Енот-потаскун

- Пока еще нет. Но буду, - отрезала я и подошла к Антону.

- Подожди минутку, - он в три шага догнал Сашку.

Тот обернулся со злобной миной, Антон сунул ему в руки какие-то листки в файле и что-то сказал тихо. Сашку аж перекосило. Свернув файл в трубку, он быстро пошел к выходу.

- Что там такое? – спросила я, глядя ему вслед.

- Маленькое досье, - усмехнулся Антон. – Собрали добрые люди. С картинками. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы он больше на сто километров не подходил. Так… - он посмотрел на часы. – Сейчас я тебя домой заброшу, а в четыре мне надо свою пенсионерку откатать на Приморском. Часиков в шесть за тобой заеду. Пойдем уже куда-нибудь в конце концов, надо это дело отметить. Куда ты хочешь?

- Не знаю, - у меня пошла обратная реакция: хотелось упасть и тихо сдохнуть. – Нечего пока отмечать, только через месяц в силу вступит.

- Ничего, через месяц еще раз отметим.

- Тогда куда-нибудь, где тихо. И народу поменьше.

- Ладно, подумаю, - кивнул он.

Пока Антон раскатывал свою ученицу, я бревном лежала на диване в полной прострации, пялясь в потолок и поглаживая Тошку.

Молодец, Наточка, королева оленей. Пол-интернета перечитала, а про срок вступления в силу решения протупила. Оставалось только надеяться, что Сашка не подаст из вредности апелляцию. И утешать себя тем, что, если бы он не возражал против развода или пришел бы на первое заседание, нам дали бы на раздумья три месяца, и тогда бы все растянулось еще больше.

Только минут за пятнадцать до возвращения Антона я отодрала себя от дивана и кое-как навела красоту.

- Отлично выглядишь, - заявил он, осмотрев меня с ног до головы. – Готова? Идем.

- И куда мы?

- Здесь недалеко, пешком дойдем.

Я была заинтригована. Держась за руки, мы прошли дворами, пересекли сквер, обойдя пруд, и очутились у псевдонемецкой стекляшки.

- «Баден-Баден»? – фыркнула я. – Серьезно? Мне казалось, что это какой-то жуткий шалман.

- Не была, а говоришь. В прошлом году день рождения отца здесь отмечали. Очень даже пристойно. В выходные надо заказывать столик, а по будням тихо.

Снаружи ресторан действительно выглядел пошло-претенциозно, как надутый из жвачки пузырь, но внутри оказалось неожиданно уютно.

- Нам куда-нибудь, чтобы музыка не по ушам, - попросил Антон подошедшего метрдотеля.

В полутемном зале, отделанном деревом, было занято всего два столика. Музыка доносилась откуда-то издалека. Вокруг на полках стояли всевозможные раритеты советских времен.

- А ты знаешь, действительно симпатично, - призналась я, разглядывая дисковый телефонный аппарат.

- Скажи, а ты в принципе не любишь там, где шумно, или только сегодня в раздрае? – спросил Антон, когда нам принесли по бокалу вина.

- В принципе. Я такая асоциальная зверюшка. Наверно, мне вообще легче с животными общаться. Не люблю все это – толпы народу, незнакомые компании.

- Как же ты согласилась со мной на дачу поехать? В незнакомую-то компанию?

- Ну… - я отпила глоток. – Наверно, что-то подсказало, что четвертого шанса не будет. Три – это и так за гранью возможного.

- Видимо, что-то там, - Антон неопределенно махнул рукой вверх, - очень хотело нас свести. Я тоже клубняк не особо люблю. Но, скорее, потому, что обожрался. Пока в группе играл. Кстати, может, сделаешь исключение? Я тебя хотел пригласить на следующей неделе. В «Черном лисе» играть будем. Но там сравнительно камерно.

- Так ты в группе играешь? – удивилась я. – Ты не говорил. Конечно, приду.

- Подменяю басиста. Он у них такой… своеобразный. То в запое, то на Гоа дзен ловит. Но совсем его выгнать не хотят. Так что я – штатный запасной. Это моя университетская группа, «Черная жара».

- Ой, мама, - я не смогла удержаться от смешка в ладонь.

- Да, есть маленько. Не я придумал. Понимаешь, для меня это просто хобби, а для них работа. Они готовы за гроши по ебеням ездить на гастроли, но это не мое. Порепетировать, поиграть где-то пару раз в месяц, на джем собраться – нормально.

