Страница 9 из 33
– Здесь, – Паганель указал на дикие заросли какой-то высокой, переплетающейся травы. – Ну, придется маленько расчистить. И ветерок тут, на вершине, конечно. Зато комаров не будет. Разумеется, тайфун – если он случится – нас отсюда сдует. Но, полагаю, далеко мы не улетим – вон те деревья задержат палатки.
Место, и верно, было надежным. Не считая тропинки, которую стерегли москвичи, со всех сторон нас окружали неприступные отвесные скалы. Здесь, наверное, запросто можно было выдержать длительную осаду превосходящих сил морских разбойников.
– Спускаться к морю мы будем через лагерь соседей, – решил Паганель. – Думаю, они не станут возражать.
Так мы поселились рядом с москвичами.
Правда, к морю через их лагерь мы не ходим. Папа в первый же день отыскал другой спуск. Он начинается сразу за нашими палатками. Надо пройти через высокие лопухи к обрыву (он сначала не очень крутой и травянистый), по ложбинке съехать на пятой точке до первого выступа, потом, прижимаясь спиной к скале, пройти несколько метров по наклонному узенькому карнизу до горизонтальной площадки, повиснув на руках, достать ногами следующую площадку, оттуда, прыгая с камушка на камушек, спуститься к полоске из зыбких водорослей, прибитых к берегу, а уж по водорослям (если их за ночь не смоет волнами) легко добраться до пляжа.
Ходит через лагерь москвичей один Паганель. Паганель говорит, что он неравнодушен к молодежи и не может пропустить лишнюю возможность пообщаться с нею. А эти ребята ему особенно нравятся. Нравятся своей основательностью, здоровым рационализмом, спокойной уверенной силой и независимостью суждений. Москвичи снаряжены, действительно, хорошо. Кроме палаток, спальных мешков, котлов, кастрюль, надувных матрацев, большого корыта, на которое мы сразу же обратили внимание, – у них есть еще гидрокостюмы, акваланги, кинокамеры, ледорубы и много всяких других вещей. У них нет только вьючных лошадей. Но зато имеются важные документы, прочитав которые, все местные власти должны обеспечивать им содействие катерами, паромами, лодками и другим транспортом. И вообще, они не просто так путешествуют, а снимают по дороге фильм о подводном мире, который рассчитывают продать за большие деньги Клубу кинопутешествий.
Распорядок дня у них очень строгий. Когда мы часов в девять утра только спускаемся по своей тропинке умываться, покрывшиеся гусиной кожей аквалангисты, бесшумно, как диверсанты в приключенческом фильме, уже появляются из воды с полными авоськами трепангов. Бородатый командир их дает ныряльщикам пару раз дохнуть свежим воздухом и снова гонит в море.
Потом туристы здесь же, на берегу потрошат свои трофеи: режут большими ножами трепангов, выколупывают из раковин гребешков, полощут в каком-то растворе ежей и морских звезд и раскладывают их по картонным коробкам со множеством специальных отсеков.
Разговаривают они между собой короткими фразами, как хирурги во время операции:
– Женя, нож!
– Держи угол!.. Хоп – довольно!
– Бэби – вода?
– Двадцать градусов, – четко отвечает Бэби.
– Пойдешь еще?
– Да. На сорок минут.
– А воздуху осталось?
– На сорок две.
Иногда кто-нибудь из них посещает нашу стоянку, и тогда нам становится неловко: за наши неимпортные ласты, за маски с заклеенными изолентой трещинками на стеклах, за единственный закопченный котелок, представляющий из себя магазинную кастрюльку с продетым сквозь ручки куском ржавой проволоки. Гость небрежно перекидывает наш скромный улов и говорит:
– Мелковаты ежики. Самые крупные ежи вон на той косе.
– Ого! – говорим мы. – Так ведь до нее – только на подводной лодке…
– Без аппарата, конечно, трудно, – соглашается гость.
– Гребешки едите? – спрашивает он. – Мы из них варим суп. Вкусно.
Тут Паганель, как бывший одессит и специалист, начинает объяснять, что гребешки хороши не только в супе, но также и сырые, жареные на сковородке с маслом и прямо на костре в собственном соку. Попутно он сообщает, что в морских ежах есть ценная икра, а трепангов надо сначала кипятить в течение четырех часов, затем обжаривать и лишь потом есть.
