Портрет

— Кто автор? — Джордж до сих пор не мог оторвать взгляда от полотна.

— Какой-то неизвестный художник, — произнес Алан, — подпись неразборчива, поэтому и цена низкая. Вообще с ней странная история. Первое упоминание о картине я нашел в каталоге Каподимонте за тысяча восемьсот пятидесятый год. Она лежала в запасниках. То ли не знали, в какой зал повесить, то ли собирались реставрировать. Но ты только представь! Три столетия она где-то путешествовала и дошла в Каподимонте в таком прекрасном состоянии.

— Но она не соответствует классическому ренессансу, — удивился Джордж, — скорее классицизму. Дата точная?

— Краску брали на спектральный анализ. Начало шестнадцатого века, а вот холст гораздо древнее, — ответил Алан, — более тщательные исследования не проводились. Собирались, но началась война.

— Ла-у-ра, — блондин склонился над картиной и по слогам прочитал надпись, потом отошел на пару шагов назад и словно зачарованный уставился на полотно, — ты прекрасна, Лаура. Ты знаешь это?

Полотно было средних размеров, высотой около тридцати дюймов, шириной пятнадцать. Почти всю площадь занимала чернота. В центре белым пятном была нарисована босоногая девушка с непокрытой головой, в длинной ночной рубашке, со свечей в руке. Скорее всего, она находилась в коридоре или узком проеме, так как ее левая рука опиралась на едва различимую каменную стену. За спиной девушки клубились странные тени, размытые и зловещие. Тьма словно окутывала ее, пытаясь увлечь или поглотить. И только маленький круг света, отбрасываемого огоньком свечи, освещал дорогу. Девушка собиралась идти вперед, в темноту, но медлила. Это было понятно по согнутой в колене правой ноге. Рубашка немного натянулась на бедре, очерчивая контур совершенной фигуры красавицы. Лицо ее было прекрасно. Тот, кто хоть раз увидел бы его не смог бы забыть никогда. Оно сияло юностью и очарованием. Все в нем — губы, глаза, скулы, лоб — вместе создавали непередаваемую гармонию идеальной красоты. У Джорджа защемило сердце от странной тоски. Увы. Такое совершенство может быть только нарисованное.

Распущенные золотистые волосы девушки падали ниже талии, тонкие пальцы изо всех сил сжимали свечу. Девушка словно понимала — если свеча погаснет, то исчезнет и она, бесследно растворившись во мраке. В широко раскрытых глазах застыло ожидание, тревога и... надежда.

— Когда я смогу ее забрать? — Джордж с трудом оторвал взгляд от картины и посмотрел на Алана.

— Как только переведешь деньги, — улыбнулся тот, — я лично доставлю ее тебе в лучшем виде.

— Думаю, через пару дней, — блондин, бросив последний взгляд на полотно, развернулся к выходу, — на прошлой неделе издательство выплатило гонорар, так что я теперь богач.

— Поздравляю. Ты теперь знаменитость. — Алан поместил «Лауру» в кейс и поставил на стеллаж.

Выключив свет, друзья отправились наверх, а подвал погрузился в темноту.

Джордж с нетерпением ожидал приезда Алана. Картина его заворожила. Ему даже приснился сон, где девушка идет к нему по длинному темному коридору.

Деньги он перевел на следующий день. Правда, пришлось выслушать по телефону долгую нравоучительную беседу своего брокера. Тот сетовал на то, что выбрасывать двести тысяч евро за Ролекс крайне неразумно, даже если он сделан в единственном экземпляре. Что Джордж лишь недавно стал состоятельным, а до этого времени вообще снимал квартиру и перебивался случайными заработками. Что он живет в долг у издательств, и все такое прочее.

Джордж отмел возражения как ненужный мусор. Что-что, а вести себя высокомерно и заносчиво он умел. Ему нужны эти часы и все тут. На самом деле у него был Ролекс, купленный в прошлом году. Но отличить часы за десять тысяч евро или за двести брокер вряд ли сможет, тем более что Джордж не собирался их ему показывать.

Алан доставил полотно на остров, как обещал. И даже помог повесить его в кабинете. «Лаура» прекрасно вписалась между книжным шкафом и комодом, как раз напротив письменного стола.

