Моя прекрасная ошибка

– Ты не смеешь молить о прощении, ибо ты погряз в грехе. Покайся, мерзкий ублюдок.

– Прояви хоть каплю уважения, следи за языком. В конце концов, мы в церкви.

Лайам рассмеялся по ту сторону темной кабинки.

– Ну, да, конечно. Ты только что выкурил толстенный косяк в исповедальне, а это я, оказывается, веду себя недостойно, употребив парочку крепких словечек.

Он был по-своему прав. Голова моя плыла, и я уже начинал чувствовать себя полностью расслабленным под воздействием «дури». Нашарив на полу остаток косяка, я сунул его еще теплым в карман.

– Пора делать ноги, – произнес Лайам.

– Мы же должны работать здесь до полудня.

– Да ну на хрен! Если отец Фрэнк спросит, где я, скажи, что я пошел домой дрочить. – С этими словами он с шумом захлопнул раздвижное деревянное окошко, разделяющее две половины исповедальни, через которое мы разговаривали, и вышел, хлопнув дверью.

У меня еще оставалось полчаса до того, как надо было идти отмечаться у отца Фрэнка, поэтому я устроился поудобнее, опершись спиной о стену, покрытую мягкой красной обивкой, в надежде вздремнуть. Кресло священника было чертовски удобным, наверное, чтобы компенсировать те часы, которые служители церкви каждую субботу проводили, выслушивая всякую чушь от прихожан. Я не мог представить, как святые отцы могли сидеть здесь всю свою жизнь. Я чуть на стенку не полез, проведя в церкви всего несколько субботних дней.

Недели три назад моя мать застала нас с Лайамом, когда мы прогуливали школу. Это был выпускной год, и родители обычно спокойно воспринимали наши прогулы. Но не сам факт моего отсутствия в школе заставил благочестивую Грэйс Уэст сорваться с катушек. Маму взбесило даже не то, что она застала меня с вдрызг пьяной Эмили Уиллис, когда она, полуголая, отсасывала у меня во дворе. Она заставила меня в течение месяца по субботам убираться в церкви Святого Киллиана именно из-за моего пристрастия к музыке. Родителям была ненавистна мысль о том, что я не собираюсь идти учиться в колледж, а потом работать в респектабельной инвестиционной компании, принадлежащей нашей семье и носящей ее имя.

Итак, меня приговорили к изнурительным общественным работам за то, что я хотел играть на барабанах и петь. После того как мать провела длительную беседу с отцом Фрэнком, он при любой возможности напоминал нам с Лайамом, что музыка – недостойное занятие для мужчины. Слава богу, оставалась последняя неделя до окончания наказания.

Я уже начал клевать носом с закрытыми глазами, когда дверь исповедальни со скрипом отворилась. Я было решил, что это вернулся Лайам.

– Уже успел нагрешить, жалкий неудачник? – произнес я.

Но ответил мне определенно не Лайам. Голосок был тоненький, дрожащий и явно девчачий.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила.

Вот дерьмо.

За решетчатым окошком была девчонка, и она приняла меня за священника. По звуку ее голоса я определил, что ей было не больше десяти-одиннадцати лет.

И в каких же таких грехах эта мелкая еще собралась каяться?

Наверное, мне следовало открыть дверь исповедальни и уйти, пока она не начала выливать на меня свои темные секреты. Не наверное, а точно мне надо было удирать как можно скорее. Но… возможно, под воздействием забористой травки мне вдруг стало любопытно, что она расскажет этим дрожащим тоненьким голоском. А возможно, на меня просто нашло умопомрачение. Тем не менее, вместо того чтобы открыть дверь исповедальни и сбежать, я распахнул дверь в свое сознание, не подозревая, что это изменит мою жизнь навсегда.

– Продолжай, дитя мое, – произнес я. – Поведай мне о своих грехах.

Глава 8. Рэйчел

Кейн проскользнул в аудиторию в середине лекции.