– Ага… Угу, – внимательно слушает гость. – Вон что… Неужели?.. А то нам суп уже приелся… Так-так… Ну, спасибо.
– Ручаюсь, что после этой информации они удвоят уловы, – говорит довольный Паганель.
Соседи, и точно, на другой день удваивают улов. Паганель не перестает восхищаться москвичами. Он говорит, что после общения с ними начинает как-то светло и оптимистично смотреть в наше будущее, оно представляется ему в надежных руках.
Дядя Коля, наоборот, не разделяет этих восторгов.
– Черт-те что! – сердито удивляется он. – От кооперации они, что ли? По договору?.. Ведь это еще две-три такие бригады – они море опустошат.
Дядя Коля все ждет, когда туристы устанут от заготовок и займутся каким-нибудь приличным делом: станут играть в волейбол или плавать наперегонки. А в последнее время у него появилась новая надежда. Накануне дядя Коля познакомился с местным рыбаком – высоким костлявым парнем с вертикальными глазами. Они выпили с ним на причале рыбоучастка две бутылки красного вина, после чего рыбак, царапая деревянными пальцами дяди Колину куртку, стал открывать ему свою душу. Рыбак говорил, что нет правды на земле.
– Вот, мы пашем, так? – говорит рыбак. – Берем гребешка, мидий берем и так далее. План даем – как с пушки. Мало – два плана даем, раз для народа требуется. А на острове Попова завод не успевает перерабатывать. И тогда начальство привозит нам аванс. Или спирт забрасывает. И мы запиваем. Вглухую. И завод спокойно перерабатывает улов.
После этой встречи дядя Коля ходит и мечтает вслух:
– Может, и эти орлы запьют, – говорит он – Хоть бы запили.
Но эти не запили. Они, наоборот даже, придумали механизацию. Как-то утром я рано проснулась, вышла из палатки и увидела дядю Колю, сидевшего на краю обрыва.
– Глянь-ка сюда, старуха, – позвал меня дядя Коля. Я подошла.
Внизу под нами соседи уже вели промысел. Они спустили на воду свое корыто, один из них, шлепая ластами, подталкивал его вперед, а два других, выныривая, перегружали в корыто улов из авосек.
Дядя Коля выколотил о камень трубку, поднялся и грустно сказал:
– Здравствуй, племя… Младое, черт побери, незнакомое.
К вечеру дядя Коля затосковал окончательно. Он протер мокрой тряпкой свою заграничную куртку, сменил шнурки на ботинках и объявил, что пойдет сегодня в клуб. Хватит, сказал дядя Коля, он не в силах больше терпеть это безобразие. Может, в кино ему повезет. Вдруг покажут каких-нибудь молодых романтиков или каких-нибудь старомодных чудаков, абстрактных гуманистов, шизофреников, наконец, каких-нибудь…
Я стала проситься с дядей Колей.
– Ни в коем случае! – сказал папа. – Во-первых, тебя не пропустят на вечерний сеанс. Заведомо.
Но дядя Коля поставил меня рядом, и я оказалась чуть не по плечо ему.
– Вот что делает акселерация, – сказал тогда дядя Коля. – Она же почти невеста. Если спрятать косу под платочек, то в полумраке поселкового клуба ты вполне сойдешь за взрослую даму, старуха. Впрочем, я думаю, ты окажешься там далеко не самой юной.
В клубе была в этот вечер большая программа: сначала концерт агитбригады студентов нашего, между прочим, электротехнического института, потом – кино, а после кино – танцы под студенческий оркестр.
– Считай, уже повезло, – сказал дядя Коля – Посмотрим на земляков. Это надо же – в какую даль ребята забрались!
Перед концертом на сцену вышел руководитель бригады – кандидат каких-то наук, рассказал, в скольких местах уже побывали студенты и как хорошо их встречали трудящиеся. А под конец объявил, что сейчас прочтет лекцию о наших достижениях в области науки.
– У-у-у-у! – разочарованно загудел зал.
Кандидат благодарно поклонился, как после бурных аплодисментов, взошел на трибуну, достал из внутреннего кармана толстый пласт бумаги и начал лекцию. Его никто не слушал. В зале лузгали семечки, хлопали стульями, переговаривались, мяукали, в последнем ряду потихоньку играли на двух гитарах и пели хором. Только четыре солдата, приехавших на побывку, сидели по стойке смирно, положив на колени фуражки кокардами вперед.