— Как будешь прятать? — поинтересовался Алан, когда друзья уселись на диван с бокалами виски, — я бы не советовал держать картину на виду. Пусть она и неизвестна в широких кругах, но мало ли.

— У меня приходящие уборщицы, две сербки. Вряд ли они разбираются в тонкостях живописи, — отмахнулся Джордж, — Изи я могу рассказать, а больше никто меня не посещает. Если вдруг гости нагрянут — просто запру кабинет.

— Ну как знаешь. Я бы спрятал подальше.

— Я хочу ее видеть постоянно. Иначе придется перенести кабинет в подвал, чего мне бы очень не хотелось, — сейчас, когда «Лаура» висела перед ним, Джордж прекрасно себя чувствовал, мог шутить и улыбаться.

Он до последней секунды сомневался, что все сложится, как надо. Что всего за двести тысяч он приобрел этот изумительный антиквариат, на который ему никогда не надоест смотреть.

— И чем же она тебе так приглянулась? — весело поинтересовался Алан.

Он знал Джорджа давно. В колледже студенты называли Джорджа снобом, папенькиным сынком, высокомерным зазнайкой. И вдруг такая страсть к картине.

— Не знаю, как объяснить, — блондин наклонился вперед, не отрывая взгляд от полотна, — мне словно хочется ее спасти. Подойти ближе, укутать в теплый плащ, напоить чаем, усадить к себе на колени, согреть в ладонях босые ступни. Мне хочется убить дракона, прячущегося в темноте за ее спиной, завоевать ее сердце. Стать лучше, благороднее, честнее. Стать достойным ее.

— О-о-о-о… — захохотал Алан, хлопая Джорджа по плечу, — вот поэтому ты писатель, а я нет. Сейчас ты точно передал, что я сам чувствую, когда смотрю на «Лауру».

— Почему же ты ее себе не оставил? — когда деньги переведены и картина висит у него в кабинете, Джордж мог задать этот вопрос без ревности и подозрительности.

— Бизнес — прежде всего, — вздохнул Алан, — рыцарство не по мне. Излишняя честность и справедливость вредит моей торговле.

Джордж с восхищением смотрел на нарисованную красавицу. Он был избалован красотой с детства. В его семье этого добра хватало. Все поколения Олдридж собирали по миру лучшие экспонаты живописи, фарфора, бронзы. Мать Джорджа коллекционировала драгоценности, а отец — раритетные ружья. У деда была тайная комната, где он прятал яйца Фаберже и монеты ацтеков.

Олдриджи на протяжении трех поколений занимались гостиничным бизнесом. Они строили отели в Европе и Азии, в Америке и Африке. Старшего сына с малолетства готовили к продолжению семейного бизнеса. Джордж учился в лучшей частной школе Англии, а Оксфорд стал закономерным продолжением обучения.

Свобода странно повлияла на наследника империи. Состоятельный красавец блондин, в дизайнерской одежде, с личным водителем, не обделенный интеллектом и талантами в первый год учебы наслаждался всеми привилегиями, что давали деньги и слава. Выпивка, девушки, вечеринки, азартные игры, нескончаемое веселье и кутеж. Ему даже ничего не приходилось делать — все происходило само по себе. Стоило поманить пальцем — любая красотка падала ему в объятья. Студенты наперебой старались попасть к нему домой, набивались в друзья. Был бы он чуть глупее, то вряд ли смог бы совмещать учебу с развлечениями. А так — ему с легкостью удавалось и то, и другое. Гордыня потихоньку завладевала Джорджем.

Весь мир лежал у его ног. У него было все, и он решил, что может все. Даже спорить с отцом. Тому не нравился разгульный образ жизни старшего сына, огромные траты, жалобы от преподавателей. Он урезал ему бюджет раз, второй. Дальше больше.

То, что началось как акт неповиновения, превратилось в непримиримую войну. На третьем курсе Джордж решил, что юридический факультет ему не подходит. Кодексы, акты и постановления нагоняли скуку, от цифр сводило скулы. Был ли это осознанный шаг или месть отцу? Джордж до сих пор не знал. А подтолкнул его профессор Корвин Пинс, который преподавал в университете литературу. Они много беседовали после лекций, можно сказать, даже подружились, если у высокомерного выскочки, каким являлся Джордж, могли быть друзья. Профессор был первым, кто открыл глаза на его памфлеты и юмористические статейки в стенгазету.