Страница 57 из 63
Если бы у меня было больше времени и еды, я бы устроил здесь привал, но сейчас позволить себе подобную роскошь не могу. Мне во что бы то ни стало нужно продолжать движение. Я выхожу к Хант-Форк, притоку реки Джон. Следуя этому маршруту, скорее всего приду к Анактувук-Пасс. Он находится на северо-востоке. Однако, как оказалось, Хант-Форк ведет к юго-востоку. К тому же здесь растут деревья, в том числе высокие раскидистые ивы, сквозь которые мне придется пробираться. И я делаю это, естественно, без особого желания. В течение нескольких минут смотрю вниз на Хант-Форк, туда, где должна находиться хижина, на пологий холм рядом с Кевук-Крик. Спуск вниз займет пару часов. Этот еловый лес самый густой из тех, что я видел за эти недели. Я очень внимательно вглядываюсь в местность, но никакой хижины не вижу. Мне открывается прекрасный вид на гору Каирн, расположенную в устье Хант-Форк. По форме она действительно напоминает большой курган[14], вершина которого покрыта травой. Такую гору трудно пропустить, и я использую ее как ориентир, чтобы найти маршрут, который находится севернее.
Спустя час лес обрывается, и снова начинается полоса тундры. Приветливая «внешность» горы оказалась обманчивой. У меня уходят часы на то, чтобы ее преодолеть. Кажется, чтобы подняться на вершину и спуститься, уйдет целая вечность. Только теперь я начинаю понимать название речки, которая находится восточнее[15]. Может быть, чтобы добраться до этой горы и преодолеть густые заросли, нужно было выйти к Волкараунд-Крик. Я поднимаюсь к кустарникам, которые достают мне до пояса. Чтобы пробраться через них, необходимо то и дело продвигаться налево и затем направо. На это у меня уходит остаток сегодняшнего дня. Тянуть собак сквозь кусты — весьма утомительное занятие, зато теперь я понимаю, как это нужно делать. Они делают все возможное, чтобы сохранить темп и тратят последние силы, но чем больше устаю я, тем меньше обращаю внимание на их страдания.
Проходит около трех часов, и вот заросли остаются позади. Я разбиваю палатку на вершине холма. Там есть большие серые камни, на которых можно посидеть, и вода, пригодная для питья и готовки. Я пью воду прямо из луж, которые только что растаяли. В ближайшие дни у меня не будет такой возможности, потому что вода, скорее всего, протухнет. Вообще я привык пить воду из ручьев Орегона с самого детства и никогда не травился. Но здесь я не рискую, не сейчас, когда я совсем один и никто не придет мне на помощь.
Сегодня мне предстоит самый сложный этап моего путешествия. Я снова пропускаю завтрак. Конечно же, очень хочется есть и большую часть дня меня шатает от голода. Несмотря на это, иду вперед, не пытаясь ускорить темп. Я настраиваюсь на долгий путь пешком. Сейчас единственный способ преодолеть большое количество миль — идти медленно, но долго. И вновь земля усеяна туссоком, стрелки которого доходят мне до колена. Как обычно, приходится идти по воде. Несколько раз я посылаю в небо ужасные проклятия. Я сильно изнурен физически, и мне приходится бороться, чтоб не сойти с ума. Покачиваюсь на ногах, и мне хочется плакать от боли и отчаяния.
Около двух часов пополудни я останавливаюсь и снимаю рюкзак, не в силах двигаться дальше. Падаю на землю, словно труп. Я устал даже больше, чем мне кажется. Прямо на туссоке я собираюсь вздремнуть хотя бы часок, стараясь не обращать внимания на то, что подстилка не самая удобная. Собаки сразу засыпают, свернувшись калачиком. Это самая удобная для них поза. Вообще в последние два часа Джимми заваливался спать каждый раз, как только я останавливался. Обе собаки отощали до такой степени, что потеряли присущие им качества гончих. (Эрдельтерьеры, действительно, наполовину гончие. Это учитывается при их выведении. Возможно, они самые счастливые и беззаботные собаки на свете, способные к тому же преодолевать большие расстояния, словно на автомате. В этом они почти не уступают бладхаундам.) Когда Джимми с Уиллом улыбались, они еще больше напоминали гончих. Сейчас каждое новое препятствие повергает их в шок. Должно быть, они не понимают, почему я не останавливаюсь и не кормлю их.
