Страница 8 из 11
– Клав, – Сенька выскочила из дома и начала кричать прям от двери, – ты только не нервничай, ты же знаешь Булю, я бы никогда, а она, даже в больницу уезжая, наказала мне, – Сенька, держа в одной руке две больших столовых ложки, другой робко протянула ей маленький сверток.
У Клавы сегодня был день рождения, тридцать три, Буля и Сенька это знали, а еще они обе знали, что Клава вот уже пятнадцать лет не празднует его. Она постаралась забыть про этот день навсегда. О дате рождения не знали даже на работе, для этого Клава приложила множество усилий. Друзей же, чтоб звонили и поздравляли, несли шарики и дергали за уши, у Клавы никогда и не было. Пятнадцать лет назад в свой восемнадцатый день рождения Клава вернулась домой и нашла обоих родителей мертвыми – они угорели. Никто так и не понял, почему им приспичило затопить печку двадцать седьмого мая и забыть открыть задвижку. В детский дом, чего она боялась больше всего, Клаву не отдали, ведь она уже совершеннолетняя, но она осталась один на один со своим горем. Именно в эту трудную минуту Буля, как они сейчас ее с Сенькой называют, просто соседка, просто пожилая воспитательница детского дома, не оставила бедную девочку в беде, оплатила похороны родителей, поддержала, не дала сгинуть, раскиснуть. Только Буля, ну, теперь еще и Сенька, знали, когда у Клавы день рождения и почему она его не отмечает.
– Буля просила передать, что прошло пятнадцать лет и надо жить дальше, – Сенька стояла с большими ложками в руке, ей очень хотелось мороженого, но она не решалась нарушить такую минуту. Клава, передумавшая сегодня за день целый вагон мыслей, пожалела единственную подругу.
– Что стоишь, садись, налетай, а я Булин подарок буду смотреть, – пытаясь не расплакаться, сказала Клава.
Сенька не заставила себя ждать, схватив ложку, присела рядом и стала уминать любимое фисташковое мороженое.
– Ты меня прости, – как-то чересчур по-взрослому сказала она. – Я бы никогда, но Буле отказать не смогла, особенно когда она в больничку уезжала. Третий раз за месяц, ой, чую, совсем сдает она, что ж я делать-то буду без нее, – и, словно вспомнив про день рождения, добавила: – Не обижайся.
– Все нормально, – сказала Клава, разворачивая подарок, она не получала их уже пятнадцать лет, родители, хоть и пили беспробудно, про ее праздник старались не забывать, и самый простой, но подарок у нее был всегда. – У меня сегодня есть на чем заморочиться, ко мне едет большое начальство, и, скорее всего, меня уволят. Поэтому права Буля – надо уже что-то менять.
Тридцать три, возраст Христа, на самом деле странный возраст. С одной стороны, у среднестатистического человека, как она недавно прочитала в журнале «Психология отношений», в этом возрасте уже все уложено по полочкам: работа, дом, вторая половинка, к которой еще не угасла страсть, дети маленькие, а это, как известно, маленькие бедки, эдакая счастливая картина жизни. Вот только после этой даты многие люди понимают, что живут с нелюбимым человеком, работа набивает оскомину, а вчерашние милые детки преподносят первые неприятные сюрпризы. Но бывают и исключения, именно таким исключением Клава считала себя: семьи нет, детей нет, да и работу она вот-вот потеряет. В тридцать три, согласно статье, по статистике, многие начинают новую жизнь: новая семья, дети и новая работа, некоторые меняют место жительства, квартиры, города и даже страны, Клава же первую еще не построила, что говорить о второй. Печально. Слезы навернулись на глаза, но Клава мужественно их остановила, прорвемся, не в первый раз. И вообще, почему я должна верить какому-то журналюге, который решил заработать денег и несёт первое, что ему в голову придёт? Я индивид, у меня будет все по-другому, замуж я выйду по большой любви, раз и навсегда, а детки меня будут только радовать, а чтоб они не преподносили сюрпризы, буду любить их сильно-сильно, и тогда они вырастут хорошими людьми.
