Страница 21 из 33
Тут из-за поворота вышла другая девушка, быстро глянула на папу и спросила:
– Вы профессор такой-то? Верно?
Папа, раздвинув плечи, украдкой бросил на дядю Колю торжествующий взгляд. Ага, говорил этот взгляд, не только вы, лирики, пользуетесь известностью. И нас, физиков, кое-где узнают.
Через несколько минут раскрылся секрет такой популярности папы и дяди Коли.
На самом краю «Края света», на крохотной полянке кружком сидела компания девушек, а в центре возвышался Паганель и, размахивая руками, что-то говорил им.
Ветерок, тянувший с моря, донес нам его слова. Паганель бессовестно хвастался своими попутчиками…
Мы подошли ближе. Девушки, как по команде, повернули головы и уставились на своих прославленных земляков. И так они смотрели на маявшихся папу и дядю Колю, пока дядя Коля не крикнул:
– Глядите – нерпа! Тогда все бросились к обрыву. Там, внизу, среди клочьев пены, одиноко плавала маленькая нерпочка…
На «Краю света» наш гуманист Паганель совершил гнусный антиобщественный поступок. Он выменял у студенток на восемь шоколадных конфет два бутерброда с повидлом и съел их. Один.
А эти восемь конфет были нашим общим неприкосновенным запасом.
Всю обратную дорогу папа и дядя Коля клеймили его за это. Паганель оправдывался. Сначала он честно сознался, что очень захотел есть, но это вызвало такой дружный вопль: «А, ты один, значит, захотел!» – что Паганель тут же выдвинул другой довод: дескать, неудобно было не угостить землячек. Конфеты прямо жгли ему карман.
«Но бутерброды ты все же съел! – безжалостно сказали ему.
– Ты даже о ребенке не подумал».
Вдобавок дядя Коля набил мозоль и начал отставать. Несколько раз он переобувался, болезненно морщась и говоря при этом, что если бы он теперь скушал две законно причитающиеся ему конфетки, то наверняка даже с мозолью не оказался бы обузой для отряда.
– Давай я тебя понесу, – предложил затравленный вконец Паганель.
– Нет уж, – сказал дядя Коля. – Сытый голодному не товарищ.
Обойдемся как-нибудь.
Он выломал себе костыль и героически пошел дальше – хромой, несчастный, но гордый…
ГЛАВА XV
Бегство. Как провожают пароходы.
Теплоход пришел ночью.
Мы даже не подозревали об этом: спокойно пили чай у дяди Толиных знакомых, а наши распакованные рюкзаки тем временем лежали в комнате сварщика Пети. Торопиться было некуда. Теплоход по расписанию должен был прибыть только на другой день к вечеру.
В квартире у знакомых Паганеля было по-городскому уютно: низенький столик, у которого специально, по моде, были отпилены ножки, диванчик рядом с ним, плетеный коврик на полу и березовый пень с прибитыми веточками. А вокруг столика сидели женщины (знакомые знакомых), и все они выглядели очень симпатичными. А одна была так прямо красавица. Она, как героиня какого-нибудь фильма, куталась в белую шаль, загадочно улыбалась и чуть вскидывала тонкие брови в ответ на разные слова.
Паганель, как близкий семье человек, сразу освоился. Он высоко держал чашечку с кофе, отставив в сторону мизинец, и бархатным голосом произносил: «Апше», «Должен заметить» и «Потрясающе». Дядя Коля, одичавший на воле, ронял керамические чашки, смущался и ставил локти в блюдца с вареньем. А его еще как назло попросили почитать что-нибудь свое. Дядя Коля, запустив пальцы в шевелюру, говорил:
– Ч-черт!.. Вот жаль, что я стихов не пишу… Такая обстановка, холера!.. Тут бы самый раз стихи прочесть.
У красавицы при каждой дяди Колиной «холере» удивленно и весело вздрагивали брови. Папа, как не писатель и не близкий знакомый, вниманием не пользовался – и поэтому налегал в основном на чай с вареньем. А хозяйка дома, оценившая его старательность, хотя и слушала во все глаза дядю Колю, как-то не глядя успевала подложить папе варенья, пододвинуть масло, хлеб и машинально приговаривала: «Кушайте, кушайте».