- Ты учился?

- Музыкалку окончил, - кивнул Антон, поглаживая и перебирая мои пальцы, от чего по спине бежали щекотные мурашки. – Гитару. А ты нет?

- Два года мучила аккордеон, - вздохнув, созналась я. – Потом сказала, что лучше его сожгу. Теперь, наверно, даже и не вспомню, где у него что. Хотя на пианино иногда тянет что-нибудь простенькое на слух подобрать.

Это тоже было для меня в новинку. С Сашкой мы в рестораны ходили есть и попутно забивали эфир какими-то разговорами ни о чем, чтобы не молчать. Сейчас все было иначе. Ну да, мы что-то ели, очень даже вкусное, пили вино, потом кофе. Но главное – разговаривали, смотрели друг на друга, прикасались – будто случайно сталкиваясь руками, ногами под столом. Это была такая тонкая, долгая прелюдия, когда, вроде бы, ни слова о сексе, но все только о нем – каждым взглядом, каждым жестом.

- Пойдем? – спросил Антон. – Половина двенадцатого, через полчаса закрываются. Ты завтра как?

- С трех. А ты?

- У меня в десять долбанутый во всю голову мальчик Славик на Бухарестской, но я его передвину на попозже. Останусь у тебя?

- Конечно.

Мы шли, не торопясь, словно специально оттягивая то удовольствие, которое ждало дома. Останавливались поцеловаться в темных закоулках, как школьники.

- Знаешь, Антон, - сказала я, обняв его за талию под курткой, - я, конечно, полностью выдохну, только когда получу свидетельство о разводе и штамп в паспорт, но все равно сейчас такое чувство, словно камень свалился.

- У меня тоже. Вроде бы и понимал, что это уже формальность, но… Как будто ты еще не совсем моя. Кстати, ты помнишь, какой завтра день? То есть уже почти сегодня, через десять минут наступит?

- Какой?

- Ровно три месяца, как чья-то мохнатая лапа поймала меня за штаны. На Чернышевского.

- Точно, - рассмеялась я.

Обладатель мохнатой лапы – четырех мохнатых лап, хвоста и наглой морды! – был очень недоволен, когда его выпустили из клетки, покормили и загнали обратно.

«Что за дела, чуваки?! – ясно слышалось в его возмущенном курлыканье. – Вы что, совсем охренели?! Ну погодите, я вам устрою веселые горки, только выпустите! Все перестираю и попрячу, черта в ступе вы у меня чего найдете!»

Мы, наверно, и правда совсем охренели, но нам точно было не до него. Только в одну короткую паузу Антон поинтересовался, переводя дыхание:

- Не стыдно, мамо? Ребенок плачет, а ты тут разврат устроила.

- Ничего, - я ущипнула его за живот, - у ребенка зимой тоже гон будет. Начнет насиловать всю живую и неживую природу подряд. Вот тогда и посмотрим, кто в танке.

Утром я проснулась в состоянии такого острого счастья, что, казалось, его невозможно вынести. Только если взлететь и обнять весь город. Рот сам собой растекся до ушей. На улице моросил дождь, но ощущение было, как будто во всю светит солнце.

Антона рядом не обнаружилось, с кухни доносилось какое-то шебуршание, коротко свистнул чайник. Шаги в прихожей, тихо открылась и закрылась дверь.

Куда его, интересно, понесло? Курить на лестницу?

Тут я сообразила, что с понедельника ни разу не видела, чтобы он курил. И дымом – свежим – от него не пахло. А ведь на даче тянул одну за другой, и мне это жутко не нравилось. Интересно…

Я осторожно высунула нос из комнаты. Тошка полоскал в тазу кусок колбасы. Украл или Антон дал? Да какая разница. На кухне под крышкой пыхтел, доходя, омлет. Куртки Антона в прихожей не было, ключей в анти-Тошкином ящике тоже. Хватит мне времени добежать до туалета, почистить зубы и притвориться спящей?

Я успела. Юркнула под одеяло, когда в замке повернулся ключ. Зажмурилась, пытаясь дышать ровно. Открылась дверь комнаты, Антон сел на край дивана. Что-то шуршащее, шелестящее опустилось на грудь. Тонкий горький запах защекотал ноздри.

- Не притворяйся! – холодные руки пробрались под одеяло, губы коснулись моих губ. – Я знаю, что не спишь.

Огромное, лиловое, пушистое – хризантемы! Мои любимые!