Бумага не поддавалась, пришлось ее рвать, чтоб добраться до подарка. Под толстым слоем, который Буля наматывала с любовью, оказался гель для душа, самый простой и обычный, но он так растрогал Клаву, что она расплакалась. Она знала, что это стоит для Були, а та знала, что это значит для нее.
– Клав, ну, не обижайся, – Сенька испугалась ее слез и, бросив ложку, начала успокаивать. – Старая женщина, делай ей скидку, в конце концов, – по-взрослому рассуждая, она пыталась успокоить плачущую подругу. Одиннадцатилетняя Сенька, быстро повзрослевшая в сложившихся обстоятельствах, чувствовала себя с Клавой если не ровесницей, то где-то рядом. Она искренне не понимала душевных терзаний Клавы, но уважала их как выбор.
– У меня нет никого ближе вас с Булей, – сквозь слезы произнесла Клава, и Сенька, поняв, что дело не в ней, наполнила ложку мороженым и дала рёве.
– Ешь, мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно придумаем, ты у меня вон какая умная, а может, еще пронесет, может, он купаться приехал, что ты сразу решила, что по твою душу? Ты знаешь, Клава, ты много о себе думаешь, мир не крутится вокруг тебя, что, человеку, кроме как увольнять тебя, и заняться больше нечем? – на этих словах Сенька обняла, по сути, совсем чужого человека, но по факту самого близкого на всем свете, не считая, конечно, Булю, и сказала: – Ты же помнишь нашу любимую поговорку: даже из желудка крокодила всегда есть как минимум два выхода, прорвемся, с днем рождения.
Они чокнулись наполненными мороженым ложками, словно бокалами, и рассмеялись, вытирая друг другу слезы.
«Что с рукой, я ее совсем не чувствую», – это было первой мыслью, когда Карл проснулся. Открыв глаза, он обнаружил причину потери конечности – на его руке лежала Динка и сладко посапывала. Голова гудела, и память отказывалась подчиняться и выдавать правдивую информацию о прошедшей ночи, забрав туда же даже немного вчерашнего вечера. Карл попытался встать, не разбудив соседку, но на узкой полке это, к сожалению, оказалось невозможно. Стоило ему только подняться, как сразу же одежда Динки, соскользнув со стола, упала на пол, создав маленькое землетрясение.
– Не знал, что твои джинсы из железа, доброе утро, – виновато сказал Карл, когда Динка вскочила с кровати и стремительно принялась надевать упавшие на пол вещи.
– Доброе, мне пора, скоро уже станция, – она говорила какие-то не связанные вещи, скорее всего, от стеснения, глаза же были опущены в пол, видны были только ее короткие, словно обожжённые ресницы.
«Хорошая девочка, жалко, что не моя», – подумал Карл.
Он знал, что такое «моя девочка», он помнил это ощущение. Давно это было, очень давно. Но чувство, которое переворачивает душу наизнанку только от одного взгляда на женщину, забыть невозможно. А может быть, это был подростковый максимализм и никакой любви не было. Может, это вожделение в восемнадцать лет так действует на воображение, и он больше никогда не испытает такого, а может, и нет ее, любви этой. Нет, неправда, есть любовь, он каждый день ее видел в детстве и сейчас по праздникам – это его родители. Они вместе уже тридцать пять лет, но до сих пор держат с любовью друг друга за руки, смеются взахлеб и обсуждают все вместе, стараясь всегда уступать. Им всегда есть о чем поговорить. Когда он последний раз прилетал к ним в Испанию, папа хвастался, что выучил язык, а мама смеялась над ним, говоря, что его не понимает даже торговец на рынке, а ведь он сам плохо говорит на испанском. Отец же начинал ревновать, упрекая, что она слишком много болтает с этим торговцем, на что мама в голос смеялась и говорила ему, что он не исправим. Вечером, когда Карлу не спалось, он выглянул в окно, в лунном свете он увидел, как родители сидели за столиком в саду, рука отца накрывала мамину, они молчали, но это молчание говорило обо всем. Да, любовь все-таки существует, неужели ему, Карлу, не посчастливится так, как его родителям?