Не знаю, что мне снилось, но просыпаюсь очень взволнованным. Я немного окреп и готов двигаться дальше. Я много читал о путешественниках XX столетия, и больше всего мне запомнился Роберт Фалкон Скотт. Думаю о последних записях, которые он сделал в своем дневнике во время путешествия по Южному полюсу, о том, как он страдал от ужасного голода, усталости, холода и обезвоживания организма. Вместе с тремя товарищами они шли на лыжах и тащили сани, и каково же им было узнать, что норвежский исследователь Рауль Амундсен опередил их. Тогда им пришлось повернуть обратно и идти на базу. Они только что преодолели восемьсот миль, и им нужно было преодолеть еще столько же. Все четверо были истощены, а еды у них осталось очень мало. Несмотря на их стойкость, жестокие ветра и суровые холода все же остановили их. За одиннадцать миль до того места, где они оставили еду, у них закончилось топливо, и они не могли растопить снег, чтобы превратить его в воду. Скотт писал, что их шансы остаться в живых были близки к нулю. «Ампутация — это лучшее, на что я могу надеяться», — написал он ранее, тогда, когда они еще были способны передвигаться. Позже он написал следующее: «Как всегда, свирепствует буря. Уилсон и Боуэрс не в состоянии идти. Завтра будет последний шанс, но топлива нет, а запасы провизии близки к концу. Пусть все идет своим чередом, так или иначе мы должны двигаться к нашему складу, пусть нам суждено умереть в пути». Через пару дней Скотт собрал волю в кулак и сделал последнюю запись: «Каждый день мы готовились проходить по одиннадцать миль, но едва мы выходим из палатки, нас тут же подхватывают вихревые потоки бури. Вряд ли мы можем надеяться на что-то лучшее. Мы должны идти до конца, но слабеем с каждым часом, и потому конец не за горами. Мне кажется, что я не смогу больше писать». Эти записи вошли в историю путешествий как лучшие, когда-либо сделанные человеком. Все четверо мужчин погибли, а этот дневник был найден в ноябре 1912 года в истерзанной ветром палатке, где они умерли от голода и истощения.
Умереть от голода и истощения — сейчас я понимаю, каково это, поскольку сам как никогда близок к такому концу. Это заставляет меня задуматься. Нет, ни за что в жизни не допущу, чтобы мои собаки или я умерли от голода. Пытаюсь позвонить по мобильному телефону, но по каким-то причинам он не ловит сигнал, и я волнуюсь, как бы не кончилась зарядка. После нескольких неудачных попыток я убираю телефон и продолжаю движение. Мне нужно проявить настойчивость, чтобы побороть усталость и изнеможение. Это все, что я могу сделать.
Сегодня вот уже девять долгих часов пробираюсь по зарослям туссока. Я ужасно голоден. С утра не держал во рту и маковой росинки, и мой желудок постоянно урчит. В течение последнего часа каждые сто ярдов наклоняюсь и опираюсь руками о колени, чтобы отдохнуть, в противном случае я упаду. Малейшее продвижение причиняет боль. Спина нестерпимо болит, и из-за этого рюкзак кажется еще тяжелее. Впереди на много миль кругом простирается долина. Она должна повернуть направо и соединиться с рекой Джон, но этот участок пока не различим. Я вижу только изогнутую долину, которую с обеих сторон окаймляют горы. Но у меня нет ощущения, что я хоть на сколько-нибудь приближаюсь к ней. В моем усталом мозгу сейчас только одна мысль — бросить рюкзак на землю, чтобы двигаться как можно быстрее. Наверное, точно так же измученный альпинист, покоряющий Эверест, умирающий от отека мозга, захотел бы спрыгнуть, чтобы оказаться внизу — это была бы его последняя попытка спастись. Я не намереваюсь воплощать эту идею в жизнь, но, возможно, мне придется так поступить, если я пойму, что достиг крайней точки и по-любому обречен на смерть.
Я начинаю понимать, что происходит и произношу вслух только одну фразу: «Я не умру. Я не умру». Еще до похода на Аляску понимал, что голод ужасен, что мне придется терпеть его, но я не осознавал, что это будет столь мучительно и что земли вокруг меня будут столь обширными и необитаемыми. Мыслить в одиночку становится сложно. Душевная тоска достигает точки кипения, а физические силы тем временем тают. Сосредотачиваясь на ходьбе, начинаю испытывать острую боль, даже собаки не хотят больше играть.
14
Термин «каирн» — искусственное сооружение в виде груды камней, часто конической формы, используется как синоним слова «курган» в областях, где насыпи состоят из камня (прим. пер.).
15
Волкараунд-Крик — в дословном переводе «Круговая река». (прим. пер.).