Страница 86 из 97
Но мои палачи, похоже, довольны собой. Они располагаются неподалёку, в небольшом гроте, разводят костёр и придаются праздной болтовне, забывая о своей пленнице.
Осень сегодня хмурится и грозит дождём. Я мгновенно коченею, дрожу от холода, руки, заведённые назад, быстро затекают и болезненно ноют.
Я уже не плачу, не рвусь, не ругаюсь.
Меня нет.
Я продрогла до кости, выстыла изнутри, заледенела. Не чувствую ног и рук, и, кажется, начинает клонить в сон.
Темнеет быстро. И вот к огоньку, что весело пляшет в гроте, согревая моих надзирателей, добавляются красные и жёлтые огоньки чьих-то голодных глаз. Пожаловало зверьё ужинать.
Тогда мои соглядатаи выбираются из укрытия, пугливо оглядываясь.
— Пора выбираться отсюда, — ёжась, говорит рыжеватый, он выглядит зловещим в медных отсветах костра.
— Верно, мы свою миссию выполнили, — сюсюкает горбун, — теперь их время пришло, — и показывает пальцем мне за спину.
Тут раздаётся рёв, от которого, кажется, дрожит земля, а кровь мгновенно леденеет. Не будь я уже ледяной внутри, сейчас бы точно захолодела от страха.
Мужчины переглядываются с диким испугом.
— Кажется, Сивошкурый пожаловал, — констатирует тот, что весь день не расставался с его маской.
— Бежим! — вопит рыжеватый, когда по лесу проносится очередной раскатистый рык.
Верзиле дважды повторять не нужно, он срывается первым, за ним мчится, пыхтя, рыжий, следом ковыляет горбун, приговаривая:
— Подождите, подождите меня.
Но когда рёв раздаётся совсем близко, а силуэты верзилы и рыжего исчезают в стремительно сгущающемся мраке, горбатый останавливается, поворачивается ко мне и… сбрасывает личину.
Ландар бросается ко мне, судорожно режет верёвки, которые сам же недавно затягивал. И я, не устояв на затёкших ногах, кулем лечу в его объятия. Препираться и ругаться нет сил. Да ещё и он лишает меня возможности говорить, впиваясь в растрескавшиеся губы шальным поцелуем. На мою слабую попытку возразить шепчет:
— Тсс! — и тащит в тот самый грот, где прятался в роли горбуна со своими вынужденными союзниками.
Сдирает с меня рубище, накидывает свой плащ и протягивает флакончик с поблёскивающей в темноте жидкостью.
— Пей! До дна! Быстро! — приказывает он, оглядываясь на приближающийся рёв.
Я пью, и в меня словно вливается жизненная энергия. Как заново рождаюсь.
Ландар тем временем принимает свой пугающий облик туманного воина и произносит леденящим, нечеловеческим тоном:
— А теперь беги. Так быстро, как сможешь. На запад, до белого камня. Там будут ждать друзья.
И толкает в противоположную сторону, откуда в грот просвечивают слабые лоскуты лунного света.
Я подчиняюсь, выбираюсь наружу и мчусь со всех ног. Спиной, по которой бегает холод, ощущаю жуткую битву позади. Шум боя только подзадоривает, и я бегу всё быстрее.
Слава здешним хранителям залётных, дорога оказывается довольно чистой, а деревья будто расступаются передо мной. Накрапывающий дождь подгоняет ещё сильней.
Внезапно огромный белый камень выскакивает будто из-под земли и преграждает мне путь. Опираюсь на него рукой и сгибаюсь, тяжело дыша. Всё-таки никогда не была атлеткой, а тут — такой кросс.
— Королева? — раздаётся знакомый голос, и я вскидываюсь.
— Нильс? — уже готова рвануть обратно. Только герцога-ловеласа мне здесь не хватало! Но Нильс удерживает меня.
— Ваше величество, я пришёл сюда, поскольку долг подданного призывает служить своему государю. Вам нечего боятся.
Действительно, Нильс же не помнит то событие из прошлой жизни, до того, как Ландар вернулся! Для народа Ландара всё началось с той минуты, когда закончилось. Вспоминаю: в той реальности Нильс был лучшим другом взбалмошного короля.
Я вкладываю пальцы в протянутую ладонь герцога, он церемонно касается их губами. И мне кажется, мы в тронном зале, среди драгоценностей и свечей, и я в роскошном платье, а не в зловонных лохмотьях.
— Давайте поспешим, вам следует переодеться и бросить этот наряд здесь.
В карете меня ждёт новый сюрприз.
— Томирис! — обнимаю её, как родную.
Она улыбается пухлыми губами и качает головой.
— Говорила я вам: не всё то золото, что блестит. А вы мне не поверили.
— Я дорого заплатила за это, — говорю в её пушистые кудри. От Томирис пахнет чем-то медовым, домашним.
Она помогает мне переодеться, что в карете сделать достаточно сложно, и бормочет:
— Какой у вас муж всё-таки чуткий и заботливый. Ваш природный аромат, такой привлекательный для зверья, прикрыл грубым запахом этого тряпья.
Она выкидывает за дверь кареты плащ, наброшенный на меня Ландаром, а до меня только сейчас доходит: муж спланировал мою казнь, знал, что явится Сивошкурый по мою душу и остался там один с чудовищем…
И когда я понимаю, что на самом деле случилось, задыхаюсь от слёз.
Томирис обнимает меня, кладёт мою голову себе на колени, баюкает, как ребёнка под мерное покачивание кареты, увозящей меня в новую жизнь.