Внезапно я поняла, почему его так смущают опаздывающие. Последние двадцать минут меня тоже очень смущал мужчина, занявший место, на котором сидела я во время предыдущего занятия. Сидевший рядом с ним мистер Людвиг, художник в стиле ню, нервничал не меньше меня. Хотя его нервозность, вероятно, в большей степени объяснялась тем, что профессор только что тихонько стянул с откидного столика блокнот, в котором тот опять рисовал сегодня, и теперь блокнот покоился в сумке Кейна.

Я старалась не смотреть туда, где они сидели, но все время чувствовала на себе взгляд Кейна. Как так получилось, что из ста пар смотрящих на меня глаз я ощущала только одну?

Я откашлялась.

– Поскольку у нас есть еще несколько минут до конца занятия, я раздам наушники, о которых мы говорили ранее. – Я подошла к шкафу в углу аудитории и вытащила несколько коробок. Передав студенту, сидящему с краю, одну из них, я попросила его взять оттуда одну пару наушников и передать коробку дальше по ряду, потом передала коробки на другие ряды. Кейн встал и молча взял несколько коробок, чтобы помочь мне распределить их по рядам в задней части лекционного зала, а потом снова занял свое место. Раздавая коробки, я напомнила студентам об упражнении, которое давал им на первом занятии профессор Уэст, а затем предложила им выполнить еще одно задание.

– Наряду с упражнением, которое мы уже обсуждали, я бы хотела, чтобы вы все выполнили и второе задание по прослушиванию. У всех нас есть песни, которые напоминают нам о хороших временах в детстве. Выберите ту, которая вызывает в вас самые приятные эмоции. Сегодня вечером, когда вы будете дома одни, закройте жалюзи, выключите свет, сделайте комнату как можно темнее. Потом ложитесь на спину так, чтобы вам было комфортно, желательно в кровати, и прослушайте песню, которая хранит для вас эти лучшие воспоминания, используя наушники Bose. Послушайте ее дважды. Вот такое задание. Простое и приятное. А затем, на следующем занятии, мы будем использовать те мелодии, которые вы прослушаете.

Когда аудитория опустела, Кейн поднялся и подошел к кафедре.

– Хорошая работа.

– Спасибо. Не думала, что вы вообще придете. Когда вы опоздали, я немного растерялась. – Я саркастически усмехнулась. – Знаете ли, я не люблю опозданий. Считаю, что это мешает занятиям.

Кейн приподнял бровь.

– Буду иметь это в виду.

Я положила ноутбук в сумку.

– Мистера Людвига ваше появление на моем занятии не порадовало.

– Мистеру Людвигу повезло, что он все еще занимается у меня.

Кейн помог мне собрать оставшиеся неразобранными наушники с каждого ряда, я сложила их в одну коробку и убрала, вложив пустые коробки из-под наушников друг в друга.

– Итак, какую песню выбрали бы вы? – спросил он.

Я нахмурилась, изобразив непонимание.

– Хм-м?

– Задание, которое вы дали студентам. Какая песня напоминает вам о детстве?

Мне сразу же вспомнились слова старой песни Линирда Скайнирда «Дьявол в бутылке»:

Есть дьявол в бутылке, глядящий прямо на меня, Он манит меня, но я знаю, что это испытание… Если я сделаю хоть глоток, то стану дьявольским сыном… Буду вести себя как дурак, продам ему душу перед Богом и всеми, Но, Боже, я знаю, я причиняю боль только тем, кого люблю.

Однако это была бы излишняя откровенность, которую я не могла себе позволить.

– Ну, не знаю. Возможно, что-нибудь из Maroon 5.

Поскольку врать я совсем не умела, то отвела глаза. А когда снова посмотрела на него, увидела, что он насмешливо щурится.

– Что не так? – вызывающе спросила я.

– Брехня.

– Что вы имеете в виду? – возмутилась я, пытаясь прикинуться дурочкой. Как назло, я почувствовала, как мои щеки запылали под его насмешливым взглядом.

– Есть какая-то песня, о которой вы подумали сразу. И это уж точно не сладенькие песенки чертова Maroon 5. – Он потер подбородок. – Держу пари, что таких песен даже несколько.

Вместо того чтобы продолжать лгать, я решила перехватить инициативу.

– А какая ваша песня, о мудрый и всезнающий профессор?

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– «Я иду, я иду, я ухожу».

– Боб Дилан?