лавлорн.