Страница 160 из 223
- Ну, до Сибири-то еще далеко, сколько-то там тысяч верст считается! возразила кой-как собравшаяся с мыслями кремень-баба. - Оно несколько далеко!.. А я что ж?.. я ничего... и никаких советов не давала, а только по своей доброте душевной дала ей приют... Опять же, по-христиански, я никакой родильнице в помощи отказать не могу, на то я и бабушкой называюсь. Стало быть, я тут ни при чем-таки.
- А все-таки она вас в дело запутала - и дело-то скверное, - смягчил несколько тон Полиевкт Харлампиевич, - пойдут таскать по судам да следствиям да по полициям; оно, гляди, и станет в копейку... Да еще, пожалуй, в подозрении оставят. А скандал-то, скандал! ведь это разойдется по городу, вы на много практики своей лишитесь, а это уж и сколь невкусно!..
Кремень-баба призадумалась: в последних словах ее нежданного гостя была-таки существенная доля справедливости.
- Это, пожалуй, что и так, - подтвердила она в раздумье, - да что ж с этим сделать-то!
- А вот в том-то и штука, что делать-то!.. - подхватил еще более умягченный Хлебонасущенский. - Я знаю, что нужно делать тут; а вы вот хоть и куда какая дока тоже по своим частям, а не знаете!.. То-то оно и есть!..
- Да вам-то что до этого? чего вам нужно? зачем вы явились ко мне? что это за роли вы разыгрываете? - взъелась акушерка, придя наконец в сильную досаду.
Полиевкт Харлампиевич, как ни в чем не бывало, улыбнулся и многозначительно потер свои руки.
- Хе-хе... милая барыня!.. в ярость пришли... а вы не яритесь: это я только с разных сторон ощупывал вас, испытать желал, с кем то есть дело имею - ну, и проник теперь вашу суть... Ведь вы дока, барыня, как я вижу, ух, какая дока!.. Ну, так давайте-ка говорить всерьез! Хотите вы хорошие деньги получить?
- Кто ж от денег прочь? - ухмыльнулась милая барыня.
- Ну, конечно, никто, в ком мозгов хоть на золотник имеется! - скрепил Хлебонасущенский. - Так вот в чем дело! - продолжал он, - эта госпожа точно оговорила вас и запутала; вы это сами увидите через день-два на деле. Стойте вы на одном: что и знать-то ее не знаете, и в глаза никогда не видали, и дел с ней никаких не имели, и ребенка у вас нет и никогда не было! Чем бы ни уличала она - отвечайте одно: вздор, ложь, оговор, ничего не знаю, ни к чему не причастна! Понимаете?
- Как же не понять!.. Только что ж из этого?
- А то, что извольте получить теперь три радужных, да еще одну - на прислугу вашу, с тем, чтобы вы внушили прислуге-то: пускай то же самое говорит, что и вы, - понимаете? - объяснил Полиевкт Харлампиевич, вынимая из толстого бумажника четыре сотенных. - В этих уж я расписки не потребую, продолжал он с величайшей любезностью, - потому: они только в задаток идут, а буде исполните удачно мое поручение, то и вновь получить имеете!.. Ну, что, теперь питаете еще такую же симпатию к Бероевой? - шутя подмигнул Хлебонасущенский.
- Какая там симпатия? много их таковских-то! - подхватила милая барыня, вконец очарованная двоякой выгодой: деньгами и успешным выходом из предстоящего дела.
- В прислуге-то уверены? - заботливо осведомился ходатай.
- Ой, да что прислуга! в ней - как в самой себе! особенно, если вы впоследствии еще что-нибудь для нее прикинете, - успокоила акушерка. - А младенца-то, я полагаю, лучше бы было как можно скорее с рук сбыть, посоветовалась она в заключение.
- Всенепременно!.. Совсем долой его, и как можно скорей!
Затем Полиевкт Харлампиевич приступил к подробному и самому обстоятельному обучению - как и что говорить против всех показаний Бероевой; а после этой назидательной лекции поскакал "к матушке ее сиятельству" с уведомлением, что подкуп акушерки с прислугой обошелся якобы в четыре тысячи рублей серебром - просила, дескать, пять, да уторговал тысчонку ради выгод княжеского семейства, и что засим дальнейшее дельце, по неизреченной милости господа, почти совсем улажено.
XVIII-XXII . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXIII
ОЧНЫЕ СТАВКИ
Прошла неделя с тех пор, как с Бероевой снят был первый допрос у следственного пристава. В течение всего этого времени ее никуда не вызывали - она безвыходно сидела в своем секретном нумере. Тоска, упорная и долгая, непрестанно глодала ее грудь своими тихо ноющими захватами. У нее сжималось сердце при мысли о детях; о своем положении она менее думала даже, - с воспоминанием о них и совсем забывала его порою. Да и притом у нее все-таки еще мелькала впереди смутная надежда на свободу, на полное оправдание себя при следствии и перед судом. "Ведь есть же на свете правда!" - старалась она уверить себя, и все ждала и ждала исхода.
Но тянулись дни за днями, тянулись долгие бессонные ночи - и на душе арестантки становилось все мрачнее и тяжелее; надежда, мелькая уже гораздо реже, с каждым днем и с каждым часом слабела все больше, а с ней вместе слабели и силы Бероевой. Мрачная комната, со своей суровой обстановкой, подпольными обитательницами, вечной сыростью и холодом по ночам, отсутствие сколько-нибудь мыслящего лица человеческого, за исключением сонливой физиономии молчальника-сторожа, и неизвестность о дальнейшем ходе своего дела - все это непрестанным гнетом своим ложилось на душу заключенницы, давило на ее мозг такого рода впечатлениями, что она уже крайне близка была к умопомешательству; блуждающие глаза, потерянный вид, нервно-боязливые движения являлись признаками, обличающими начало болезненной мании, к которой так располагает постоянное одиночное заключение. В течение этой недели, казалось, все забыли о ее существовании, кроме сторожа, приносившего ей утром обед да воду, а вечером вонючий ночник. Грязная копоть этого ночника мутила обоняние и першила в горле; клопы и черви беспрепятственно ползали по ее платью и белью, о перемене которого никто не заботился, так как при съезжих домах арестанты по большей части содержатся в собственном костюме, причем неоднократно бывают случаи, что женщины в секретных остаются в одном и том же белье без перемены, по три-четыре месяца, если даже не больше; это белье истлевает до такой степени, что, порождая миазмы, вконец расползается на теле.