Так мы сидели, наслаждаясь уютом, когда вдруг в комнату без стука вошла еще одна женщина. Она тоже оказалась красавицей, только не такой, как первая, кутавшаяся в шаль. У этой был решительный, даже чуть-чуть грозный вид, светлые глаза глядели прямо, а на распахнутой брезентовой куртке, лице и волосах сверкали дождевые капли.
– Чай пьете, голубчики? – спросила она не здороваясь. – А там, между прочим, теплоход пришел.
– Ой, ну перестань ты разыгрывать, – заговорили остальные. – Не мешай… Вы не слушайте ее – она у нас хохмачка.
– Ладно, – усмехнулась пришедшая, бросила в угол загремевшую куртку и попросила налить ей водки.
Она выпила большую рюмку, дождалась, пока все снова успокоятся, и сказала ровным голосом:
– Ну, вот что: теплоход стоит на рейде, скоро уже отправится, по случаю штормовой погоды нигде останавливаться не будет – пойдет прямо на Корсаков… Что вы на меня уставились? Не верите – позвоните диспетчеру.
И тогда началось наше жуткое бегство с Шикотана. Мы ворвались к тихому Пете и, всполошив его гостей, начали как попало запихивать в рюкзаки разбросанные вещи.
– Быстрей, Ольга, быстрей! – нервничал папа. – Ах, обидно, без сувениров уезжаем. Главное – без крабов.
Пьяненький Петя повис у него на плече и задушевно сказал:
– Веришь мне? Я пришлю… Крабов пришлю, икру пришлю, лисьи шкурки… Напиши адрес.
Папа поколебался секунду и оставил Пете все три бутылки спирта: пригодятся, мол, для обмена.
Мы, конечно, опоздали. Плашкоут с пассажирами уже ушел к теплоходу, когда мы примчались на пристань.
Паганель, как самый представительный, отправился на переговоры с диспетчером и скоро вернулся назад изумленный до остолбенения.
Его пришлось даже слегка потрясти, чтобы он заговорил.
– Во-первых, – сказал Паганель, нервно хихикая. – Во-первых, плашкоут еще один рейс делать не будет. Как только он отвалит от борта, судно поднимет якорь и уйдет. Во-вторых, никакой другой посудины нам дать не могут. Так что поздравляю. А в-третьих, знаете, что она мне сказала? Ждите, говорит, следующего теплохода. Вы представляете? Следующего! Как будто речь идет о троллейбусе. Нет, это потрясающе! Великолепное морское спокойствие! – И он опять захихикал.
Дядя Коля сказал, что не видит причин для веселья. Вообще, трудно придумать более дурацкую ситуацию. Теплоход качается в трехстах метрах – ботинок, извините, добросить можно. И еще минимум часа полтора будет качаться. А мы до него, оказывается, не можем добраться. Чушь какая-то собачья!
– Нет-нет, это, должно быть, недоразумение, – не поверил папа. – Сейчас занарядят какой-нибудь катер. Заведомо.
– Держи карман, – фыркнул дядя Коля.
Тут из темноты вынырнул протрезвевший сварщик Петя.
– Хватайте вещички, – мигнул он. – Ребята знакомые на сайру идут – подбросят вас. Еле уломал капитана.
Совращенный Петей капитан все еще переживал свою уступчивость.
– Ну зачем я вас беру?! – рыдающим голосом причитал он. – Мне же на лов надо, паразиту… Ну, куда лезешь – молчи, я тебя спрашиваю?! Стой там, прыгай сюда!..
Сияющий, как новогодняя елка, сейнер медленно отходил от пустого причала. Один Петя стоял там, подняв плечи, и глядел нам вслед печальными добрыми глазами. Он вгорячах не успел одеться и теперь ежился в своем легком пиджаке.
Мы, спохватившись вдруг, стали кричать:
– Петя, милый, до свидания!
– Спасибо за все!
– Старик, мы напишем! Обязательно!
– Да ладно, чего там, – махал рукой Петя. – Счастливо!..
Тайфун «Трикси» здорово раскачал море. Длинные пологие волны медленно поднимали сейнер на высоту пятиэтажного дома, а потом он долго опускался вниз, отчего к сердцу всякий раз подступал противный тошнотворный холодок.
Теплоход был теперь совсем рядом. У борта его скрипел и хлюпал плашкоут, удерживаемый с одной стороны швартовыми, а с другой –
катером-буксировщиком.
Капитан наш опять запричитал. По каким-то суровым морским законам он не мог подойти к теплоходу – то ли не имел права, то ли боялся разбиться.